ДВА СПОСОБА МОЛИТЬСЯ
Однажды накануне субботы равви Леви Ицхак молился перед конгрегацией города, где он в то время гостил. Как всегда, он очень затянул службу своими многочисленными восклицаниями и жестами, не предусмотренными никакими правилами. Когда же Леви Ицхак закончил, к нему подошел рав города, поздравил его с наступлением субботы и спросил: «Почему бы тебе не быть более внимательным, чтобы не затягивать службу и не испытывать терпение конгрегации? Разве наши мудрецы не сообщают о равви Акибе, что когда он молился с конгрегацией, то делал это быстро, а когда один, то позволял себе впадать в состояние восторга, такого, что часто начинал службу в одном конце комнаты, а заканчивал в другом?»
Бердичевский равви на это отвечал: «Как можно думать о том, что равви Акиба со всем множеством своих учеников укорачивал свою молитву, чтобы не утомлять конгрегацию! Ибо несомненно, что каждый член его молитвенного собрания испытывал неимоверное счастье от того, что слышал равви, и готов был слушать его часами! Смысл этой истории из Талмуда совсем иной: когда равви Акиба подлинно молился с конгрегацией, то есть когда собрание верующих охватывало то же рвение, что и его, то молитва могла быть и короткой, ибо тогда равви должен был молиться только за себя. Но когда он молился один, то есть хотя и в присутствии собрания, но лишь он один испытывал рвение, то вынужден был молиться долго, пока не возводил их сердца на один с собой уровень».
Как–то равви Леви Ицхак сказал маггиду из Кожниц, у которого в то время гостил, что собирается поехать в Вильну, центр противников хасидского учения, чтобы устроить там с ними публичный диспут.
«Сперва я должен задать тебе один вопрос, – произнес на это маггид из Кожниц. – Почему ты нарушаешь обычай, когда читаешь восемнадцать благословений с открытыми глазами?» – «Дорогой мой, – сказал Бердичевский равви, – неужели ты думаешь, что когда я делаю это, то я что–либо вижу?» – «Я–то знаю, – ответил маггид, – что ты при этом ничего не видишь, но что ты скажешь тем, в Вильне, когда они зададут тебе такой же вопрос?»
В синагоге равви Леви Ицхака однажды охрип чтец. Цадик спросил его:
«Почему ты охрип?» – «Потому что я молился перед амвоном», – ответил чтец. – «Совершенно верно, – сказал равви. – Кто молится перед амвоном, тот охрипнет, но кто молится перед Богом Живым, тот никогда не охрипнет».
Однажды, прочтя молитву «Восемнадцать благословений» («Шмоне–Эсре»), подошел Бердичевский равви к нескольким людям, бывшим в синагоге, и поприветствовал их, сказав: «Мир вам». Он произнес эти слова не один раз, словно бы эти люди вернулись из дальнего путешествия. Когда они в недоумении посмотрели на него, он сказал: «Чему вы так удивляетесь? Ведь только что вы были так далеко! Один торговал на рынке, другой плыл на корабле с грузом зерна. По окончании слов молитвы вы оба вернулись, поэтому я вас так и приветствую».
Однажды равви Леви Ицхак попал на постоялый двор, где остановились ехавшие на ярмарку торговцы. Это происходило далеко от Бердичева, и никто из постояльцев не был знаком с цадиком. Утром торговцы собрались помолиться, а поскольку у них нашлась лишь одна–единственная пара филактерий, то сперва встал один, надел филактерий, помолился, затем снял их, передал другому, тот – следующему и так далее. По окончании молитвы равви Леви Ицхак подозвал к себе двух молодых торговцев. Когда они подошли, он посмотрел на них и произнес: «Ма–ма–ма, ва–ва–ва».
«Что тебе надо?» – спросили торговцы. Но равви лишь снова повторил свои бессмысленные звуки. Тогда торговцы решили, что перед ними дурачок.
И тут Леви Ицхак сказал: «Вы что, не понимаете этого языка, на котором только что разговаривали с Богом?»
На какой–то момент молодые торговцы замолчали и смутились. Но затем один из них сказал: «Разве ты не видел младенца в колыбели, не умеющего говорить членораздельно? Разве ты не слышал его детский лепет, вроде ма–ма–ма, ва–ва–ва? Все мудрецы и книжники мира не в состоянии понять этот лепет, но приходит мать и сразу понимает, что говорит младенец».
Когда равви Леви Ицхак услышал такой ответ, он сразу пустился в пляс от охватившей его радости. С того времени, когда он, по своему обыкновению, беседовал с Богом во время молитв во Дни Благоговения*[205], он всегда пересказывал Ему этот ответ.
На исходе Йом–Кипура Бердичевский равви сказал одному из своих хасидим: «Знаю я, о чем ты молился в этот день. Накануне ты молил Бога дать тебе тысячу рублей, необходимых тебе для жизни и которые ты зарабатываешь в течение целого года, причем дать сразу, в начале года, чтобы тяготы и трудности работы не отвлекали бы тебя от учения и молитвы. Утром же ты подумал над этим еще раз и решил, что если ты получишь всю тысячу рублей сразу, то можешь пуститься в новое, еще более крупное предприятие, которое займет гораздо больше времени. Поэтому ты стал молить о том, чтобы получать по половине суммы каждые полгода. Но перед заключительной молитвой и это показалось тебе не слишком хорошим, и ты выразил желание получать по четверти суммы раз в три месяца, чтобы спокойно учиться и молиться в течение целого года. Но почему ты думаешь, что твое учение и твоя молитва нужны Небесам? Может быть, единственное, чего они хотят, – это чтобы ты много трудился и постоянно мучился, размышляя над встающими перед тобой проблемами».
В конце семьдесят второго псалма сказано: «И благословенно Имя славы Его вовек, и наполнится славою Его вся земля. Аминь и аминь. Кончились молитвы Давида, сына Иессеева»*[206].
Так говорил об этих словах равви Леви Ицхак: «Все молитвы и песнопения молят, чтобы слава Его открылась миру. И тогда, когда вся земля действительно наполнится славой Его, тогда не будет больше надобности молиться».
Когда равви Леви Ицхак приехал в Никольсбург в гости к равви Шмелке, который, когда Леви Ицхак был молодым, учил его пути служения со рвением и которого он долго не видел, то облачился в молитвенное одеяние, надел на лоб двойные филактерии, пошел на кухню и спросил там жену равви Шмелке – в первое же утро по приезду, – какие блюда приготовлены к обеду. Его вопрос удивил всех, но ему ответили. Затем равви Леви Ицхак пустился в расспросы, а хорошо ли они сделаны, как и из чего, а также стал задавать другие подобные вопросы. Ученики равви Шмелке, слышавшие весь разговор, сочли Леви Ицхака чревоугодником. Затем равви Леви Ицхак пошел в Дом Молитвы и – пока вся конгрегация молилась – пустился в разговоры с каким–то ничтожным человечишкой, которого все презирали, и говорил с ним о каких–то пустяках; стоявшие рядом люди хорошо слышали их болтовню. Один из учеников равви Шмелке не мог долго вынести такое поведение и строго сказал пришельцу: «Замолчи! Пустая болтовня в этих стенах недопустима!» Но Бердичевский равви и ухом не повел и как ни в чем не бывало продолжал свой разговор.
А за обедом равви Шмелке радостно приветствовал равви Леви Ицхака, посадил его рядом с собой и даже ел с ним из одной посуды. Ученики равви Шмелке, наслышанные о странном поведении гостя, восприняли эти знаки уважения и дружбы с большим удивлением. После трапезы один из учеников уже больше не мог сдерживать своего негодования и спросил наставника, почему он оказал такое уважение столь пустому и нечестивому человеку, замеченному в таких–то и таких–то неблаговидных действиях. Цадик ответил: «В Гемаре читаем: «Раб (Абба Арека)*[207] в течение всех дней своей жизни никогда не вел просто мирских разговоров». Не замечаешь ли ты нечто странное в этой фразе? Не указывает ли она на то, что другие наставники проводили свое время в пустых мирских разговорах? Или о Рабе нельзя сказать ничего более достойного? Однако подлинный смысл этих слов таков: какие бы мирские дела Раб не обсуждал с людьми в течение дня, каждое его слово было наполнено тайным значением и смыслом, проявлявшимся лишь в высшем мире; при этом во всей этой деятельности его дух оставался непоколебимым в течение всего дня. Именно поэтому наши мудрецы хвалят его за то, в чем других находят недостаточно достойными похвалы. Другие могли заниматься этим не более трех часов, после чего сходили со столь высокого уровня; Раб же выдерживал целый день. То же самое можно сказать и о Леви Ицхаке: чем я могу заниматься не более трех часов, то он может делать весь день; он так напрягает свой дух, что постоянно ощущает себя в высшем мире, даже когда говорит с совершенно ничтожными людьми».
Равви Моше Лейб из Сасова был глубоко предан Бердичевскому цадику. Однажды его ученик Авраам Давид, позднее ставший равви в Бичаче, стал просить у наставника разрешения отправиться к равви в Бердичев, со способом обучения которого он очень хотел познакомиться поближе. Равви Моше Лейб не хотел давать ему разрешения. «В книге Даниила, – сказал он, – читаем, что «они обладали способностью стоять во дворце царя». Наши мудрецы толкуют эти слова так: они научились воздерживаться от смеха, сна и других подобных вещей. А равви Леви Ицхак постоянно полыхает незатухаемым огнем. Во всем, что он делает, присутствует его огнеподобная душа. Так что тот, кто отваживается предстать перед равви Леви Ицхаком, должен быть уверен в том, что он удержится от смеха, видя странные поступки святого равви, когда он молится или когда ест».
