«Чего он ждал», — не понял я. «Смерти, — объяснил дед. — Если человека назначили наркомом связи, значит — это пошло после Рыкова — собирались расстрелять». — «И он понимал?» — «Прекрасно знал». — «А зачем они это делали?» — с ужасом спросил я, пытаясь понять иезуитские игры. «А черт их знает… — сказал дед, — такая у них была политика. Указание Сталина»195.
Итак, выделим в проблемном поле массового террора три аспекта — поддержка, пассивность и движение к смерти тех, кто организовывал террор. Ограничимся этими частными проблемами. Для того, чтобы работать в пространстве проблематики террора, необходима общая концепция. А потому, как этого требует классический дискурс, пойдем от общего к частному.
Автору принадлежит теоретическая модель, согласно которой история России в XX в. представляет собой реализацию особого механизма самоуничтожения нетрансформативного социокультурного целого. В предложеной логике мощность патриархального российского общества как целого и высокая системность этого организма делала невозможной его эволюционную трансформацию. В таких случаях в жизнь вступают процессы, детерминированные самоорганизацией целостностей более высокого иерархического уровня; в данном случае — человечества. Они и актуализуют специфические механизмы выведения из бытия нетрансформативного блока. Формы самоуничтожения многообразны. Это жестокие войны на уничтожение, гражданские войны, террор, голод. Наконец, аппатия, утрата социальных навыков и массовая маргинализация, алкоголизм и наркотизация, захлестывание общества стихией преступности, регресс к формам догосударственного военно-демократического быта, войны всех против всех и т. д. Этому же служит особая внутренняя политика, которая стороннему наблюдателю представляется как война правительства со своим народом. Объективный смысл всех перечисленных процессов — подорвать механизм воспроизводства нетрансформативного организма. Далее, и это чрезвычайно интересно, строго по завершении подрыва механизма самовоспроизводства необъяснимое самосжигание общества прекращается, политический режим, ответственный за истребление народа, сходит с исторической арены, а общество обретает возможность эволюционного развития. В истории наблюдается масса примеров актуализации механизма самоуничтожения. Ближайший пример подобного развития событий — Афганистан196.
Тезис об уничтожении нетрансформативного целого дает объяснение на уровне детерминации общемирового исторического процесса. А какова социально-психологическая механика описанного? Как самоуничтожение работает на культурологическом уровне? Итак, нетрансформативным является общество, в котором в ответ на вызов, т. е. на критическое изменение как внешнего, так и внутреннего контекста (заданного изменениями, наведенными средой) происходит сброс исторически поздних, стадиально последующих адаптивных механизмов и регрессия ментальности к архаическим моделям. В результате доминирующая реакция на изменение и усложнение мира, на утрату возможности жить, руководствуясь устоявшимися ориентирами, сводится не к усложнению механизмов, а к сбросовому упрощению и архаизации моделей переживания и понимания космоса.
Здесь важно отметить, что речь идет о доминирующей реакции. Она оказывается критериальной. Тот, кто принимает это доминирование, как бы тяжело ему не было и сколь бы само принятие не было нерефлективым, либо осмысленным в превращенных категориях, совершает качественно значимый экзистенциальный выбор. И этот выбор свидетельствует о том, что по своим базовым характеристикам субъект вписываем в архаическую целостность, согласуется с нею, не утратил в своей ментальности структуры, которые служат основанием для регресса. Остальные воюют, эмигрируют, борются с режимом, наконец умирают, не в силах жить в регрессировавшем мире.
Далее следует самое важное. В космосе, выстраивающемся в результате сбросового упрощения ментальности, психологически наиболее комфортным оказывается состояние само (взаимо) истребления. Оно принимает различные формы — гражданской войны, массового террора, бандитизма и войны всех против всех, массовой маргинализации и вымирания на фоне регресса механизмов воспроизводства. Эти факторы процесса самоистребления комбинируются в разных пропорциях на различных этапах.
Процесс носит экзотермический характер, т. е., развернувшись однажды, не требует дополнительной энергии и подпитывает себя сам. И продолжается до тех пор, пока не «выгорит» основная масса носителей архаического сознания. Иными словами, до тех пор, пока плотность архаического субъекта не упадет ниже порога воспроизводства архаической ментальности как доминирующей. В этот момент происходит инверсия усталости. Взаимоуничтожение прекращается. Завершение самоуничтожения получает идеологическое оформление. На месте нетрансформативной целостности обретается дисперсная структура из разрозненных архаиков и паллиатов, которая не способна к воспроизводству тупикового архаического целого, а значит, способна к развитию.
Такова общая модель. Соотнесемся с представлениями Ахиезера как наиболее зрелым из современных исследований. Прежде всего, здесь сказано главное — террор назван механизмом самоуничтожения общества. Не уничтожения одной частью общества другой, но самоликвидации общества как целого. Показана органическая связь террора с манихейской компонентой традиционного сознания. Раскрывается заданность террора эсхатологическим неистовством:
Ситуация… когда на часах было без пяти минут вечность, увеличивала ярость против затаившихся оборотней, которые, предвидя свою окончательную гибель, усиливали вредительские козни. Разрушение привычных форм жизни… при одновременном росте оптимизма и веры в светлое будущее… создавало фантастическое нравственное напряжение, находившее разрядку в ярости против врагов народа197.
Террор раскрывается в связи с чувством страха, массовой тревожностью, иррациональным (трудно объяснимым для субъектов деятельности) дискомфортом. Социологическая роль террора трактуется следующим образом: он предстает как механизм разрушения локального мира, обладающего «исключительной сопротивляемостью внешнему давлению». Иными словами, как механизм разрушения структур традиционного космоса на каждом уровне, в любом срезе общества. Все это хорошо согласуется с нашим видением и вписывается в предлагаемую концепцию.
Сформулируем некоторые положения, не нашедшие отражения в существующих моделях. Прежде всего, обсуждение проблемы обусловленности эпохи террора обходит вниманием один исключительно весомый аспект. Характерно, что его опускают не только обличители, но и защитники советской модели. Речь идет о культурнозаданной детерминации террора, вырастающей из качественного несоответствия массового исторического субъекта технологиям бытия, осваиваемым обществом в императивном порядке. При нормальном (эволюционном) ходе событий патриархальная масса такого объема, с такими характеристиками и такой мерой системности относительно, подчеркнем, относительно безболезненно, перегнивала бы полтора-два столетия.
Между тем промышленная революция носила характер неотвратимого императива. Либо задачу приведения исторического субъекта в соответствие с промышленными технологиями решало туземное правительство, либо — колониальная администрация198.
В СССР была реализована известная нам экономически организационная стратегия, продуцирующая террор на этапе адаптации патриархальной массы к новой жизни и базирующаяся на «подсистеме страха» (термин Г. Попова). Однако либеральная альтернатива в этом отношении принципиально ничем не отличалась. Для того, чтобы вписать наличного субъекта в промышленные технологии в рамках либеральной рыночной модели, необходимо было заставить миллионы людей рыться в мусорных ямах. Надо было ввести смертную казнь за украденную в лавке булку. Необозримая патриархальная масса могла быть частично (подчеркнем, всего лишь частично) адаптирована к промышленным технологиям только при условии, когда этот массив поставлен на грань вымирания. Так, чтобы у людей оставался единственный выбор — жизнь по законам промышленного мира или голодная смерть. Что, собственно, и произошло, но в рамках более естественной для данного общества модели.
Надо отдать себе отчет в том, что необозримая феноменология отечественного бытия, обозначаемая нами как безалаберность, безответственность, бардак, разруха, головотяпство, бестолковщина, хищения, постоянные нарушения всех и всяческих технологий, безмерная аварийность, одним словом критическая хаотизация социального космоса — суть выражение несоответствия массового культурного субъекта уровню технологий, используемых обществом: промышленных, административных, экономических, информационных, технологий быта и образа жизни и т. д. Речь идет не об узких маргинальных группах, а об основном массиве общества. Это относится и к сегодняшнему дню; семьдесят лет назад ситуация была гораздо более катастрофична, ибо дистанция между осваиваемой технологией и субъектом действия скорее уменьшается, чем нарастает (во всяком случае, на это хочется надеяться).
