Наконец, манихейское расслоение мира на «наших», воплощающих добро и «чужих», врагов, выступающих воплощением сил зла, задает концепцию Удерживания. Суть ее состоит в том, что Вселенная существует лишь потому и до тех пор, пока Святая Русь противостоит силам Зла. Эта идеологема нашла свое выражение в богословии и оформилась в системе идеологии Третьего Рима. Обратимся к идеологам традиции. Михаил Назаров пишет:
…в последнее тысячелетие только православная государственность соответствовала словам апостола Павла о силе удерживающей мир от разгула сил зла… Формула Москва — Третий Рим означала принятие на себя «удерживающей» ответственности за судьбу мира»98.
Приведенная цитата подкупают предельной четкостью формулировок. Добро локализуется в пределах православной государственности. Зло это то, с чем борется православие. Мир стоит потому, что есть мы, как воплощенное должное (не понятно, каким чудом мир устоял между 1917 и 1991 годами, но до таких деталей идеологи традиции не опускаются). После 1917 года идеологема удерживания была воспроизведена в советской семантике, и СССР оказался главной силой, удерживавшей мир от падения в пропасть империализма. Сегодня мы стали свидетелями обратной инверсии. Идея удерживания вновь озвучивается в традиционно православной упаковке.
ДОЛЖНОЕ И ПРЕОБРАЗОВАНИЕ МИРА
Обратимся еще раз к проблеме преобразования мира. Должное и сущее принадлежат разным онтологическим пластам и, как было сказано выше, переход от мира сущего в мир должного возможен только в конечной точке мировой истории. Иными словами, снятие дуальных оппозиций и достижение гармонии возможно только в этой конечной точке. А это означает, что любые попытки улучшить, обустроить окружающий человека мир — повысить упорядоченность, сделать пристойным быт, среду, систему человеческих взаимоотношений вызывают нерефлектируемый, но жесточайший протест, как глубоко профаническая, покушающаяся на последние основания культуры, обреченная на поражение богоборческая деятельность. Поговорка «Не жили хорошо, нечего и привыкать» — грубовато, ко выражает массовые представления на этот счет. Вот что пишет по этому поводу философ Виталий Ковалев:
«Россия вообще напоминает человека, который знает, как решить проблему и именно поэтому её не решает, тогда как Европа тщательно укладывает каждый камень в мостовую, ведущую в будущее. Россия вся была устремлена к концу, к результату, а разработка средств ее слишком утомляла. Россия волынила в истории, потому, что дожидалась ее завершения99.»
Поскольку мир должного принадлежит вечности и носит трансцендентный характер — установка не чудо, преображение, как способ достижения последнего оказывается единственно возможной практикой. Далее, в массовом сознании формируется матрица чуда, как единственно возможного способа достижения любого высокозначимого результата. Экстраординарные усилия, невероятные жертвы, особое напряжение сил, некое чрезвычайное «горение» — вот привычные коннотации создания чего либо выдающегося. По существу это переживание чуда. Спокойная, размеренная работа, последовательное совершенствование мира не дается русскому традиционалисту. Такая стратегия отрицается хилиастическим ядром традиционного сознания.
Заданное должным сознание жаждет «всего и сразу». Причем, параметры этого «всего» не обозначены, мерцают в тумане. Но точно известно, что это что-то необыкновенное. Традиционный человек живет в убеждении, что в момент, когда воплощенное должное будет явлено — душа «узнает» его. И это чудо узнавания неведомого, но вечно чаемого — будет самым верным свидетельством подлинности настоящего должного. А потому, любые попытки обустроить сверх некоторой меры реальный мир, сделать его более пристойным отторгаются как ненужная суета и подмена великих целей мелкими удобствами.
Должное это особый, несказанный мир. Теория малых дел, работа из поколения в поколение могут создать лишь пошлый, самодовольный мир западного мещанства в котором тесно русскому человеку. Должное вырастает из великих событий, из чрезвычайных усилий, невиданных свершений. Наконец, из чрезвычайных, неимоверных злодейств, которые тем не менее остаются великими и чудесным образом споспешествуют должному.
ОБРАЗ ДОЛЖНОГО В РАЗЛИЧНЫХ СЛОЯХ ОБЩЕСТВА. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И МИР ДОЛЖНОГО
До сих пор мы фиксировали внимание на универсальных и устойчивых характеристиках исследуемого. Между тем, в своем реальном бытовании должное варьируется и от эпохи к эпохе и от одного социального слоя общества к другому. Данная тема заслуживает специального исследования. Отметим лишь некоторые исследовательские сюжеты на этом поле. Для крестьянина рубежа XIX–XX вв. должное воплощалось в образе крестьянской утопии. Для городского обывателя 1950-х годов — в образе Страны дураков, у входа в которую висит лозунг «Каждому по потребности». Для типичного шестидесятника должное представало в картине единения его с народом вокруг возвышенных и прекрасных идей, норм и идеалов. В мире, где волк возлюбит овцу и, взявшись за лапы, они воспоют «Оду к радости».
Отметим, что от поколения к поколению изначально не слишком четкий образ должного туманился и растворялся все более, утрачивая свои качественные черты. Русский крестьянин настолько отчетливо представлял себе Беловодье, что во второй половине XIX в. в народе имели хождения паспорта удостоверивающие Беловодьское гражданство100. Обыватель классической поры советской эпохи верил в должное и провидел его контуры. И хотя из пространства сегодняшнего дня это может показаться невероятным, но он именно верил. В 50-е годы в быту, в транспорте, в магазинах — можно было услышать фразу: «Разве с такими людьми коммунизм построишь?» Относительно мертвых ценностей так не говорят. Показательно, что в 60-е годы это выражение исчезает. Нечто носившееся в воздухе мешало конкретизировать утопию. Распад архаического синкрезиса, все более размывал образ воплощенного должного. И шестидесятник наследует практически голый эйдос, не имеющий каких-либо качественных характеристик. Относительно интеллигентского должного с уверенностью можно сказать лишь две вещи: это нечто безгранично духовное и бесконечно прекрасное.
В полной мере власть должного над сознанием людей выявилась лишь с крахом советской системы. В этой связи особенно разительна инверсия значительной части интеллигенции, традиционно воплощавшей оппозицию режиму. Развитие событий раскрывает глубочайший, неразрешимый конфликт типичного интеллигента-шестидесятника с утверждающейся постсредневековой реальностью.
Интеллигенция самоопределяется в космосе должного. Это — первичная, доминирующая в подавляющем большинстве случаев позиция, в которой выражается сущностная природа интеллигента. Слабость и непоследовательность дореволюционного русского либерализма, ограниченность распространения либерального сознания, коренятся в фундаментальной неотделимости интеллигентской ментальности от идеи должного.
Самоосознание в мире должного, задавало интеллигенции чисто патерналистскую, т. е. абсолютно традиционную позицию. Должное предполагает существование слоя старших духом (возрастом, культурой). Они особо чувствительны к должному, а потому, выступают носителями, интерпретаторами и наставниками. Интеллигенция осознавала свой долг в том, что бы оформлять должное, систематизировать его, а затем — нести «народу». В патерналистской компоненте интеллигентского сознания мы легко узнаем патриархальную традицию, получавший идеологическое обоснование культ старших. К этому примыкают и другие моменты интеллигентского сознания — мифология «народа», комплекс вины и многое другое. Как особый культурный феномен не обретший окончательно оформившееся личностное начало, классический интеллигент демонстрирует верность либеральной идее тем сильнее, чем дальше окружающая его реальность от реализации либерального идеала.
Приверженец некоторых безусловных и абсолютных ценностей, интеллигент нетерпим к плебейской культуре и обнаруживает барственное пренебрежение к иным, низовым ценностям и стилям жизни. А как носитель идеи должного и приверженец финалистской концепции развития, интеллигент провидит эсхатологическое будущее как воплощение духовности в его — интеллигентской — версии.
Такая картина мира противостоит либеральным убеждениям в том, что за вычетом базовых конвенций — правовых, моральных и политических — существуют лишь мнения и предпочтения, которые принципиально равноценны и по поводу которых не существует механизмов удостоверения ни их истинности, ни их соотношения по шкале высокое — низкое. Общество в котором параметры культурной жизни задаются потребительским поведением массового человека вызывает у российского интеллигента оторопь и заставляет говорить о примитиве, бездуховности и торжестве обывателя.
