Признавая на словах равноправие вкусов и право выбора в культурном пространстве, настоящий российский интеллигент в глубине души убежден: права — правами, но существует подлинный отсчет, т. е. Культура с большой буквы. И эта высокая культура выступает в его сознании сакральной сущностью, формой всеобщего (а сакральное по своей сути всеобще). А если оно не является всеобщим актуально то, в некоторой перспективе станет им обязательно. И хотя фактов подтверждающих такой прогноз нет, финалистский миф живет в душе интеллигента.
Как показывает жизнь, главные претензии среднего интеллигента к коммунистам состояли в том, что советская система подменяла настоящее должное на антидолжное, на сатанинскую пародию, чем губила и развращала народ. Соответственно, планы и надежды интеллигента были связаны с таким развитием событий, в ходе которого ложное должное будет повержено и далее под руководством подлинных учителей страна начнет путь духовного возрождения. Глубочайшую растерянность, ностальгию по прошлому и переход на позиции антилиберальных сил значительной части общества нельзя объяснять, сводя дело к обнищанию, неспособности вписаться в новую реальность, утрате статуса духовных лидеров и т. д. В самой сокровенной глубине неприятия нового лежит органическое отторжение общества в котором должное упраздняется. Секулярная реальность неприемлема для интеллигента, Свободный выбор массового человека обманул его ожидания. В глубине души наш интеллигент тоскует по патернализму, по русской идее.
Для таких людей мир без должного — безгранично пошл. Арена низких страстей, трожище. Российский интеллигент обнаружил барственное презрение к маленькому человеку. Не к идеальному маленькому человеку, не к Акакию Акакичу, которого он любит болезненной любовью, а к реальному, сущему маленькому человеку, который не читает Бердяева, а Сокурову предпочитает сериал «Богатые тоже плачут».
Интеллигенту мало самому выбирать «духовное» и жить в соответствии с должным. Необходимо, что бы этот выбор был всеобщим. Попросту говоря, российский интеллигент не самодостаточен. Он оказался не готовым к диалогу с Создателем. В обществе, которое не удостоверяет его понимание должного, российский интеллигент начинает утрачивать ощущение подлинности своего бытия. Уравнивание всех позиций в либеральной реальности не просто оскорбляет и ущемляет интеллигента. Он вдруг почувствовал себя непоправимо обокраденным. Пропала внешняя санкция, без которой мир утрачивает смысл.
Обращаясь к проблеме интеллигента нельзя обойти вниманием два примечательных, постоянно звучащих в интеллигентской речи даже не понятия а образа, иероглифа — «духовность» и «бездуховность».
Духовность — один из наиболее любимых и употребимых интеллигентом, и не только им, паролей. В последнее время контекст употребления слова «духовность» стал неохватно-всеобщим. На самом элементарном уровне духовность покрывает любые положительные коннотации. Духовно, это — хорошо, правильно, возвышенно и т. д. Однако, при более внимательном анализе обнаруживается, что понятие духовность обозначает особое состояние культуры связанное с сохранением синкрезиса и идеей должного как структурирующим принципом.
Соответственно, бездуховность — обозначает и расколдованность мира и приверженность иным, нетрадиционным культурным моделям. Однако, прежде всего, в определении — бездуховность описывается как культурная ситуация, в которой традиционный субъект не находит должного. Отсутствие в культуре структурирующего ее архаического переживания рождает вакуум смысла и ощущение безонтологичности бытия. С позиций российского интеллигента, лишенный архаического должного мир покинут Духом.
Показательна волна так называемой чернухи, которая с конца перестройки накрыла мир отечественного кинематографа и добрый десяток лет держалась на экранах, вначале как доминирующий, затем как один из существенных компонентов кинематографического процесса, пока не уступила места новому кино. В потоке чернухи российский зритель увидел бесчисленные вариации отвратительного, богоостав ленного мира. Мира тотальной преступности, нравственной низости, человеческого убожества и коррупции. Эти построения воспроизводились во всех мыслимых жанрах — от детектива до комедии. С точки зрения идейной направленности они могли проходить по ведомству обличения, памфлета или сатиры, но подлинная суть явления глубже гражданского пафоса и обличения негативных сторон позднесоветской/постсоветской действительности, ибо здесь мы сталкиваемся с пафосом метафизическим и отторжением онтологическим.
Для понимания названного явления важна и существенна устойчивость «чернухи», готовность сценаристов и режиссеров снова и снова создавать картины распада Космоса и торжества Хаоса, их убеждение в том, что зритель взыскует именно этого. На наш взгляд, «чернуха» явилась яркой эпитафией миру традиционно-интеллигентского сознания, ибо реальность, раскрывающаяся в повествованиях, пронизанных духом «чернухи» — это мир, в котором умерло должное. Воспитанные советской эпохой деятели литературы и искусства интерпретируют новую, победившую реальность именно таким образом. От того он так ужасен и безнадежен. Это — мир без будущего. Зажившееся средневековое сознание умирает долго и мучительно.
ДОЛЖНОЕ И ЕГО СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Идея должного организует весь универсум человеческой активности. Тем самым она задает некоторую модель социальности и культуры. Как же соотносится вырастающая из должного модель вселенной с другими ценностями, моделями социальности. В рамках исследования продуктивно сопоставить должное с различными социальными и культурными феноменами для того, чтобы осознать соотношение этих сущностей. Начнем с частностей.
Духовность и быт. Должное и сущее представляют собой базовые категории, моделирующие традиционный космос. Универсальное противопоставление должное/сущее имеет ряд частных модусов. Одним из ключевых выступает пара категорий духовность/быт. Эти категории представляют особый интерес, хотя бы потому, что в последнее время понятие «духовность» оказалось остро восстребованым101.
Анализируя содержательное наполнение понятия духовность, можно определить последнюю как некоторую сферу человеческой активности, из которой полностью элиминирован быт. Духовность выступает определенной гранью и сферой самопроявлений человека, трактуемого как вне-плотского, внетелесного, как чисто «духовного» существа. Все же остальное, лежащее за пределами высокой и сладостной духовности относится к профанической сфере быта. Быт — все то, в чем человек реализуется как природная, телесная, воплощенная на земле сущность. Все это — вещи низкие, часто мало приличные и ценностно не сопоставимые со сферой духовного. Такова смысловая диспозиция.
Образу духа, который обречен влачить свою земную судьбу в плотской оболочке, противостоит европейский и, особенно, протестантский пафос одухотворения быта. Трактовка его как одной из сфер самопроявления человека, как поле сослужения Создателю. Насыщение быта религиозным, нравственным, эстетическим содержанием — чуждо и активно неприемлемо для традиционно ориентированного человека. Соответственно, попытки одухотворить быт — т. е. ценностно поднять его, осознать сферу быта как значимую, заслуживающую внимания, любви и заботы — вызывают реакцию отторжения. Подобные тенденции определяются как мещанство, а носители этих представлений — мещане.
Понятие «мещанств» заслуживает особого внимания. Надо сказать, что в словаре российского интеллигента, мещанин — одно из самых страшных ругательств. Понятие мещанства осознается как номинация обозначающая альтернативную систему ценностей и жизненных ориентаций. Мещанин воплощает стратегию выживания и обживания. Опираясь на естественные человеческие инстинкты, он минимизирует и рутинизует эсхатологическую компоненту традиционной культуры. Не борется с нею, не противопоставляет что-либо иное, а просто игнорирует, подвергает забвению. В этом смысле мещанин — низвергатель святынь и профанатор высших ценностей традиционного космоса. А мещанство как социокультурная стратегия — низовая форма изживания средневековья.
По всему этому, на мещанина проецируются все те тенденции, которые разрушают традиционный космос: погруженность в реальный мир, принятие быта как ценности, внутренняя расторможенность и отсутствие комплекса вины, самоуважение, присутствие автономной онтологии (базирующейся на своей семье, своем гнезде, своем деле, финансовой независимости и т. д.) и отсутствии специфически русского онтологического страдания.
Наконец, мещанину чужд эсхатологический комплекс. Он не ищет «иного», запредельного, а осваивает этот мир. Осознание быта как ценности — т. е. его одухотворение — перечеркивает традиционную культуру. Посягает на ее ядро, и предлагает альтернативную модель космоса, покоящуюся на идеях медиации, членении универсум натрое, осознании человека как целостности имеющей самостоятельный смысл, а его земную жизнь как ценность. Этот, новоевропейский по своей природе, взгляд на мир и место человека в нем, отторгается и профанируется. Человек традиции должен жить в атмосфере многообразных мучений и острого дискомфорта. Только такой, измученный и задавленный жизнью человек способен на специфическую сублимацию, которая составляет ядро средневековой культуры. Тенденции, ведущие к снятию дискомфорта и обустройству в мире разрушают традиционную целостность.
