например, цитата из книги «Проблема боли» (1940) писателя и англиканского богослова-апологета Клайва Льюиса (1898–1963): «Многие столетия Бог совершенствовал животную форму, которой предстояло стать носителем человеческого начала и Его образа. Он наделил руки этого животного большим пальцем, который противопоставлен остальным пальцам, челюстью, зубами и глоткой, способной произносить членораздельные звуки, и достаточно сложным мозгом, обеспечивающим материальную подоснову для возникновения мышления» [86]. В один прекрасный момент, говорит далее Льюис, Бог снабдил это человекообразное существо самосознанием, «вдунул в лице его дыхание жизни» (Быт. 2: 7) – в этом и состояло сотворение человека.
В понимании Льюиса первые человеческие существа, в которых Бог вдохнул душу, были чем-то вроде добрых дикарей. В плане материальной культуры они могли уступать наиболее примитивным современным племенам, но в духовном отношении они стояли выше нас с вами. «Если бы райский человек мог появиться среди нас, мы бы восприняли его как всецелого дикаря, создание, подлежащее эксплуатации или в лучшем случае опеке. Только один-два самых святых человека взглянули бы второй раз на это голое, с косматой головой и медлительной речью создание, и спустя несколько минут бросились бы к его ногам» [87], – пишет Льюис. Это утверждение может шокировать тех, кто привык к святоотеческому пониманию рая, но оно выглядит закономерным итогом развития радикального натурализма западной схоластики.
Кажется, что все эти отчаянные попытки приспособить традиционное вероучение к естественнонаучным представлениям о человеческом прошлом проистекают из решительного нежелания увидеть грань между двумя принципиально различными состояниями мира – падшим и изначальным. Например, в Библии сказано, что Бог в раю свободно говорит с Адамом, Божественное присутствие ощущается там как вполне обыденная реальность: «и услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня» (Быт. 3: 8). Нигде больше в Ветхом Завете нельзя встретить описания столь тесной близости Бога и человека. Даже Моисей, не говоря уже об остальных представителях падшего рода человеческого, не может поддерживать непосредственный контакт с Богом: «лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33: 20). То есть, согласно Библии, непреодолимая дистанция появляется между Богом и человеком лишь после грехопадения, тогда как, по мнению теистических эволюционистов, эта дистанция существовала с самого начала: что общего может быть у Бога и звероподобного обитателя пещер?
И главное, теистический эволюционизм отбросил то единственное онтологическое последствие, которое схоласты и первые протестанты еще связывали с грехопадением. Я имею в виду смерть, «черный спутник, грех сопровождающий повсюду» (Д. Мильтон). Хотя Августин и его последователи предпочитали как можно меньше говорить о влиянии грехопадения на естественный порядок, в существовании смерти они все же видели важное отличие между раем и нынешней жизнью. «Возмездие за грех – смерть» (Рим. 6: 23), – говорит апостол Павел, и представители западного богословия волей-неволей с этим соглашались, хотя и считали бессмертие чем-то привходящим по отношению к животному телу первозданных людей: «нетленность наличествовала в человеке не согласно его природе, а была сверхъестественным даром Бога» (Фома Аквинский). По мнению схоластов, в состоянии невинности Бог сверхъестественным путем удерживал смертное естество человека от распада, а потом перестал это делать, и смерть вступила в свои законные права.
Но теистический эволюционизм уже без колебаний отрицает связь между смертью и отпадением от Бога. Например, Эрнст Фер, католический прелат и немецкий политический деятель, пишет в своей книге «Естественно-научное мировоззрение и христианская вера» (1974): «Райский мир не был иным, чем наш. Он даже был еще более опасным, ибо не носил характера мира культуры. Но переживался он райским человеком по-другому. Невинный человек иначе ощущал боль, чем согрешивший. Люди были свободными не от смерти, а от умирания, пока они были безгрешными, иными словами, пока они сохраняли общение с Богом». Согрешил бы первобытный Адам или нет, он все равно должен был умереть, будучи эволюционным потомком смертных живых существ. Максимум, изменилось его отношение к происходящему. «В объективно преходящем характере человеческой жизни грех ничего не изменил. То, что изменилось вследствие греха, касается образа переживаний. <…> Люди стали бояться смерти, ибо в смерти они стали бояться Бога» [88], – говорит Фер.
Все предшествующие 1500 лет западное богословие стирало границу между райской и падшей жизнью – и теистический эволюционизм стер ее окончательно. В учении о творении через эволюцию свойственная Западу многовековая тенденция преуменьшать онтологические последствия грехопадения достигла своей кульминации. Однако церковный Восток выработал альтернативное учение о первоначальном состоянии мира и человека, отталкиваясь от которого можно иначе взглянуть на эволюционный процесс. Прибегнем к восточным отцам Церкви – быть может, они подскажут нам более удачный вариант компромисса между религией и наукой, который не предполагает отказа от основных положений христианской веры. Ведь примирение, достигнутое ценой такого отказа, – это не компромисс, а капитуляция.
6. Восточные отцы Церкви о рае
Когда в XVIII веке европейцы впервые вживую увидели человекообразных обезьян, они были поражены сходством между собой и этими созданиями. Дидро рассказывает, что когда кардинал де Полиньяк в Королевском ботаническом саду в Париже подошел к клетке с шимпанзе, он уставился на животное и воскликнул: «Parle, et je te baptise!» («Скажи слово, и я тебя окрещу!»). Сквозь решетку на чопорных европейцев смотрел их уродливый двойник, который самим своим видом как бы насмехался над притязаниями человека на духовность, мораль и бессмертие души. В 1842 году королева Виктория, побывав в Лондонском зоопарке, записала в своем дневнике: «Орангутанг слишком уж необычен… Он болезненно, пугающе и неприятно похож на человека».
Наши хромосомы, наша анатомия, наши инстинкты – все это напоминает нам о животных предках. Мы размножаемся, перевариваем, спим, дышим точно так же, как это делают другие биологические существа. Более того, если верить современной нейробиологии, мы думаем теми самыми мозгами, которые нам достались от обезьян, и смотрим на мир их глазами. Стоит ли удивляться, что при этом мы и видим в себе только «голую обезьяну», как метко выразился зоолог Десмонд Моррис. Но христианское откровение утверждает парадоксальную вещь: человек был таким не всегда. За пределами того, что мы знаем о самих себе, скрывается иная сущность, наше подлинное «я», которое было утрачено – и будет вновь обретено по воле Бога, даровавшего нам спасение в Иисусе Христе.
Ответ на вопрос о первоначальном состоянии человека богословская мысль Востока искала в словах Спасителя: «в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как ангелы Божии на небесах» (Мф. 22: 30). Раз людям уготована такая судьба в вечности, то Бог, чье слово
