Анализ законодательства и правоприменительной практики государств-членов ВТО, придерживающихся монистического подхода, свидетельствует о том, что они также могут исключить «прямое действие» действующего международного договора, определив, что он не является самоисполнимым, а государства дуалистического подхода могут признать «прямое действие», допустив «самоисполнимость» после трансформации в национальное право, т. е. после юридического согласования норм международного и национального права. Как справедливо отмечает Е.Т. Усенко, «самоисполним ли конкретный договор или нет, может определить лишь само государство, его законодательная практика и никто более»[494].
Таким образом, в современный период национальные правовые системы демонстрируют тенденцию отхода от «чистых» концепций соотношения международного и национального права, основывающихся на традиционном разделении на дуализм и монизм.
Многие авторы придерживаются единого мнения, что дуалистическая и монистическая теории постепенно теряют свое значение ввиду смешения их составных элементов[495]. Другие полагают, что заимствование государствами элементов обоих подходов в свои национальные правопорядки приводит к несовместимости дуализма и монизма[496] и образованию так называемого «смешанного» подхода («mixed» или «hybrid system» (англ.)[497]; «mixed approach» (англ.)[498]; «mixed type» (англ.)[499]; «mixed model» (англ.)[500]; «mixed monist-dualist theory» (англ.)[501]).
По мнению Дж. Койле, новая теория включает принципы дуализма и монизма, устанавливающие определенные требования для применения международного права[502]. Б. Олифант и Ван Ерт полагают, что «гибридная система» («hybrid system» (англ.) состоит из элементов монизма в отношении обычного международного права и элементов дуализма в отношении конвенционного международного права[503]. Аналогичной точки зрения также придерживается судья Д. Мосенеке заместитель главного судьи Южной Африки[504]. Согласно чешскому ежегоднику по международному праву 2010 г.[505] «смешанная модель» («mixed model» (англ.) означает, что международный договор становится частью национального права после получения согласия Парламента.
Многие государства, придерживаясь так называемого «смешанного» подхода, демонстрируют переход от строгого дуализма, к которому большинство принадлежало в прошлом, к умеренного монизму с определением специального режима в отношении некоторых международных договоров.
В действительности решения суда нередко приводят к частичному совпадению этих теорий и образованию «смешанного» подхода. Так, Р. Хиггинс относительно упомянутых теорий утверждает: «Какой бы точки зрения вы ни придерживались, остается вопрос о том, какая из систем является господствующей в случае противоречия между ними… В реальности ответ на этот вопрос зачастую зависит от суда, дающего ответ (независимо от того, какой это суд – международного или внутригосударственного права)»[506].
Учитывая тот факт, что нормы международного права не разрешают вопрос действия международных договоров в национальных правовых системах, т. к. они не указывают метод, с помощью которого государства должны имплементировать международный договор, единственным императивом является принцип pacta sunt servanda, как указано в ст. 26 Венской конвенции по праву международных договоров 1969 г. – «Каждый действующий договор обязателен для его участников и должен ими добросовестно выполняться»[507]. При этом международное соглашение per se может предусматривать «прямое действие»[508]. И государства вправе самостоятельно выбирать модель соотношения международного права и национального права[509]. Как указал Конституционный суд Литвы в 1995 г., «согласно принципу суверенитета каждое государство вправе выбирать конкретные способы и формы имплементации норм международного права, и признавать, что действие международного права в целом и международных договоров в рамках правовой системы государства будет всегда зависеть от национального права»[510].
Таким образом, вопрос взаимодействия международного и национального права лежит исключительно в плоскости практического применения[511].
Обратимся к практике государств-членов ВТО смешанного подхода.
В правовой системе США действие международного договора обусловлено конкретным случаем[512]. Вопрос действия международных договоров в национальном праве отражен в ст. VI, разд.2 Конституции США, согласно которой «Настоящая Конституция и законы Соединенных Штатов, изданные в ее исполнение, равно как и все договоры, которые заключены или будут заключены властью Соединенных Штатов, являются высшими законами страны, и судьи в каждом штате обязываются к их исполнению, даже если в Конституции и законах какого-либо штата встречаются противоречащие положения»[513]. На первый взгляд можно предположить, что международные договоры применяются напрямую. Однако согласно мнению Судьи Верховного суда США Маршалла по делу «Foster v. Neilson»[514]«наша конституция признает договор частью национального права, а в судах – как эквивалент законодательному акту, когда он действует без помощи законодательных положений»[515], т. е. «договоры, не требующие принятия имплементирующего акта, рассматриваются как «самоисполнимые»[516]. Для того, чтобы положение международного соглашения стало самоисполнимым, суды должны изучить содержание положения[517], текст положения и намерение составителей[518].
Стоит отметить, что в науке возникают споры относительно термина «самоисполнимость». С одной стороны, самоисполнимость международного соглашения рассматривается как «прямое применение» в значении отсутствия имплементирующего акта[519]. С другой стороны, рассматривается как источник прав частных лиц, исполнение которых обеспечивается в судах[520]. Так, Верховный суд США в деле «Sei Fujii v. California case»[521] указал, что ст. 55 и 56 Устава ООН не являются самоисполнимыми, т. е. эти положения не устанавливают международно-правовых обязательств США, принудительное исполнение которых могло быть заявлено частными лицами в национальных судах.
Таким образом, исходя из прецедентного права США, также не совсем ясно, какие договоры рассматриваются как самоисполнимые или несамоисполнимые[522]. Тем не менее, некоторые ученые утверждают о наличии презумпции самоисполнимости международных договоров[523]. Это находит подтверждение в Своде (третьем) законов о внешних отношениях США, согласно которому «поскольку США обязаны соблюдать договоры с момента вступления в силу, соблюдение облегчается и происходит в ускоренном порядке, если договор является самоисполнимым… Таким образом, если исполнительная власть не заявляет о принятии имплементирующего акта и Конгресс его не принимает, то существует презумпция, что договор рассматривается как самоисполнимый политическими властями и судам следует рассматривать его аналогичным образом»[524].
Исторически США признавали «прямое действие» торговых договоров[525]. Однако в отношении последних торговых соглашений[526], условием подписания Соглашения об учреждении ВТО стало включение в имплементирующий акт[527] положений, отменяющих «прямое действие» соглашений ВТО. Согласно Акту о соглашении Уругвайского раунда «ни одно из положений соглашений Уругвайского раунда, противоречащих закону США, не имеет юридической силы и в случае их применения в отношении любого лица»[528], т. е. «право ВТО» будет применяться только в случае соответствия праву США. Кроме того, «прямое действие» соглашений ВТО, на которые ссылаются физические или юридические лица в национальных судах, исключается, исходя из содержания ст. 102 Акта о соглашении Уругвайского раунда: «ни одно лицо, кроме США, не может предъявлять свои исковые требования или защищаться на основании любых положений соглашений Уругвайского раунда переговоров или оспаривать любое действие или бездействие департамента, агентства или другого внутреннего органа США, штата или административно-территориальной единицы штата на основании противоречия такому соглашению»[529]. Как отмечает Д. Леброн, «Соглашения Уругвайского раунда переговоров будут применяться напрямую исключительно в ходе судебных разбирательств, инициированных США с целью обеспечения исполнения обязательств по этим соглашениям»[530].