более подробный ответ. Комментарии Петерсена были, конечно, более пространными и более уничтожающими. «Я думаю, у нас [в Копенгагене] большинство иначе смотрит на эти проблемы и не чувствует тех трудностей квантовой механики, которые ваша работа имеет целью устранить, – писал Петерсен. – Сама идея наблюдения принадлежит области классических понятий». Другими словами, Петерсен и все остальные в Копенгагене считали, что процесс наблюдения должен быть классическим – описать его в рамках квантовой физики в принципе невозможно. Вместо того чтобы этим заниматься, мир следует разделить на две части: классическую и квантовую. Квантовая физика никогда не может использоваться для описания классических событий, таких как наблюдения и измерения. Но несколькими предложениями дальше в том же письме Петерсен себе противоречит – он говорит, что в измерительных устройствах имеются квантовые эффекты, но что их можно спокойно игнорировать, так как эти устройства макроскопические. Удивительно, что Петерсен использует этот аргумент как раз для того, чтобы обосновать существование раздела между классическими и квантовыми понятиями, того же раздела, который, как предполагается, делает невозможным описание измерительного устройства на квантовом языке! «Не существует произвольно установленного различия между использованием классических понятий и квантового формализма, так как большая масса измерительного устройства по сравнению с массами индивидуальных атомных объектов позволяет пренебречь квантовыми эффектами», – писал Петерсен [334]. Эверетт тут же заметил это противоречие и в своем ответе указал на него Петерсену. «Вы говорите, что массивность макросистем позволяет пренебречь квантовыми эффектами <…>, но при этом не даете никаких обоснований этой безоговорочно принимаемой догме, – писал он. – Она совершенно определенно
не следует из уравнения Шрёдингера, и в результате ее применения к любым измерительным процессам мы получаем весьма странную суперпозицию состояний (типа ситуации с котом Шрёдингера) даже для макросистем!» [335] Эверетт также отметил, что применение принципа неопределенности Гейзенберга к измерительным устройствам, что сделал в своем ответе Петерсен – и что сделал за тридцать лет до этого Бор, отвечая Эйнштейну, – нарушает прямой запрет, налагаемый копенгагенской интерпретацией на использование квантовой физики для описания измерений. Однако Петерсен и остальные приверженцы «копенгагенского лагеря» пропустили это замечание мимо ушей и продолжали игнорировать критику копенгагенской интерпретации, содержавшуюся в диссертации Эверетта. А вне круга Бора в Копенгагене работу Эверетта прочли немногие. Уилер послал его диссертацию лишь горстке других физиков, в том числе Шрёдингеру, Оппенгеймеру и Вигнеру. Многие даже не потрудились ответить, а некоторые из ответивших сделали это просто чтобы выразить несогласие с ней, как это сделали Бор, Петерсен и Стерн. Уилер неуверенно пытался продвигать идею универсальной волновой функции в 1957 году на конференции по квантовой гравитации в Чапел-Хилл, но и здесь эта концепция встретила тот же прохладный прием. Присутствовавший на этой конференции Ричард Фейнман (который когда-то и сам был студентом Уилера), просто посчитал идеи Эверетта слишком экстравагантными, чтобы их можно было принять. «Понятие “универсальной волновой функции” встречает серьезные трудности, – сказал он в своем выступлении на конференции, – так как оно требует поверить в реальность равносильного существования бесконечного числа возможных миров» [336]. Даже для такого бунтаря, как Фейнман, это было слишком.
Не все отметали новую квантовую интерпретацию с порога. Норберт Винер, отец кибернетики и один из создателей теории игр, был в числе первых, кому Уилер послал диссертацию Эверетта; он сказал Уилеру и Эверетту, что «симпатизирует их точке зрения» [337]. Еще Уилер послал работу Эверетта в Йель Генри Маргенау, именитому противнику копенгагенской ортодоксии, который уже много лет указывал на несообразности в проблеме измерения, называл коллапс волновой функции «математической фикцией» и «гротескным условием» и настаивал на том, что «измерению не должен <…> придаваться смысл священного миропомазания или искупительной жертвы» [338]. Неудивительно, что Маргенау одобрил подход Эверетта, хотя и отметил, что ему не хватило времени на внимательное прочтение диссертации [339].
Брайс Девитт, коллега Уилера, тоже занимавшийся квантовой космологией, один из организаторов конференции по квантовой гравитации в Чапел-Хилл, сначала отнесся к диссертации Эверетта скептически. «Боюсь, что многие, в том числе и я, окажутся неспособны переварить ваши выводы именно в наиболее важном пункте аргументации Эверетта <…> Чего я никак не готов принять, так это идеи разветвления миров, требуемого теорией Эверетта, – писал Девитт Уилеру. – Об этом я, как и вы, могу уверенно судить на основе самонаблюдения. Я точно не разветвляюсь» [340]. Уилер передал эту реплику Девитта Эверетту; в своем ответе тот со своей обычной иронией провел аналогию между возражением Девитта и первыми возражениями против системы мира Коперника, в центре которой находилось Солнце, а не Земля:
«Одним из главных возражений против теории Коперника было то, что “подвижность Земли как реальный физический факт несовместима со здравым смыслом в интерпретации природы”. Другими словами, любому дураку ясно видно, что Земля не движется – никакого движения мы не ощущаем. Однако теорию, в которой предполагается движение Земли, переварить оказывается вовсе не так трудно, так как, если эта теория достаточно полна, мы можем заключить из нее, что обитатели Земли и не должны чувствовать ее движения (как это следует из ньютоновской физики). Таким образом, чтобы судить о том, противоречит ли теория нашему опыту, необходимо понять, каким будет этот опыт согласно предсказаниям самой этой теории.
Вы написали: “Я точно не разветвляюсь”. Не могу не спросить: а движение Земли вы чувствуете?» [341]
Пораженный Девитт расхохотался: «Срезал!» [342] Он был полностью убежден. Но он пока оставался единственным последователем теории Эверетта.
* * *
Получив наконец свою докторскую степень, Эверетт продолжал работать в WSEG и других частях занятого холодной войной военно-промышленного комплекса всю оставшуюся жизнь. В академическую среду он больше не возвращался. Напрашивается предположение, что он отвернулся от чистой науки после того, как с ним дурно обошлись Уилер и круг Бора. Но на деле Эверетту никогда и не хотелось быть академическим ученым. Оставить академическую сферу он планировал еще задолго до злополучного визита Уилера в Копенгаген – не забудем, что к тому моменту, как Уилер написал ему после своего посещения института Бора, он уже принял предложение о работе в WSEG. В письмах из Лейдена Уилер настойчиво уговаривал Эверетта делать академическую карьеру – но к этим уговорам, как и к просьбам Уилера поскорее приехать в Копенгаген, Эверетт остался глух. Да, его очень интересовала фундаментальная физика, но это был далеко не единственный его интерес в жизни, как профессиональной, так и личной. Эверетту нравилась отличная еда, коктейли, сигареты, путешествия и женщины. Ему нравился стиль жизни, отраженный в сериале «Безумцы». Всего этого академическая карьера дать ему не могла, а вот карьера технократа эпохи холодной войны давала. К 1958 году Эверетт был уже на полпути к цели – жил в фешенебельном пригороде Вирджиния в Колумбии, зарабатывал достаточно денег для того, чтобы
