В сентябре 1903 года сатирический журнал “Панч” напечатал оду человека, страдающего бессонницей, к исследователям тропических болезней: “Ученые мужи, отважившиеся // Сразиться с микробом в его логове, // Выследившие в гуще джунглей // Африканский микроб сонной болезни! // Внемлите, о, внемлите моей мольбе: // Пришлите микроба мне!”[419] Не нужно было обладать особой фантазией, чтобы вообразить ученых мужей в джунглях. Исследователи тропических болезней открывали лаборатории в самых далеких африканских колониях. Одной из первых стала лаборатория в Сен-Луи, основанная в 1896 году. Там на животных испытывали вакцины: для этого врачи заразили 82 кошек дизентерией и 11 собак – столбняком. В других лабораториях изучали холеру, малярию, бешенство и оспу. Эти попытки были основаны на новаторских работах Луи Пастера, разработавшего микробную теорию в 50–60-х годах XIX века. Империя вдохновила целое поколение европейских врачей-новаторов. В Александрии в 1884 году немец Роберт Кох (ранее выделивший возбудителей сибирской язвы и туберкулеза) обнаружил бактерию Vibrio cholerae, сгубившую годом ранее Луи Тюилье, французского конкурента Коха. В 1894 году после вспышки бубонной чумы в Гонконге француз Александр Йерсен открыл ее возбудителя[420]. Рональд Росс из Индийской медицинской службы первым объяснил (1898) этиологию малярии и роль комаров в ее передаче (Росс и сам страдал от этой болезни). Трое голландцев, работавших на Яве – Христиан Эйкман, Адольф Вордерман и Герри Грийнс, – установили, что причина бери-бери – нехватка в очищенном рисе витамина В1. Итальянец Альдо Кастеллани, занимавшийся исследованиями в Уганде, обнаружил трипаносом – переносимых мухой цеце одноклеточных, вызывающих сонную болезнь. Группе Жана Легре в Институте им. Пастера в Дакаре удалось выделить вирус желтой лихорадки и разработать вакцину, которую можно было вводить без помощи стерилизованных игл и шприцев. Позднее эти же ученые создали накожную вакцину “Дакар” (Пельтье – Дюрье). Она обеспечила защиту и от оспы[421]. Эти и другие успехи, отмеченные в период с 80-х годов XIX века до 20-х годов XX века, оказались крайне важны для сохранения жизни европейцев и, следовательно, для колониального проекта. Африка и Азия стали для западных врачей гигантскими лабораториями[422]. И чем успешнее шли исследования, чем больше было найдено таких лекарств, как хинин, противомалярийные свойства которого открыли в Перу, тем дальше расширялись западные империи, а с ними и важнейшее благо – долгая жизнь.
Сначала колонизаторы ограничивались освоением африканского побережья. Располагая механизированным транспортом, они продвинулись вглубь континента. Железные дороги, например Дакар – Бамако, были жизненно важны для западного имперского проекта. “Цивилизация распространяется и укореняется благодаря путям сообщения, – заявил в 1880 году французский министр общественных работ Шарль де Фрейсине. – Африка, раскинувшаяся перед нами, требует нашего особенного внимания”[423]. После образования в 1895 году Французской Западной Африки (в результате под контроль французов попало еще более 10 миллионов африканцев) строительство железных дорог стало одним из главных пунктов программы колонизации. Эрнест Рум, первый генерал-губернатор Французской Западной Африки, заявил:
Мы желаем открыть для цивилизации огромные области, которые нам даровало предвидение наших государственных мужей, храбрость наших солдат и путешественников… Необходимое условие достижения этой цели – создание путей проникновения, усовершенствованного транспорта, восполняющего отсутствие естественных средств сообщения, державшее эту страну в нищете и варварстве… Настоящую деловую активность нельзя и помыслить без железных дорог. Поэтому наша обязанность… как цивилизованной страны заключается в том, чтобы предпринять шаги, которые подсказывает сама природа и которые являются единственно эффективными… Никто не сомневается, что материальный или моральный прогресс наших африканских колоний невозможен без железных дорог[424].
Железные дороги помогли европейцам завладеть внутренними районами Африки. Кроме своего владычества, они распространяли не только торговлю каучуком и арахисом, но и западную медицину: в отсутствие прогресса здравоохранения железные дороги лишь способствовали бы распространению эпидемий. Должны были появиться “врачи без границ” XIX века. Эти обстоятельства нередко упускали из вида те, кто, подобно Ганди, утверждал, что у европейских империй не было никаких положительных черт.
За смещением туземных правителей следовали попытки развенчать и местные суеверия. Деревня Джаждак сейчас известна тем, что в ней живет не менее трех целителей, один из которых – пожилая женщина по имени Хан Диоп. Люди приходят издалека, чтобы посоветоваться с ней: Хан Диоп умеет вылечить буквально все, от астмы до любовной зависимости, с помощью трав и прорицаний (она заверила меня в этом во время моего приезда в 2010 году). Медицина этого рода, существовавшая в Африке сотни, если не тысячи лет, – одна из причин того, что продолжительность жизни в Африке все еще значительно ниже, чем на Западе. Травы и заклинания не особенно помогают от большинства тропических болезней.
В 1897 году французские колониальные власти запретили деятельность знахарей. Семь лет спустя они пошли дальше и подготовили план создания Туземной медицинской службы (Assistance Médicale Indigène) – первой в Африке службы здравоохранения. Французы не только распространили собственную систему здравоохранения на всю Французскую Западную Африку. В феврале 1905 года Рум приказал организовать бесплатную медицинскую помощь для местного населения, какой не было и в самой Франции. Благодаря сети здравпунктов современная медицина должна была стать достоянием всех африканцев во французских колониях[425]. Выступая в Национальном собрании в 1884 году, премьер-министр Жюль Ферри заявил:
Господа, мы должны… сказать открыто, что высшие расы имеют больше прав, чем низшие… потому что у них есть обязанности… приобщать низшие расы к цивилизации… Господа, из истории… мы знаем, что эти обязанности нередко понимались неправильно, и, конечно, когда испанские солдаты и путешественники принесли рабство в Центральную Америку, они не выполнили обязанности, которые накладывала на них принадлежность к высшей расе… Но в наше время, я настаиваю, европейские нации оправдывают себя, выполняя с великодушием, с великолепием и искренностью эту высшую цивилизаторскую обязанность[426].
Французский стиль очень отличался от “косвенного правления”, одобряемого в английских колониях в Африке. По словам Робера Делавиньета, опытного колониального администратора и директора Колониальной школы[427], представитель властей Республики в Дакаре, член масонской ложи и радикальной социалистической партии, попав в Африку, станет деспотом и будет прибегать к жестким методам, чтобы вести туземцев по пути прогресса… Многие из наших администраторов желают обращаться с феодалами [африканскими вождями] так, как мы обращались с ними во время революции, то есть или сокрушить их, или использовать их в наших целях. У британских администраторов было больше симпатии к феодалам. То была аристократия, уважающая аристократию[428].
С точки зрения генерал-губернатора Французской Западной Африки (1908–1915) Амедэ Мерло-Понти, традиционные африканские институты были главным барьером между его подопечными и цивилизацией, которую он пытался привить. Племенные вожди, по мнению Мерло-Понти, были “паразитами”. “Мы не относимся к феодалам серьезно, – сообщал колониальный чиновник в 20-х годах XX века. – Считаем их, в общем, нелепыми. Нельзя ожидать, что после Французской революции мы вернемся в средневековье”[429]. Делавиньет разделял этот взгляд. В революционной империи, о которой он мечтал, героями были “черные крестьяне” (так назывался его отмеченный премией роман 1931 года). По словам Мориса Мутэ, первого социалиста на посту министра по делам колоний, цель французской политики заключалась в том, чтобы “оценить применимость на заморских территориях великих принципов Декларации прав человека и гражданина”[430].
Сейчас можно счесть подобные устремления плодами невыносимого галльского высокомерия. Но не подлежит сомнению, что в Африке, как и в других местах, западный империализм принес реальный, измеримый прогресс. В Сенегале после начала (1904) обязательного оспопрививания число случаев заболевания значительно уменьшилось, и в 1925–1958 годах выдалось лишь 4 года, когда оспой болело более 400 человек[431]. Малярию обуздали систематическим осушением болот – мест размножения комаров – и изоляцией больных, а также бесплатной раздачей хинина[432]. Кроме того, эпидемии желтой лихорадки в Сенегале стали происходить реже после распространения эффективной вакцины.
