Через некоторое время пирога с тремя путниками подходила к обрывистому берегу, около которого виднелись такие же, как наша, пироги. А вдали поднимались тоненькие струйки дыма от горевших костров. Мы прибыли в стойбище племени камаюра, в деревню, которая называется Тивативари. У камаюра две деревни. Вторая находится километрах в двенадцати от Тивативари, на берегу озера, и называется Ипаву.
Прибытие пироги, без сомнения, было замечено в стойбище. Не успела она подойти к берегу, как большинство обитателей хижин стали спускаться к реке. Обычно приезд нового человека в стойбище не вызывает особого любопытства у индейцев, и они, как правило, продолжают заниматься своими повседневными делами. Но приезд белого человека — явление чрезвычайно редкое. Чаще всего индейцы видят белых людей, только если приходят на пост, и то в большинстве случаев на пост является не все племя. Не боясь навлечь на себя подозрение в отсутствии скромности, повышенный интерес к прибытию пироги Такуни можно было отнести на мой счет. Им было, видно, очень интересно встретить белого человека, и к тому же всякий приезд белого означал знакомство с новыми, невиданными предметами и также, вероятно, возможность получить какие-нибудь подарки.
Не успели выйти мы из пироги, как, говоря языком газетного репортажа, к «высокому гостю» протянулись десятки дружеских рук. Индейцы знали об обычае белого человека приветствовать друг друга рукопожатием, и каждый старался показать, что он знаком с этой странной привычкой караиба.
Одним из последних к берегу реки спустился широкоплечий статный индеец с независимой, гордой осанкой. Такуни, не обращая ни на кого внимания, подошел к нему и сказал несколько фраз. Видимо, проинформировал его о своем спутнике. Индеец — это был главный вождь племени камаюра — приблизился ко мне и протянул руку.
— Муйту бен! — Очень хорошо! — сказал он, улыбаясь, по-португальски.
— Муйту бен! — ответил я ему.
На этом торжественная церемония встречи закончилась, и все направились к хижинам.
Деревня камаюра состояла из поставленных в круг четырех хижин овальной формы, самая большая из которых была метров тридцать в длину, двадцать пять в ширину и метров десять высоты. Она вся была покрыта листьями пальмы бурити, от самого конька до земли. В свободном месте между двумя хижинами, вероятно, предполагалось строительство еще одной, потому что там возвышался уже совсем готовый остов. Основанием для хижины служили два толстых столба и по бокам два ряда столбов меньших размеров. Около площадки лежали кучи листьев пальмы бурити. Ими должны были покрывать каркас будущей хижины, так, как когда-то крылись соломенные крыши в наших домах и как кроется черепица — последующий ряд поверх предыдущего.
Выйдя на «городскую площадь», Такуни сделал знак следовать за ним и, нагнувшись, вошел в проем, служивший входом в одну из хижин. Я без колебания последовал его примеру. Как обычно, в индейских хижинах внутри горело несколько костров, почти на всех стояли глиняные чаны с кипящей водой. Пройдя между развешанными гамаками в дальний угол хижины, Такуни указал на один из них и сказал:
— Неко, эни [7].
Стало ясно, что гамак передавался в полное распоряжение гостя, и отныне эта хижина до прихода самолета должна была служить ему домом.
— Обригадо! — Спасибо! — поблагодарил я по-португальски Такупи и положил в гамак рюкзак, предварительно вынув из него подарки, предназначенные для вождя камаюра.
Повесив на плечо фотоаппараты и нагрузившись свертками, я вышел наружу. Несмотря на то, что мы пробыли в хижине всего минут пять, глаза стали болеть и слезиться: так много дыма было внутри от горящих костров. Вероятно, белый пришелец, с трудом удерживавший в руках коробочки с крючками, пакеты с бусами и свертки с ножами, выглядел со стороны довольно нелепо. К счастью, главный вождь камаюра находился в нескольких шагах от хижины. Я подошел к нему, положил на землю все имущество, ткнул себя пальцем в грудь, потом показал на подарки и на главного вождя камаюра. Даже самый несмышленый человек понял бы смысл этой речи: вот, мол, прибывший в стойбище белый караиба дарит эти подарки главному вождю племени камаюра.
Невольно я стал очевидцем зарождения социального неравенства и возникновения частной собственности в первобытном обществе. Главный вождь рассмотрел все подарки и ровно половину отложил в сторону для себя. Затем передал остаток Такуни, который проделал ту же операцию, отобрав для себя ровно пятьдесят процентов всех вещей. Дележ продолжался со строжайшим соблюдением племенной иерархии. Не знаю, перепала ли хоть одна бусинка женщине, которая в это время подымалась с реки, неся на голове выдолбленную тыкву с водой. Может быть, и да, если эта женщина находилась в каких-либо родственных отношениях с главным вождем племени камаюра. Правда, это было бы легко узнать, потому что в Шингу, когда хотят показать, что тот или иной человек является родственником, то слегка ударяют его по животу.
Можно было расценивать факт «расквартирования» меня в хижине, где жила часть племени, как большую удачу. Обычно во всех предыдущих поездках при посещении индейской деревни всех белых обязательно помещали в стороне от деревни или предоставляли в их распоряжение свободную хижину, чаще всего рядом с хижиной, где хранятся музыкальные инструменты — полые куски дерева, колотушки, трещотки, дудки и «флейты». Как правило, во всех индейских стойбищах района Алта-Шингу можно встретить хижину, куда запрещен вход женщинам. Это и есть место, где хранятся музыкальные инструменты, так называемая «хижина флейт». В стойбище же камаюра я не встретил такой хижины, и Орландо потом объяснил, что «хижина флейт» камаюра находится примерно в километре от стойбища. Около нее все время несут охрану молодые воины камаюра.
Подарки были розданы, и к моей персоне пропал всякий интерес. Это было очень хорошо, потому что никто не мешал ходить по территории стойбища и наблюдать за жизнью индейцев.
Место, где стояла деревня камаюра, было очень живописным — с трех сторон его окружали рощи фруктовых деревьев мангабаис. Плоды уже созрели. Сорвав один из них, я попробовал. Он был превосходного качества. Такие свежие мангабаис очень редко можно достать в Рио-де-Жанейро. Около одного из деревьев стояли пять ребят. Еще несколько забрались на дерево, собирая мангабаис в плетенки. Наполненные плодами плетенки спускались вниз, где фрукты складывались горкой. Неподалеку три индейца, сидя на корточках, вели неторопливую беседу. Рядом с ними лежали завернутые в гамаки несколько глиняных горшков и плоских тарелок, которые используются женщинами индейских племен при выпечке маниоковых лепешек.
Я подошел к мальчишкам, когда те уже закончили сбор мангабаис с одного дерева, но вместо того, чтобы перелезть на следующее, подбежали к сидящим мужчинам и позвали их посмотреть на результаты своей работы. Двое из собеседников встали, развернули гамак и, оставив чашки-плошки на земле, пошли к собранным фруктам. Завернув в гамак весь урожай, они удалились в лес. Третий же мужчина взял посуду и передал ее ребятам, которые, ловко поставив горшки и блюда на голову, побежали в стойбище. Я только потом сообразил, что присутствовал при натуральном обмене. Индейские племена, естественно, не имеют ни малейшего представления о существовании денег, и так как в районе стойбища племени камаюра растут мангабаис превосходного качества, то племя камаюра поставляет их другим племенам в обмен на гончарные изделия, рыбу или маниоку.
Решив найти Такуни, чтобы задать ему несколько вопросов, я пошел по стойбищу. Разыскать моего друга было довольно сложно; с непривычки все индейцы казались на одно лицо. Прически тоже носили одинаковые, и не было ни причесок «под бокс» или «польки», а все камаюра, так же как и индейцы других племен Шингу, подстригали волосы в ровный кружок, «под горшок», как мы говорим. Правда, правильнее сказать подрезали, потому что индейцы обрезают волосы острыми зубами пираньи, и только у стариков можно увидеть сзади длинные космы. Сами камаюра объясняют отличие причесок пожилых людей племени возрастными явлениями. «Видите ли, — говорят они, — у него уже умерли отец и мать, старик сирота, и некому за ним ухаживать».
Такуни найти не удалось, но, заметив мое затруднительное положение, ко мне подбежал Уаюкума. Парнишка вопросительно посмотрел на меня и протянул кусок жареной рыбы, завернутый в маниоковую лепешку. Тут только я почувствовал, как проголодался, и был очень благодарен мальчику. Взяв его за руку, я отвел Уаюкуму в сторону. Мы присели на корточки и стали степенно беседовать. Я стал спрашивать, как называются отдельные предметы на языке камаюра, а Уаюкума с охотой повторял за мной португальские слова.
Мне хотелось узнать, сколько человек живет в хижинах племени камаюра. Я стал считать по-португальски проходящих мимо женщин и мужчин: один, два, три, четыре, и потом, делая вид, что сбился со счета, разводил руками и беспомощно поглядывал на Уаюкуму. Мальчишка превосходно понял смысл игры и сам занялся пересчитыванием местного населения: иепете, мокой, моапют [8], загибая по очереди пальцы правой руки, начиная с мизинца. Потом перешел на большой палец левой руки. Сосчитав до десяти, он перебрался на правый мизинец правой ноги и, дойдя таким образом до мизинца левой, в недоумении остановился.
