Мне хотелось узнать, сколько человек живет в хижинах племени камаюра. Я стал считать по-португальски проходящих мимо женщин и мужчин: один, два, три, четыре, и потом, делая вид, что сбился со счета, разводил руками и беспомощно поглядывал на Уаюкуму. Мальчишка превосходно понял смысл игры и сам занялся пересчитыванием местного населения: иепете, мокой, моапют [8], загибая по очереди пальцы правой руки, начиная с мизинца. Потом перешел на большой палец левой руки. Сосчитав до десяти, он перебрался на правый мизинец правой ноги и, дойдя таким образом до мизинца левой, в недоумении остановился.
Недалеко от места, где мы устроились с Уаюкумой, в проходе между хижинами на земле виднелся ряд небольших углублений, отстоящих друг от друга метра на три. Сначала у меня возникло предположение, что это место захоронения умерших индейцев племени камаюра. Но в таком выводе пришлось усомниться: ребятишки резво бегали по лункам, не проявляя при этом никакого уважения к предкам, а всем известно, насколько почтительно относятся индейские племена к могилам своих родственников. Подобные углубления встречались и в других местах между хижинами. Только на другое утро, заметив, как женщина разгребла руками ямку и вынула оттуда несколько клубней маниоки, стало ясно, что углубления просто указывали место, где зарыты запасы этого продукта.
В жизни стойбища наблюдался какой-то свой, особенный ритм. На первый взгляд казалось, что многие индейцы просто ходят с места на место, и не сразу можно было уловить порядок и организованность. Отдыхали индейцы, только что вернувшиеся с охоты или с рыбной ловли. Дежурные по племени проверяли, не появились ли в стенах и крышах жилищ дыры после последнего дождя. Женщины, приготовившие обед, поджидали своих мужей. Ну а у ребят действительно были сплошные каникулы, но в этом винить их никто не мог.
Уаюкума полностью вошел в роль экскурсовода и проводника, считая своим долгом показать гостю все интересное, что было в его племени. Схватив меня за палец, он потребовал, чтобы я шел за ним куда-то к реке. Пройдя вверх по течению метров триста, он показал рукой на двух индейцев, стоявших около дерева жатобы. На коре жатобы виднелся вырезанный контур пироги в натуральную величину. Рисунок был как бы поставлен на попа, причем корма приходилась на нижнюю часть ствола, а нос упирался в место, где от ствола отходило несколько ветвей, образуя густую крону. Контуры пироги были не просто очерчены, а выдолблены в коре до самого «мяса». В различных местах контура под кору были загнаны большие щенки. груда которых лежала также у подножия жатобы. Индейцы не обратили на нас ни малейшего внимания, продолжая сосредоточенно заниматься своей работой. Олин из них взял в руку большую щепку и камень и, ударяя камнем по щепке, начал загонять ее под кору дерева в месте надреза. Уступая сильным ударам индейца, кора немножко отстала от ствола. Воспользовавшись этим, другой индеец вставил в образовавшееся пространство вторую щепку. Эта процедура вбивания клиньев продолжалась часа два. Индейцы ставили своей задачей отделить от ствола часть коры, очерченную контуром, причем отделить целиком, нигде не повредив выкройку пироги и не нанося ей трещин. Наконец наступил момент, когда кора жатобы, очерченная по контуру, совершенно отделилась от ствола дерева. На земле лежала почти готовая пирога — вернее, ее раскрой, на котором, конечно, было довольно трудно куда-либо уехать.
Кораблестроители отнесли этот колоссальный кусок коры в сторону, поближе к реке, и укрепили во внутренней части несколько бамбуковых палок. Потом навалили туда же листья и траву, взяли из горевшего неподалеку костра две головешки и подожгли содержимое. Прошло минут пять, кора под действием огня стала постепенно изгибаться. Индейцы время от времени ворошили горящие листья и, заметив, что в каком-то месте огонь с листьев начинает перебираться на саму кору, тушили там его. Кора продолжала выгибаться. В этот момент палки стали играть роль распорок, не позволяя ей скрутиться в трубку. Процесс обжигания, или закручивания, продолжался минут двадцать, после чего индейцы залили огонь водой, выбросили полусгоревшие листья и пепел из коры, и пирога практически была готова.
Мы с Уаюкумой пришли к концу работы над пирогой, потому что с примитивными индейскими инструментами самое главное — вырезать на коре дерева жатобы контур пироги и отделить ее от ствола. Интересно, что Уаюкума не сделал никакой попытки помочь строителям пироги, не выразил желания хотя бы поднести листья поближе к коре или поворошить горящую траву. Наши мальчишки, без сомнения, подскочили бы в подобном случае к взрослым или же, по крайней мере, попросили бы разрешения помочь. Уаюкума же стоял все время рядом со мной, не выказывая никакого намерения внести свою лепту в процесс создания судна. Оказывается, он не имел права этого делать.
Индейцы, занимающиеся изготовлением пирог, выполняют только работу по строительству лодок и никогда не участвуют в рыбной ловле или охоте. По законам племени это нм запрещено. Строители пирог даже живут отдельно от племени, и племя снабжает их всем необходимым: рыбой, дичью, маниокой, утварью.
Двое индейцев, изготавливавших пирогу, использовали вместо молотка камни, а третий применял для этой цели дротик, типичный дротик племени камаюра. Племя камаюра изготовляет дротики для большинства племен района Алта-Шингу. Другие племена дротики сами не делают. Здесь при строительстве пироги я в первый раз заметил практическое употребление дротика, потому что большей частью они не входят в состав индейского боевого арсенала, а лишь используются при танцах как бутафория.
Солнце уже почти скрылось за верхушками деревьев, когда мы с Уаюкумой вернулись в стойбище. На площадке перед хижинами царило большое оживление. Группа человек в пятнадцать мужчин стояла вокруг главного вождя камаюра, выслушивая какие-то указания. Женщины уселись рядом у стен хижины, вероятно беседуя о своих домашних делах.
— Иеруп [9], — сказал Уаюкума, показывая на одного из индейцев.
На этот раз я сразу узнал Такуни. Вождь камаюра, увидев нас, подошел и, показывая рукой на появившийся серп луны, сказал:
— Иаю [10], ие [11], эне [12], капииват [13].
Это слово я знал. Оно означало капивара — один из видов бразильских грызунов, встречающихся в джунглях Мату-Гросу, да, вероятно, и в других районах Бразилии. Как можно было догадаться, смысл содержательной и яркой речи Такуни заключался в приглашении принять участие сегодня в охоте на капивар. Несколько усвоив привычки Такуни, можно было не сомневаться, что если сейчас лечь спать, то в нужный момент он не забудет разбудить, а заснуть, хотя бы ненадолго, было совершенно необходимо: глаза слипались от усталости — ведь минувшую ночь мы почти не спали, если не считать сном часы, проведенные в скрюченном состоянии в гамаке на берегу Кулуэни.
Войдя в хижину, я направился к месту, где находился предназначенный мне гамак. К своему удивлению, я обнаружил лежавшие на рюкзаке два больших куска рыбы, завернутых в маниоковые лепешки, и три прекрасные мангабаис. Прав был Орландо, утверждая, что племя камаюра наиболее гостеприимное и лучше всех относится к людям, посещающим их стойбище. Камаюра предлагают гостю все лучшее, что имеют: лучшую рыбу, лучший бейжу, лучшие маниоковые лепешки и самую новую сеть.
Недалеко от моего гамака был разложен костер, около которого сидела женщина, помешивая в глиняном котле какое-то варево. Откуда ни возьмись появился Уаюкума, подошел ко мне и, показав на женщину, сказал:
— Аама!
Вероятно, на всех языках мира, даже на языке племен, уровень развития которых еще не вышел за пределы каменного века, слово «мама» звучит почти одинаково. Я понял, что Такуни устроил мой гамак недалеко от места, где расположилось его семейство. Указав на рыбу, маниоковые лепешки и фрукты, лежащие на моем рюкзаке, я как можно приветливее сказал матери Уаюкумы по-русски:
— Спасибо!
Честное слово, она меня поняла и, улыбаясь, несколько раз кивнула головой: мол, пожалуйста, не стоит благодарности. Я лег в гамак и заметил, что на нем почти нет краски. Внимательно осмотрев его, я признал в повешенной для меня сетке ту самую, которую сутки назад отмывал в водах Кулуэни. Глаза слезились от обилия дыма, заполнившего всю хижину. Я лежал в гамаке и смотрел, как семья Такуни ужинала.
Мать Уаюкумы восседала на брошенных крест-накрест бамбуковых ветках, а отец и сын расположились рядом, присев на корточки. Любой человек, путешествующий по бразильским джунглям, когда-нибудь да садился на землю. И тогда он сразу же мог испытать на себе все последствия такого необдуманного поступка. Не проходило и нескольких секунд, как какой-нибудь муравей или жук начинал кусать неосторожного путника. Находясь в джунглях, индейцы никогда не садятся на землю. Они обычно приседают на корточки. Не случайно поэтому именно обитатели южноамериканских лесов изобрели сеть для спанья.
