весной 2019 года, когда ездил в Калифорнию, чтобы вглядеться в будущее природных пожаров.
Когда я приехал в Лос-Анджелес в марте 2019-го, там шел тридцать первый день непрерывного дождя. Невероятный потоп для измученного засухами штата, но вместе с тем и неоднозначный дар природы – как мне сказали не только ученые, но и пожарные, местные политики и некоторые особенно сведущие калифорнийцы. В лесах штата жара и засуха стабильно создают условия для возгорания – это основные причины, по которым изменение климата обещает в будущем принести более длительные и, вероятно, более интенсивные сезоны пожаров. К примеру, засуха, продлившаяся с 2010 по 2016 год, оставила после себя 147 миллионов мертвых деревьев; сегодня, по данным службы Cal Fire, их 357 миллионов. Но в Большом Лос-Анджелесе [157] луга гораздо нагляднее иллюстрируют ситуацию – трава растет намного активнее, если идет дождь. Такая последовательность экстремальных погодных явлений кажется невозможной – беспрецедентные дожди, вмиг сменяющиеся угрозой пожара, – но с изменениями климата экстремальным станет все, включая внезапные радикальные перемены погоды. В этом отношении Лос-Анджелес должен как будто опережать время – и выступать примером климатического будущего, к которому остальной мир пока лишь присматривается сквозь пальцы: жителям города и его окрестностей полагается представлять грядущие устрашающие разрушения и пытаться понять, насколько комфортной или даже сносной в таких условиях будет жизнь.
Но вместо этого я нашел там совсем иную картину будущего в условиях глобального потепления – а именно образцовый пример нормализации, с помощью которой мы рефлекторно перестраиваем наши ожидания таким образом, чтобы нынешние и грядущие страдания не шокировали и не пугали нас настолько сильно, как должны. Калифорния уже давно знакома с лесными пожарами (в этом отношении истории штата хватило бы на целый учебник по нормализации), и, хотя почти все, с кем я разговаривал, назвали последние два года исключительными – даже ужасающими, – казалось, они только сильнее привязались к этой неспокойной, суровой земле. Я встретил женщину, прожившую в Малибу достаточно долго, чтобы пережить девять пожаров, но начавшую думать о переезде только сейчас – по личным причинам, как она сказала. Я разговаривал с серфером, который жаловался, что прошлой зимой вода в течение нескольких месяцев имела вкус и запах пепла, но он продолжал покорять волну. Я поговорил с несколькими людьми, отказавшимися следовать обязательной эвакуации. Ни один из них не планировал уезжать и в следующий раз, когда в два часа ночи их разбудит сирена эвакуации от колоссального пожара, разгоревшегося, пока они спали.
Это всего лишь разрозненные истории из жизни местных жителей, но пожарная политика Калифорнии, где городским службам еще ни разу не удалось остановить огонь, раздуваемый ветрами Санта-Ана [158], отражает ту же тревожную тенденцию. Эрик Гарсетти, мэр Лос-Анджелеса, – коренной житель города, и сейчас ему сорок восемь лет; в год его рождения природные пожары выжгли 24 тысяч гектаров земли по всему штату. В 2013 году, когда его впервые избрали мэром, выгорело 243 тысячи гектаров. В 2017 году, когда его переизбрали с более чем 80% голосов, выгорело около 485 тысяч гектаров. А в 2018 году, когда он подумывал о президентской кампании, от которой позже отказался, выгорело свыше 764 тысяч гектаров. Сегодня калифорнийские пожары стали в пять раз масштабнее, чем в 1970-х, а летние пожары – в восемь раз; и, даже по консервативным оценкам, уже к 2050 году площадь ежегодных пожаров на всем западе США вырастет как минимум вдвое, а может, и вчетверо. Всего через тридцать лет – именно на такой срок банки выдают ипотечные кредиты в этих пожароопасных землях. Дальше картина становится туманной, и прогнозы расходятся на середине века – отчасти потому, что разные ученые применяют разные подходы для оценки пожарной опасности в конкретной экосистеме после того, как вся ее земля выгорит. В Большом Лос-Анджелесе это может произойти уже к 2050 году. И в свете грядущего пережитый опыт – каким бы душераздирающим он ни казался – может просто не пригодиться. «Никаких вертолетов, машин, пожарных и усилий по расчистке зарослей не хватит, чтобы это остановить, – сказал мне Гарсетти. – Это прекратится, только когда Земля, вероятно, через много лет после нашего исчезновения вернется к погоде с более предсказуемой динамикой».
А до тех пор, если мы не предпримем решительных мер и не сместим весь технологический уклад современной жизни подальше от углерода, мы можем вопреки всякой логике успокаивать себя мыслями о том, что в мире всегда происходили засухи и потопы, ураганы, жара, голод и войны. Кто-то наверняка будет биться в приступах паники, думая о том, что будущее столь многих людей кажется столь непригодным для жизни, совершенно невообразимым и даже непостижимым сегодня. В промежутках между этими приступами мы будем заниматься своими повседневными делами, притворяясь, что кризиса не существует; будем выживать в мире, все более подвластном безжалостному изменению климата из-за нашей раздробленности и отрицания. Мы будем оплакивать нашу погорелую политику и истлевшие ожидания будущего, лишь изредка связывая их с разогревом планеты. Время от времени мы будем достигать какого-то прогресса и гордиться собой – хотя прогресса никогда не было достаточно и он никогда не происходил вовремя.
Но кто эти «мы»? Пожалуй, с момента выхода «Необитаемой Земли» – напичканной дежурными апелляциями к коллективной судьбе человечества – именно этот вопрос беспокоит меня больше всего, поскольку проблемы несправедливости вполне оправданно заняли центральное место в дебатах о климате. Слишком часто обыватели видят лишь упрощенную картину кризиса, как будто, если явления глобальны – они окажут одинаковое влияние на всех нас и неравенство не сыграет своей роли; как будто расхождение путей перед нами означает, что возможны только два варианта развития событий: либо мы победим потепление, либо увидим, как оно победит нас. Но самый вероятный исход представляет собой нечто куда более туманное, и он сложится не из отдельно взятых революций, политических панацей, оградительного изоляционизма или реваншистского триумфа корпоративных интересов, но из хаотичного сочетания всего перечисленного и многого другого. Как вы оцениваете это будущее, замутненное пока неизвестным количеством климатических страданий, насколько оно вас ужасает, мотивирует, злит и пугает – все это, вероятно, многое говорит о том, что вы подразумеваете под словами «мы», «нам» и «они».
Само изменение климата дает столь противоречивые ответы на этот важный вопрос, что их может быть сложно одновременно удержать в голове. Кары потепления уже распределены неравномерно, и, вероятно, эта разница будет только усиливаться – в масштабе
