так тонко изобразить человека, как это делает Гуттузо, только недостатком терпения, а не таланта объясняется небрежная проработка отдельных персонажей: например, воина с поднятыми руками на мосту. Пока убеждения Гуттузо, человека и художника, не совпадут полностью, подобные изъяны будут всегда портить его работы и заслуженно вызывать в памяти зрителей агитационные плакаты. Но даже агитационный плакат скорее приведет художника к значительным достижениям во всех смыслах этого слова, чем какая-нибудь милая безделица.
* * *
Бенедикт Николсон. Множество зрителей посмотрели двадцать последних работ (некоторые из них очень масштабные), выставленных Гуттузо в Лестерских галереях. Независимо от того, какой была реакция (благожелательной или нет), все почувствовали, что перед ними нечто новое. Долгожданная перемена на фоне уже приевшихся, однообразных демонстраций всевозможных формалистских клише.
Джон Бёрджер. Согласен. Но ценность этой выставки, разумеется, не только в новизне. Она реализует на практике не сегодня возникшие социалистические теории искусства и в то же время связана со всей традицией европейского гуманизма. Но вы правы относительно того, что творчество Гуттузо подает новый пример. И в этом, я думаю, заключается его сознательное намерение. Он пишет так же, как строит Корбюзье: чтобы научить, чтобы бросить вызов другим художникам.
Б. Н. Кроме желания научить, Гуттузо явно желает еще и привлечь внимание массовой аудитории. Мне кажется, эта аудитория им постоянно учитывается и во многом этим обусловлено его творчество. Вот что важно, поскольку то же самое нельзя сказать о том лучшем, что создавалось в искусстве на протяжении последних семидесяти и более лет. Художники с благодарностью принимали общественное признание, но никогда не меняли свой стиль, чтобы получить признание.
Дж. Б. Не вызывает сомнений, что больше всего массовой доступностью своих работ были озабочены художники, имевшие дело с коммерческой «культурой». Что касается работ Гуттузо, то их революционность я вижу в его стремлении обращаться к широкой аудитории и в то же время учитывать художественные открытия современных мастеров.
Б. Н. Я бы даже пошел дальше и предположил, что он никогда не стал бы серьезным художником, если бы не усвоил уроки современных течений. Мне кажется, вы совершенно правы, когда в предисловии к каталогу подчеркиваете, что искусство Гуттузо восходит не к одному, а сразу к двум весьма продуктивным стилям нашего времени – кубизму и экспрессионизму.
Дж. Б. Очевидно, что для выражения современной действительности нужны современные формы. Но работы Гуттузо делает современными не только стиль, но и его восприятие этой реальности, его понимание нашего исторического и социального положения, так что его гнев, его сочувствие, его чувство человеческого достоинства воплощаются в тематике, которая полностью оправдывает все эти эмоции.
Б. Н. Я вижу, что вы придерживаетесь совершенно других взглядов, чем я, на важные общечеловеческие темы в искусстве. Вы уверены, что круг этих тем ограничивается героическими делами рабочего класса. Мне же кажется, что борьба рабочих в качестве темы важна не более, чем борьба других классов.
Дж. Б. Не существует иной классовой борьбы, есть только сопротивление борьбе рабочего класса. Социальный кризис, который мы переживаем, является результатом крушения мировоззрения и ценностей высшего и среднего классов. И я считаю, что невнятность и безжизненность большей части современного искусства, на которую вы указываете, тесно связана с этим процессом. Мне кажется, что только те, кто отождествляет себя с силой класса, идущего им на смену, обретают достаточно уверенности и надежд на будущее, чтобы позволить своим человеческим чувствам развиться в полной мере. И эти чувства могут быть обращены на какую угодно тему.
Б. Н. Но ведь это именно то, что не получается у Гуттузо. Посмотрите его картину «Буги-вуги в Риме». Он изображает ночной клуб, где под звуки джаза веселятся студенты, буржуазная молодежь. Можно было бы ожидать, что он продемонстрирует некоторую симпатию к жизнерадостным, энергичным молодым людям. Но ничего подобного. Он изображает их разочарование, их испорченность. Он сатирически обозначает американское культурное влияние, помещая на стену картину Мондриана. Я предполагаю, что Гуттузо относится к этим молодым людям с такой угрюмой антипатией оттого, что им не повезло родиться членами правильного социального класса.
Дж. Б. Ерунда. Поглядите на лица этих подростков – на девушку, у которой нет парня, например, – и вы увидите, что художник явно сочувствует их трудностям и принимает их юную витальность. Что он подвергает сатире, так это культ, который сбивает их с пути и, как вы верно заметили, ведет к разочарованию.
Б. Н. Пусть так, но ведь Гуттузо никогда не изображает признаки порчи в рабочей среде.
Дж. Б. Здесь надо строго следовать фактам. Случайно выдернутые из контекста факты в искусстве могут привести только к тривиальности. Когда мы говорим о художнике, выражающем свою эпоху, мы имеем в виду, что он умеет выделить типичное, а не случайное. Разумеется, на свете есть рабочие с гнильцой. Разумеется, есть и честные буржуа. Но факт остается фактом: именно крестьяне в Италии по-прежнему недоедают, именно в рабочих стреляют, когда они борются за свои права, и именно буржуазия потворствует всему этому.
Б. Н. Мне кажется, вы преувеличиваете. В этом мы не придем к согласию просто потому, что я, в отличие от вас, придаю намного больше значения нравственности отдельного человека. Однако я должен согласиться (и сейчас это главное) с тем, что благородство и величие картин Гуттузо – прямое следствие его политических и социальных убеждений. Поглядите на «Мертвого рабочего»: он лежит, распростертый на постели, точно так же, как «Мертвый Христос» Мантеньи. Картина берет за душу, и воздействие ее обусловлено тем, что художник отождествляет себя со страданиями других.
Дж. Б. Человек способен глубоко сопереживать только тому, что он воспринимает как свое. Тот факт, что Гуттузо может с такой полнотой слиться с образом мертвого рабочего, доказывает, насколько лично и насколько индивидуально он принимает весь душевный строй этого рабочего. Но такое отождествление – всего лишь средство для того, чтобы у него и у нас возникли определенные чувства. А эмоциональное воздействие в конечном счете оказывает правдивость всей сцены – белые простыни, которые скрывают столько боли, горе товарищей и семьи этого человека. Произведение искусства трогает нас в той мере, в какой оно способно расширить наш опыт восприятия важных и объективных явлений жизни.
Б. Н. Но как же так? Некоторые совершенно не «важные» в вашем смысле факты и некоторые чисто личные чувства являются богатым материалом для искусства. Главное, чтобы художник сам верил в них и сумел убедить нас в подлинности своих чувств. Глупо было бы доказывать, будто Ван Гог менее значительный художник, когда выражает глубоко
