Бодя стоял «на ковре» перед Русаченко.
Тот хохотал.
— Ну кто же, в натуре, знал, что он — это не он? Старик? Старик. В дом престарелых не хочет? Не хочет. Без аиста жить не может? Не может. На суицид давил, спрыгнуть с дуба грозился. Ну, я чин-чинарем все на него оформил, а тут явился настоящий. Ну и попер меня вместе с договором. Никогда так не лажался…
Шеф перестал смеяться и нажал на кнопку селектора:
— Лера…
— Слушаю, Сергей Григорьевич…
— Лера, передайте по всем отделам, чтобы с Нового года Бородича никто Бодей не называл.
— Хорошо… — засмеялась секретарша.
— Отныне он у нас филантроп.
— Мизантроп… — несмело поправил своего шефа Бодя.
— Короче, спонсор и Дед Мороз в одном лице. Ко мне Ходас просилась?
— Она ждет.
— Закончу с Бородичем — пусть заходит.
— Хорошо, Сергей Григорьевич.
Бодя положил на стол бумагу.
— Что это?
— Договор… на хату… В этих Чириках.
Шеф вздохнул, мельком глянул в договор.
— Ну и что? — сказал он. — Наша фирма совершила продажу своего имущества физическому лицу. Физическое лицо уплатило за стоимость имущества и даже государственную пошлину уплатило.
— Не платил он ничего! И договор у нас… Я уже в областную коллегию к адвокатам сгонял. С самим Чифирьчиком встречался…
— С кем встречался?
— С Чифирьчиком. Это их типа президент… Фамилия у него такая…
— Чайчиц его фамилия, а не Чифирьчик! Он мне только что звонил. Интересовался, как это наш «Агробокс», имея таких припыленных сотрудников, удосуживается успешно работать?
— Почему припыленных?! — возмутился Бодя. — Старикан-то денег не платил!
— Ну и что! В любом суде над нами просто посмеются. Короче, вот что, Бодя, приклей себе бороду, найди этого… — шеф глянул в договор, — Струкова Петра Демьяновича, скажи, что ты Дед Мороз и делаешь ему от нашей фирмы новогодний подарок. Как и обещал.
— Я ему еще и тысячу баксов… обещал.
— Так свои обещания надо выполнять, товарищ филантроп. А пока суть да дело возьми машину и сгоняй в художественную мастерскую на Солнечной. Они нам уже указатель сделали. Сегодня установим. Только смотри не перепутай, Кутузов! Они и для крематория указатель делают.
Бодя вышел из кабинета с договором в руке. Сокрушенно сказал:
— Так, блин, лопухнуться, — и кивнул Галюне: — Заходи.
Галюня вошла в кабинет.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич.
— Здравствуйте Галина Васильевна… Что у вас?
— Отпустите меня, пожалуйста, на два дня за свой счет.
— Перед Новым годом?
— Есть возможность слетать в Гамбург, отца навестить в клинике. Туда и обратно. Частным самолетом.
— Даже так?
— Бывшая жена моего дяди сюда прилетела… А отсюда летит в Гамбург… Пригласила… меня с братом.
— А кто она?
— Я не знаю. С дядей развелась, за кого-то замуж вышла, сейчас вдова…
— Ну, хорошо, летите…
— Спасибо.
Галюня направилась к выходу.
— Галина Васильевна! — окликнул ее шеф.
— Слушаю.
— У нас скоро итоговое заседание Совета директоров. Напишите, пожалуйста, заявление.
— Какое заявление?
— Просьбу, чтобы фирма нашла возможность погасить ссуду, которую вы взяли на лечение отца.
Была пауза.
— Сергей Григорьевич, станьте на мое место. После нашего с вами вчерашнего разговора вы бы написали такое заявление?
Была еще одна пауза. Потом Русаченко сказал:
— Нет.
— Спасибо, — тепло улыбнулась ему Галюня.
— А вот спасибо ваше не принимается.
— Почему?
— Потому что я делаю это не для вас, а для себя.
Восходящее солнце положило один из своих лучей на веки спящей Ирины.
Женщина открыла глаза и сладко потянулась.
Она проснулась на лежанке, укрытая белоснежным одеялом, на такой же белоснежной подушке.
В печи потрескивали дрова.
На дворе блестел под солнцем снег и лениво гавкал сытый Валет.
Со стены на женщину ласково смотрел седой Ходас-старший.
Где-то высоко над деревней летел самолет.
Маленький самолетик легко взмыл в синее небо и взял курс на Европу.
В салоне было только несколько кресел, и от этого он казался очень просторным.
В креслах сидели и оживленно беседовали Ирина, Артем и Галюня.
Смуглая стюардесса разносила кофе.
Сашка возвращался с дежурства.
— Уважаемый, — обратился к нему возле магазина небритый Мишук в потертой кожаной куртке и меховой шапке, — дайте пару рубликов… на пузырек не хватает.
— Ты бы на закуску сначала собрал, а уж потом… на пузырек…
— Ну, дай на закуску, — покорно согласился Мишук.
— На закуску, — буркнул Сашка, достал из кармана всю мелочевку и вручил ее мужику.
— Спасибо, уважаемый. Дай вам Бог здоровья… И вашим близким тоже…
Сашка с грустью посмотрел на грязную тельняшку под курткой у мужика, повернулся и пошел в магазин, но возле самого входа остановился. Повернулся, тихо позвал:
— Мишук?..
Мужчина в куртке повернулся, кивнул утвердительно:
— Мишук.
— Не узнаешь?
Мишук сощурился:
— Не-е…
— А Кунашир помнишь? До Японии доплюнуть можно было!
— Кунашир помню…
— Помнишь, как меня из-под обломков вытаскивал… После землетрясения?
Мишук расцвел весь.
— Сашок! Роднуля моя! Живой?
— Живой! Тебя-то как сюда занесло?
— Носило-носило и занесло!
Подбежали друг к другу, обнялись.
Художественные мастерские постарались на славу.
Указатель был выкован в форме летящего аиста.
Правое крыло венчали пустотелые буквы «Белые», а левое «Россы».
Когда указатель установили, «Белые» оказались на фоне облачка, а «Россы» так и остались на фоне голубого неба.
Все присутствующие зааплодировали.
— Сергей Григорьевич, — обратилась к Русаченко важная персона. — Нет слов… Молодец…
— Стараемся, Антон Миронович, стараемся…
Защелкали фотоаппараты.
Бодя кокнул бутылку шампанского о левое крыло аиста.
— Веруня, я не один, — с порога сообщил жене Сашка. — Проходи, Мишук… Раздевайся.
Вера вышла.
Муж в прихожей помогал какому-то бомжу снимать куртку.
— Знакомься, это Мишук… Мой друг по Курилам… Прошу любить и жаловать…
Верка захлопала глазами.
Сашка сообразил, что «любить и жаловать» его друга жене будет очень непросто, поэтому добавил возвышенно, торжественно и чуть с надрывом:
— Он достал меня после землетрясения из-под обломков дома… Если бы не он, мамуля, не было бы у тебя ни мужа, ни сына…
— Здравствуйте… — ласково поздоровался Мишук.
— Здравствуйте… — вздохнула Верка.
Бодя пришел в дом-интернат для престарелых.
— Бабаня, — обратился он к старушке, которая медленно прогуливалась по вычищенным от снега дорожкам парка. — Старичка одного ищу… Шустренький такой…
— Мы здесь все шустренькие. Как звать?
— Бодя.
— Нету такого старичка.
— Это меня так звать. А его… Демьян, кажется…
— И такого нету.
— С усами еще такими.
— Здесь все с усами. Как звать?
Бодю вдруг осенило, он достал договор и, заглянув в него, радостно промолвил:
— Ну я же говорил — Демьяныч! Струков Петр… Демьяныч.
Старушка иронично посмотрела на него и сказала:
— Шестая палата…
Струк в полной тоске лежал на своей кровати в палате номер шесть.
Сосед, на которого он жаловался Валету и который был похож на жирного кота, смачно вспоминал свою лихую молодость…
— Я студент-практикант, а она, значит, зав. отделением. Фигурка — виолончель… Сверху все что надо, потом вот такая талия и опять… все что надо… Перед обеденным перерывом мне звонит и мур-мур: «Вольдемар Кузьмич, зайдите, пожалуйста, мне надо с вами посоветоваться…» Ну я, натурально, свою диагностику на ключ и к ней в кабинет… И сове-етуемся, сове-е-етуемся, сове-етуемся…
Струк обреченно смотрел в потолок.
— А однажды… — лысый старичок стыдливо засмеялся, прикрывая беззубый рот. — У нее за ширмочкой клиентка заснула… А она про нее забыла… — старик аж зашелся от смеха. — Мы, значит, вовсю советуемся, а та заспанная выходит из-за ширмочки. Что бы-ыло-о!
В дверь стукнули и тут же распахнули ее.
На пороге стоял Бодя в бороде Деда Мороза.
— Вам кого? — спросил сосед.
— Вот я, Дедушка Мороз, — продекламировал Бодя. — Борода из ваты.
— Бодя! — Струк вскочил с кровати.
— Я подарки, блин, принес, друг ты мой горбатый.
— Бодя, — Струк всхлипнул…
— Вставай, Демьяныч! Руководство поручило мне сбацать с тобой «Елочку». Ну, дети! Встали в круг! И-и-и! В лесу родилась елочка… В лесу она росла-а-а…
Струк, его сосед и Бодя взялись за руки и повели хоровод.
