Доказательство. В душе (по пред. т.) нет никакой абсолютной
способности хотеть или не хотеть, но только отдельные волевые
явления, именно то или другое утверждение, то или другое
отрицание. Предположим, таким образом, какое-либо отдельное
волевое явление, например модус мышления, в котором душа
утверждает, что три угла треугольника равны двум прямым. Это
утверждение заключает в себе понятие или идею треугольника, т.е.
без идеи треугольника оно не может быть представляемо, так как
сказать, что А заключает в себе понятие с В, то же самое, что сказать,
что А не может быть представляемо без В. Затем это утверждение (по
акс. 3) не может также и существовать без идеи треугольника.
446
Следовательно, это утверждение без идеи треугольника не может
ни существовать, ни быть представляемо. Далее, эта идея
треугольника должна заключать в себе это же самое утверждение, а
именно — что три угла его равны двум прямым. Поэтому и наоборот,
означенная идея треугольника не может ни существовать, ни быть
представляема без этого утверждения. Следовательно (по опр. 2), это
утверждение относится к сущности треугольника и есть не что иное,
как самая эта сущность. Но все, что мы сказали об этом волевом
явлении (так как мы взяли его как первое попавшееся), должно
сказать также и о всяком другом, а именно, что помимо идеи оно
ничего не составляет; что и требовалось доказать.
Королларий. Воля и разум — одно и то же.
Доказательство. Воля и ум не составляют ничего помимо
отдельных волевых явлений и идей (по т. 48 и ее сх.). Отдельное же
волевое явление (volitio) и идея — одно и то же. Следовательно, воля
и разум (intellectus) — одно и то же; что итребовалось доказать.
Схолия. Мы опровергли, таким образом, ту причину ошибок,
которая обыкновенно указывается. Мы показали, что ложность
состоит лишь в недостатке знания, заключающемся в искаженных и
смутных идеях. Поэтому ложная идея в силу того, что она ложна, не
заключает в себе достоверности. Когда мы говорим таким образом,
что человек успокаивается на ложном и не сомневается в нем, то это
не значит, что он сознает это как достоверное, но только, что он не
сомневается или что он успокаивается на ложном вследствие того,
что нет никаких причин, которые заставили бы колебаться его
воображение. Об этом см. сх. т. 44 этой части. Следовательно, хотя
бы предполагалось, что человек держится ложного, однако мы
никогда не можем сказать, что он сознает это как достоверное. Ибо
под достоверностью мы понимаем нечто положительное (см. т. 43 с
ее сх.), а не просто отсутствие сомнения. Под недостатком же
достоверности мы разумеем ложность.
Для большего уяснения предыдущей теоремы остается прибавить
несколько замечаний и затем ответить на те возражения, которые
могут быть выставлены против изложенного нашего учения.
Наконец, для устранения всяких недоумений я счел нужным указать
на некоторые полезные следствия этого учения. Я говорю некоторые,
так
447
как самые главные будут более понятны из того, что мы скажем в
пятой части.
Итак, я начну с первого и напомню читателям, что следует делать
тщательное различие между идеей или понятием души и образами
воображаемых нами вещей. Затем необходимо делать различие
между идеями и словами, которыми мы обозначаем вещи. Вследствие
того, что эти три вещи, т.е. образы, слова и идеи, многими или
совершенно смешиваются, или различаются недостаточно
тщательно, или, наконец, недостаточно осторожно, — на это учение о
воле, знать которое решительно необходимо как для умозрения, так и
для разумного устроения жизни, не обращено совершенно никакого
внимания. Те, которые думают, будто идеи состоят в образах,
возникающих в нас вследствие столкновения с телами, убеждены,
что идеи тех вещей, о которых мы не можем составить никакого им
подобного образа, суть не идеи, а только фикции, измышляемые нами
по свободному произволу воли. Таким образом, они смотрят на идеи,
как на немые фигуры на картине, и, будучи одержимы этим
предрассудком, не видят, что всякая идея, в силу того, что она идея,
заключает в себе утверждение или отрицание. Далее те, которые
смешивают слова с идеей или с утверждением, заключающимся в
идее, думают, что их воля может идти наперекор тому, что они
чувствуют; между тем как они утверждают или отрицают что-либо
противное их чувству только на одних словах. Но от этих
предрассудков может легко отделаться всякий, кто обратит внимание
на природу мышления, которое никоим образом не заключает в себе
понятия протяжения; он ясно поймет из этого, что идея (составляя
модус мышления) не состоит ни в образе какой-либо вещи, ни в
словах, ибо сущность слов и образов составляется из одних только
телесных движений, никоим образом не заключающих в себе
понятия мышления.
Этих немногих замечаний будет достаточно. Поэтому перехожу к
вышеупомянутым возражениям.
Первое из них состоит в том, что воля будто бы простирается
далее, чем разум, и следовательно — отлична от него. Основание
считать волю простирающейся далее, чем разум, составляет, как
говорят, опыт, учащий нас, что мы не нуждаемся в большей, чем
имеем, способности к соглашению, т.е. к утверждению или
отрицанию, для соглашения с бесконечным числом других вещей,
которых
448
не воспринимаем; в большей же способности к разумению мы
нуждаемся. Следовательно, воля отличается от разума тем, что
последний конечен, а она бесконечна. Во-вторых, нам можно
возразить, что опыт, по-видимому, самым ясным образом учит нас,
что мы можем удерживаться от суждения, дабы не соглашаться с
вещами, которые мы воспринимаем. Это подтверждается также и
тем, что никогда не говорят, что кто-либо обманывается, поскольку
он воспринимает что-либо, но только — поскольку он соглашается с
этим или нет. Если, например, кто-либо воображает крылатого коня,
то он еще не признает через это, что крылатый конь существует, т.е.
он не впадает через это в ошибку, если только не признает вместе с
тем, что крылатый конь существует. Таким образом, по-видимому,
опыт самым ясным образом учит нас, что воля, т.е. способность
соглашаться, свободна и отлична от способности мышления. В-
третьих, можно возразить, что одно какое-либо утверждение не
содержит, по-видимому, в себе более реальности, чем другое, т.е. для
признания истинным того, что истинно, мы не нуждаемся, по-
видимому, в большей способности, чем для признания истинным
чего-либо ложного. А мы знаем, что одна идея может иметь более
реальности или совершенства, чем другая, так как, насколько
объекты превосходят друг друга, настолько и их идеи совершеннее
одна другой. Отсюда также будто бы обнаруживается разница между
волей и разумом. В-четвертых, можно возразить: если человек не
действует по свободе воли, то что же произойдет, если он будет
находиться в равновесии, как Буриданова ослица? Погибнет от
голода и жажды? Если я соглашусь с этим, то мне скажут, что, по-
видимому, я говорю не о человеке, а об ослице или статуе человека.
Если не соглашусь, то, значит, человек будет определять самого себя,
и, следовательно, он обладает способностью идти и делать, что хочет.
Кроме этих можно, вероятно, сделать еще и другие возражения. Но
так как я не обязан спорить со всем, что может каждому прийти в
голову, то и постараюсь ответить лишь на эти возражения и притом
как можно короче.
На первое из них я скажу следующее: я согласен, что воля
простирается далее, чем разум (intellectus), если под разумом
понимать одни только ясные и отчетливые идеи; но я отрицаю, чтобы
воля простиралась далее, чем восприятия, или способность
составлять понятия (пред-
449
ставления — facultas concipiendi), и я совершенно не вижу, почему
бесконечной должна быть названа способность воли
преимущественно перед способностью чувствовать: как одной и той
же способностью воли мы можем утверждать бесконечно многое
(однако одно после другого, ибо мы но можем утверждать сразу
бесконечно многое), точно так же одной и той же способностью
чувствовать мы можем чувствовать или воспринимать бесконечное
множество тел (конечно, одно после другого). Если же скажут, что
существует бесконечно многое, чего мы не можем воспринимать, я с
