существует бесконечно многое, чего мы не можем воспринимать, я с
своей стороны скажу, что этого мы не можем достичь и ни в каком
мышлении, а следовательно, и никакой способностью воли. Но если
бы, говорят, бог захотел сделать так, чтобы мы и это воспринимали,
то он должен был бы дать нам большую, чем дал, способность
восприятия, но не большую, чем дал, способность воли. Однако это
то же самое, что сказать, что если бы бог захотел сделать так, чтобы
мы постигали бесконечное число других сущностей, то для того,
чтобы мы могли обнять это бесконечное число сущностей, ему
необходимо было бы дать нам больший, чем он дал, разум, по не
более универсальную идею сущности, ибо мы показали, что воля
есть универсальная сущность, иными словами, идея, которой мы
выражаем все отдельные волевые явления, т.е. то, что обще всем
им. Если же эту общую, или универсальную, идею всех волевых
явлений считают таким образом за способность, то нет ничего
удивительного, если говорят, что эта способность простирается в
бесконечность за пределы разума: универсальное одинаково
прилагается как к одному индивидууму, так и к нескольким, равно
как и к бесконечному числу их.
На второе возражение я отвечаю отрицанием того, будто бы мы
имеем свободную способность удерживаться от своего суждения.
Когда мы говорим, что кто-либо удерживается от своего суждения,
мы говорим этим только то, что он видит, что познает вещь не
адекватно. Таким образом, воздержание от суждения на самом деле
есть восприятие, а не свободная воля. Чтобы яснее понять это,
представим себе мальчика, воображающего лошадь и ничего более.
Так как такое воображение заключает в себе существование лошади
(по кор. т. 17) и так как мальчик не представляет ничего, что
уничтожало бы это существование, то он необходимо будет смотреть
на лошадь, как на находящуюся налицо, и не будет в состоянии
сомне-
450
ваться в ее существовании, хотя и не знает о нем достоверно. То же
самое мы ежедневно испытываем во сне, и я не верю, чтобы кто-либо
думал, будто он обладает во время сна свободной способностью
воздержаться от суждения о своих снах и сделать так, чтобы ему не
снилось то, что снится. И тем не менее случается, что мы и во время
сна удерживаемся от суждения, а именно когда нам снится, будто мы
видим сон. Далее я согласен, что никто не обманывается, поскольку
он воспринимает что-либо, т.е. я согласен, что воображения души,
рассматриваемые сами в себе, не заключают в себе ничего
ошибочного (см. сх. т. 17); но я отрицаю, чтобы человек, поскольку
он воспринимает, обходился без всякого утверждения. В самом деле,
что такое значит воспринимать крылатого коня, как не утверждать об
этом копе, что он имеет крылья? В самом деле, если бы душа кроме
крылатого коня ничего другого не воспринимала, то она смотрела бы
на него, как на находящегося налицо, и не имела бы никакой
причины сомневаться в его существовании, равно как и никакой
возможности не признавать его, если только воображение крылатого
коня не связано с идеей, уничтожающей существование этого коня,
или если только душа не знает, что идея крылатого коня, которую она
имеет, не адекватна; в таком случае она или необходимо будет
отрицать существование этого коня, или необходимо сомневаться в
нем.
Этим, я думаю, я ответил также и на третье возражение, именно
сказав, что воля есть нечто универсальное, прилагаемое ко всем
идеям и обозначающее только то, что обще всем этим идеям, а
именно утверждение, адекватная сущность которого, поскольку она
рассматривается, таким образом, абстрактно, должна находиться
вследствие этого во всякой идее и лишь в этом смысле быть во всех
идеях одной и той же; но не поскольку она рассматривается
составляющей сущность идеи, ибо в этом отношении отдельные
утверждения различаются между собой так же, как и самые идеи.
Так, например, то утверждение, которое заключает в себе идея круга,
отличается от утверждения, заключающегося в идее треугольника,
точно так же как идея круга отличается от идеи треугольника. Далее,
я совершенно отрицаю, будто бы мы нуждаемся в одинаковой силе
мышления как для утверждения того, что истинно то, что истинно,
так и для утверждения того, что истинно то, что ложно: эти два
утверждения
451
в отношении к душе относятся друг к другу так же, как
существующее к несуществующему; ибо в идеях нет ничего
положительного, что составляло бы форму ложности (см. т. 35 с ее
сх. и сх. т. 47). Поэтому здесь следует в особенности обратить
внимание на то, как легко мы впадаем в ошибку, смешивая
универсальное с единичным и вещи лишь мыслимые или сущности
абстрактные — с реальными существами.
Наконец, что касается до четвертого возражения, то я скажу, что я
совершенно согласен, что человек, находясь в таком равновесии
(именно человек, который не ощущает ничего, кроме голода и
жажды, и имеет перед собой пищу и питье на одинаковом
расстоянии), погибнет от голода и жажды. Если меня спросят, не
должно ли считать такого человека скорее ослом, чем человеком, то я
скажу, что я этого не знаю, так же как не знаю — кем должно считать
того, кто вешается, и кем должно считать детей, дураков,
сумасшедших и т.д.
Наконец, мне остается показать, какую пользу приносит знание
этого учения в жизни. Это мы легко увидим из следующего. Во-
первых, оно учит, что мы действуем лишь по воле бога и причастны
божественной природе, и тем более, чем совершеннее наши действия
и чем более и более мы познаем бога. Следовательно, это учение,
кроме того, что оно дает совершенный покой духу, имеет еще то
преимущество, что учит нас, в чем состоит наше величайшее счастие
или блаженство, а именно — в одном только познании бога, ведущем
нас лишь к тем действиям, которые внушаются любовью и
благочестием. Отсюда нам становится ясным, как далеки от
истинной добродетели те, которые за свою добродетель и праведные
действия ожидают себе от бога величайших наград, как за
величайшие услуги; как будто бы сама добродетель и служение богу
не были самим счастьем и величайшей свободой. Во-вторых, оно
учит, каким образом мы должны вести себя в отношении к делам
судьбы, иными словами, в отношении к тому, что не находится в
нашей власти, т.е. не вытекает из нашей природы: а именно, куда бы
ни обернулось счастье, ожидать и переносить это спокойно, ибо все
вытекает из вечного определения бога с той же необходимостью, как
из сущности треугольника следует, что три угла его равны двум
прямым. В-третьих, это учение способствует общественной жизни
тем, что оно учит никого не ненавидеть,
452
не презирать, не насмехаться, ни на кого не гневаться, никому не
завидовать, учит сверх того каждого быть довольным своим и
готовым на помощь ближнему не из женской сострадательности,
пристрастия или суеверия, но единственно по руководству разума,
именно сообразно с требованиями времени и обстоятельств, как я
покажу это в третьей части. Наконец, в-четвертых, это учение немало
способствует также и общественному устройству, уча, каким образом
должно управлять и руководить гражданами, а именно так, чтобы
они не несли иго рабства, а свободно делали то, что лучше.
Я выполнил то, что предположил изложить в этой схолии, и тем
полагаю конец этой второй нашей части. Надеюсь, что я достаточно
обстоятельно и, насколько позволяет трудность дела, достаточно ясно
объяснил природу человеческой души и ее свойства и дал учение, из
которого можно вывести много прекрасного, весьма полезного и
необходимого для знания, как это отчасти будет ясно из
последующего.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ПРИРОДЕ АФФЕКТОВ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Большинство тех, которые писали об аффектах и образе жизни
людей, говорят как будто не об естественных вещах, следующих
общим законам природы, но о вещах, лежащих за пределами
природы. Мало того, они, по-видимому, представляют человека в
природе как бы государством в государстве: они верят, что человек
скорее нарушает порядок природы, чем ему следует, что он имеет
абсолютную власть над своими действиями и определяется не иначе,
как самим собою. Далее, причину человеческого бессилия и
непостоянства они приписывают не общему могуществу природы, а
какому-то недостатку природы человеческой, которую они
