Его невероятную доверчивость я могу продемонстрировать на
примере. <…>
Второй недостаток Якира, о котором КГБ знало так же точно, как
и о первом, это его надломленность. 14-летним мальчиком он был
взят из очень благополучной и пользующейся почетом семьи героя
гражданской войны, военного теоретика, командарма Ионы Якира
и брошен в бездну лагерного мрака. Вместо любящей
родительской ласки – мат и побои надзирателей, издевательства
уголовников. 17 лагерных лет и ссылки навсегда поселили в его
душе ужас перед лагерной бездной. Люди не понимают всей
глубины этой трагедии. Они видят обычно лишь ее следствие –
пьет. Я же видел саму суть и поражался, как смог он преодолеть
этот ужас и стать одной из самых заметных фигур правозащиты.»
Трудно назвать эти строки НЕСУЩЕСТВЕННЫМИ. Особенно
если в дальнейших изданиях сохранилось ТАКОЕ (речь идет о
«раскаянии» Якира, показанном в 1973 году по телевидению; П.Г.
находился в это время в психиатрической клинике и вынужденно
смотрел телепередачу):
«Я понимал, что это спектакль, и сжал сердце в кулак. Но когда на
вопрос П. Якиру, что он может сказать о психическом состоянии
Григоренко, был получен ответ: «Я как неспециалист не мог
правильно судить о его психическом состоянии, поэтому все мои
утверждения о полной его нормальности объективно являются
клеветническими», – я еле удержался от крика боли. В какую же
бездну падения надо сбросить человека, чтобы он об отце своем не
мог сказать – нормальный он человек или сумасшедший. А к
Петру Якиру я относился именно как к сыну. К любимому сыну. И
он ко мне относился по-сыновьи. Последние полгода перед моим
арестом редкий день проходил, чтобы мы не виделись. О его
сыновьем отношении свидетельствует и отношение к моей семье
после моего ареста.
И вот теперь он заявляет, что «не знает», нормальный я или
сумасшедший. Было от чего взвыть. Думаю, что даже в
«раскаянии» у человека должна быть черта, которую перешагивать
нельзя. Петр ее перешагнул».
Нью-Йорк, Изд-во «Детинец», 1981, с. 727–728.
Москва, Изд-во «Звенья», 1997, с. 555–556.
Однако в предисловии к российскому изданию 1997 года Андрей
Григоренко пишет:
«Отец не оставлял работу над текстом и после выхода нескольких
изданий – что-то поправлял, сокращал казавшееся ему
несущественным. Однако, постоянно возникали какие-то более
срочные дела, и завершать эту, третью, редакцию пришлось мне –
руководствуясь последними указаниями отца».
Изъятие первого из двух процитированных выше отрывков,
посвященных Якиру, представляется мне непоправимым ущербом
для книги П.Г., и я не исключаю, что Андрей Григоренко, готовя
издание 1997 года, подвергся давлению со стороны третьих лиц.
Думать так меня заставляет также следующее обстоятельство.
В 1990 году в журнале «Звезда» книга П.Г. была переиздана,
причем приблизительно с тем же изъятием, что и в 1997 году.
Однако сделанное изъятие мотивировалось совершенно иначе:
«Характеристики некоторых деятелей правозащитного движения,
содержащиеся на последующих страницах главы (стр. 674–678
книжного издания [1981 года]), требуют, на наш взгляд,
развернутого фактографического комментария, вследствие чего
мы решили в журнальном (некомментированном) варианте
воспоминаний П.Г. Григоренко эти страницы опустить.
Сокращения сделаны нами с согласия А.П. Григоренко, первого
издателя воспоминаний. – Ред.» («Звезда», 1990, № 12, с. 174.)
Итак, инициатива изъятия текста принадлежит редакции «Звезды»,
а Андрей Григоренко всего лишь выражает свое согласие. О том,
что текст сокращается в соответствии с последними указаниями
П.Г. – ни слова.
Но это не все. В издании 1981 года на с. 674–675 имелись
следующие строки (речь идет о совещании на квартире П.Г. в 1969
году, где обсуждался вопрос о создании легального
оппозиционного комитета):
«Когда же появилась Майя Улановская, возмущение мое дошло до
предела. Майя в правозащите в то время не участвовала, но,
видимо, в страхе за отца своего ребенка (Анатолия Якобсона)
время от времени вмешивалась, как противник решительных
действий. Мне было понятно, что и в данном случае она
привлечена как «ударная сила» противника комитета. Взгляд мой,
по-видимому, настолько ясно отразил мои чувства, что Толя
Якобсон нашел необходимым подойти ко мне и заявить: <<Петр
Григорьевич, я Маю не приглашал и даже не говорил ей о
совещании [подчеркнуто мной – А.Л.].>>
И далее:
<<Но гвоздем вечера оказалась действительно Майя.
Ее выступление… собственно это не было выступлением. Это
была истерика… истерика человека, находящегося в
полубессознательном состоянии. <…> После такого выступления
говорить было уже невозможно. Да и совещаться тоже. Поэтому я
закрыл совет и предложил разойтись. Ко мне подошел Толя
Якобсон. Он видел то же, что и я. <…> И он, подойдя, сказал: «Ну,
Петр Григорьевич, после сегодняшнего совещания кому-нибудь из
нас или даже обоим садиться в тюрьму. КГБ явно не хочет
комитета».>>
Как можно было решиться удалить из книги эти драгоценные
свидетельства? Тем более, что предсказание Якобсона сбылось в
наихудшем варианте. Но продолжу цитировать издание 1981 года
книги Григоренко:
«Сейчас в свободном мире и я, и Майя Улановская, и Виктор
Красин, и год тому с небольшим был и мой дорогой друг Толя
Якобсон. К несчастью безжалостная смерть унесла его от нас. Но
нам, живым, надо кое-что выяснить. Майя Улановская пишет
воспоминания. Часть уже написала. И издала. Недавно она
просила у меня разрешения использовать мои письма
[ПИСАВШИЕСЯ ИЗ ЧЕРНЯХОВСКОЙ СПЕЦПСИХБОЛЬНИЦЫ
с очевидным расчетом на прочтение «органами». – А.Л.]. Я НЕ
РАЗРЕШИЛ И НЕ РАЗРЕШУ [выделено мной – А.Л.], пока не
буду уверен в том, что они будут использованы только в интересах
истины. И прежде всего я считаю, что Майя обязана рассказать
правду об этом злополучном совещании. Кто ее пригласил на это
совещание, какие и кто вел с ней разговоры перед совещанием, что
ее так возбудило, привело в то состояние, в каком она выступала
[подчеркнуто мной – А.Л.]».
Этот текст в издании 1997 года опущен. Но была ли на то воля его
автора?
Ответ на этот вопрос дает сама М. Улановская:
«ВСЕ ПОПЫТКИ ОБЪЯСНИТЬСЯ С ГРИГОРЕНКО ЛИЧНО
ИЛИ ЧЕРЕЗ ПРЕССУ НИ К ЧЕМУ НЕ ПРИВЕЛИ [выделено мной
– А.Л.].»
(См. Н. и М. Улановские. «История одной семьи». СПб, ИНАПРЕСС,
2003, с. 302.)
В заключение – еще две цитаты:
«П. Якир был столь крупной фигурой правозащиты, что КГБ вряд
ли ограничился бы приставлением к нему одного лишь такого
эпизодического наблюдателя как <…>. Кто-то более близкий и
постоянно с ним общающийся должен был наблюдать за ним.»
Григоренко П.Г. «В подполье можно встретить только крыс…», Нью-
Йорк, «Детинец», 1981, с. 677.
Этот текст в посмертном издании 1997 года книги П.Г.
отсутствует. Зато во вступительной статье Сергея Ковалева к
упомянутому изданию 1997 года сказано вполне определенно:
«Но там, куда спускался он [П.Г. Григоренко] сам, крыс не было и
быть не могло.»
Может быть, данная фраза и объясняет сделанные купюры?
Февраль – декабрь 2007
Видимо, эта моя статья (точнее – ее вариант, упомянутый выше) и
была причиной появления статьи М. Улановской [1]:
http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer6/Ulanovskaja1.php
Перед этим, однако, я получил от Майи Александровны письмо:
3. М.А. Улановская – А.А. Локшину 23.12.2007
Уважаемый Александр Александрович!
Понимаю Ваше стремление защитить память своего отца и даже
то, что Вы для этой цели прибегаете к любым средствам. Однако
путь, которым Вы упорно следуете: поиски «компромата» на меня,
повторившей в своих воспоминаниях рассказ своей лагерной
подруги об истории её ареста – путь этот ни к чему не приведёт.
Вы зря тратите своё и моё время. Вот, что я писала Е. Берковичу
13 ноября в связи с этим, ознакомившись с Вашей предыдущей
попыткой:
«За
меня многие тогда вступились: С. К
овалёв, М. С
и-нявская,
Л
. К
опелев с женой Раисой Берг, но втихаря, чтобы не обижать (а
после смерти не компрометировать) старика. Совсем недавно –
П
. Л
итвинов на сайте памяти А. Я
