— Мальчонку как звали? — Санька едва не задохнулась от охватившего ее волнения. — Не Иваном ли?
Старик задумался.
— Кажись, слепец так поводыря своего и кликал: Ванюшкой.
— Когда они ушли? Куда?!
Санька уже почти кричала.
— Того не ведаю, — вздохнул старик. — Раненько ушли, светать только начинало. А куда — про то мне не сказывали, а сам я проследить никак не мог. Ноженьки вот не ходят совсем, не встаю я с полатей, с самой весны почти не встаю. Может, Аксинья чего видела.
— Аксинья?!
Выбежав во двор, Санька сразу же остановилась в нерешительности. Вокруг было так темно, что даже на расстоянии вытянутой руки трудно было хоть что-либо разглядеть. Куда бежать, где искать Феофана и эту самую Аксинью?
— Феофан! — негромко выкрикнула Санька и тут же замолчала, прислушиваясь.
Но никто ей не отозвался.
— Феофан! — уже куда громче крикнула Санька, тщетно борясь с подступающей к горлу паникой. — Ты где?!
И вновь ответом ей была лишь звенящая тишина.
— Феофан! — что есть силы заорала Санька, уже рыдая в голос и совершенно себя не контролируя. — Феофан!
— Ну, чего причитаешь? — послышался откуда-то сбоку такой знакомый рокочущий бас. — Испугалась, что брошу?
— Феофан!
Бросившись к монаху, Санька уткнулась зареванным лицом ему в плечо.
— Я зову, зову. — жалобно лепетала она сквозь слезы, — зову, а ты. а тебя.
— Ну, будет, будет! Тут я, видишь. не ушел никуда.
В голосе Феофана сквозило явное смущение, и чуткое ухо Саньки тут же это смущение уловило.
— Ты где был?! — уже не жалобно, а скорее требовательно проговорила она, отстраняясь от монаха. — Сказал, что за соломой, а сам.
— За соломой и ходили, — все так же смущенно проговорил Феофан. — Темно только. вот и заплутали немного.
— И где же она, твоя солома?
— У меня!
Санька оглянулась на голос. Женщина по имени Аксинья уже подходила к ним, и в руках у нее действительно была ладная охапка соломы.
— В избу идите! — бросила она, проходя мимо. — Спать пора!
— Ты иди, — не глядя на женщину, проговорил Феофан. — Мы, это. немного погодя.
Ничего на это не отвечая, женщина то ли хмыкнула, то ли фыркнула насмешливо и, хлопнув дверью, скрылась в избе. А Санька и Феофан некоторое время стояли молча.
— Ты, это. — кашлянув, начал Феофан, — ты только не думай ничего такого.
А Санька и не думала. То есть, до этого самого момента не думала, а вот теперь взяла да и подумала.
И на этот раз даже не удивилась таким, «почти взрослым» своим мыслям. Просто приняла их как нечто само собой разумеющееся.
А еще почувствовала вдруг по отношению к этой самой Аксинье не то чтобы укол ревности, но некое его подобие, что ли.
Этого еще не хватало!
— Ты, это. — вновь начал Феофан, но Санька тут же его перебила.
— Не понимаю, зачем врать было? — проговорила она дрожащим скорее от негодования, нежели от обиды, голосом.
— Врать? — удивленно переспросил Феофан. — В чем мое вранье?
— Зарок давал! Перед иконой святой!— неожиданно даже для себя самой выпалила Санька прямо в лицо Феофану. — Десятый год блюду! А сам. эх ты, святоша! И вообще, дай пройти!
И оттолкнув монаха в сторону, бросилась в избу.
И там только, взглянув мельком на плешивую голову старика на полатях, вспомнила, зачем, собственно, на улицу выбегала.
— Скажи, — бросилась она к Аксинье, — кто у вас ночевал вчера?
Аксинья в это время заканчивала старательно разравнивать солому у стены. Расслышав вопрос, она поднялась с колен, тщательно отряхнула юбку и лишь после этого повернулась в сторону Саньки.
— Феофан где?
Ответить Санька не успела, ибо в это самое время монах сам вошел в избу. Даже не вошел, втиснулся как-то боком, да так и остался стоять у порога.
— Вот, подстелила вам. — проговорила Аксинья, подходя к монаху почти вплотную и едва не касаясь его тугой своей грудью. — Тебе и парнишке твоему. должно хватить. Али, может, еще выйдем во двор за соломкой?
— Благодарствую, хватит и этой, — отозвался Феофан, стараясь при этом не смотреть ни на Аксинью, ни на Саньку.
— Кто у вас вчера ночевал? — не выдержав, заорала Санька. — Неужели так трудно ответить!
— Не ори, не дома! — крикнула в ответ Аксинья. — Ишь, разорался!
И, замолчав, с каким-то недобрым любопытством уставилась на Саньку.
— А ить ты не парнишка, — проговорила она медленно и тоже с плохо скрытой враждебностью. — Девка ты переодетая... что, раскусила?
И переведя взгляд на Феофана, все еще растерянно топтавшегося у порога, добавила с еще большей враждебностью в голосе:
— Ай да монах! Ай да хват!
Обогнув Феофана, Аксинья подошла к двери, распахнула ее настежь.
— А ну пошли вон! Оба!
— Как это? — все еще ничего не понимая, проговорила Санька. — Куда это?
— Вон из моей избы! И чтоб духу вашего.
Санька растерянно взглянула на Феофана, но тот лишь вздохнул и, подхватив с пола свою котомку, молча шагнул в темноту летней ночи. И Саньке ничего другого не оставалось, как броситься следом.
Некоторое время они шли молча по пустой, словно вымершей деревушке. Ни огонька в избах, ни даже собачьего лая.
— Простите, пожалуйста! — не выдержав, наконец, тягостного молчания, проговорила Санька. — Это из-за меня все!
— Ничего, Санька! — беззлобно и даже с какой-то грустью проговорил Феофан, не останавливаясь. Потом он помолчал немного и добавил, все так же беззлобно: — Это я во всем виноват!
Заночевали они в скирде прошлогодней соломы на самой окраине деревни. И это был не самый плохой вариант ночлега. во всяком случае, Санька нашла его куда более комфортным, нежели предполагаемая ночевка на глиняном (а скорее даже земляном) полу в той затхлой, тесной избенке, где, скорее всего, в изобилии плодятся клопы и тараканы, а старик на полатях, возможно, еще и оглушительно храпит но ночам. А что кряхтит и ворочается ежеминутно — это уж факт.
Впрочем, представляя мысленно все эти ночлежные ужасы и всячески охаивая столь негостеприимную к ним избу Аксиньи, Санька, возможно, просто утешала себя, выдавая желаемое за действительное. Ибо, что ни говори, а не очень приятно быть выставленной за дверь поздним вечером.
Зарывшись в солому по самую шею, Санька долго не могла уснуть, хоть ноги ныли, а глаза буквально слипались от усталости. Сначала ей мешало уснуть звездное небо над головой. Потом мысли ее незаметно перекинулись к мальчишке-поводырю, проходившему тут вчера и, если верить старику на полатях, тоже непривычно для здешних мест одетому. И тоже Иваном зовут.
Хотелось верить, что это именно ее Ванечка. впрочем, уверенности в этом у Саньки не было. Как не было уверенности и в том, что именно в этом направлении двинулись вчера утром слепой бандурист и его малолетний поводырь, а не, скажем, в прямо противоположном.
А когда Санька уже почти задремала, ее внезапно разбудил сонный голос Феофана, интересующегося, уснула ли она. Санька ничего на это не ответила, прикинувшись глубоко спящей, но в душе все же немного запаниковала. А что, если Феофан, лежащий, кстати, совсем неподалеку, начнет к ней приставать? И как ей тогда поступить? Убегать, защищаться или просто истошно вопить, призывая на помощь?
И на чью помощь можно рассчитывать в этой всеми забытой дыре?
А может, уже сейчас, соскользнув со скирды, просто задать стрекача?
Но Феофан, видимо, окликнул Саньку просто так, для порядка. И убедившись по ответному ее молчанию, что спутница его, кажется, уснула, задремал и сам. А потом сон неприметно сморил и Саньку, и проснулась она уже утром.
Глава 7
К главной дороге на Тулу (шляху, как величал ее Феофан) Санька с Феофаном вышли лишь к обеду, когда летнее солнце изрядно уже начало припекать, а сама Санька успела порядком притомиться. Впрочем, к самому шляху путники подходить не рискнули. Остановились неподалеку, укрывшись в густом зеленом кустарнике, и принялись терпеливо ждать.
А по дороге двигались войска. И все по направлению к Туле. Скакали отряды конных, поблескивая на солнце вороненой сталью шлемов и доспехов, тут же, на повозках, везли пушки и прочую боевую амуницию. Впрочем, некоторые из пушек имели собственные колеса и посему катились, громыхая и лязгая, вслед за повозками.
Пеших вооруженных людей на шляху тоже хватало, только двигались они не так организованно, как всадники: просто шли отдельными ватагами, и каждый ратник держал на плече копье, рогатину или хотя бы топор на длинной рукоятке. А у некоторых в руках и ружейный ствол тускло поблескивал. и Санька вдруг вспомнила, что допотопные эти ружья назывались в то далекое время пищалями. Впрочем, «то далекое время» было сейчас для Саньки временем вполне настоящим. И даже единственным, ежели на то пошло.
