Теперь понятно? Что ж, лучшего объяснения не нашлось. Допустим, однако, что сумасшедший Иван представлял в этой «антисистеме» зло, но с кем в таком случае поменялся он местами? С Василием Блаженным? И откуда вообще взялась эта зловещая антисистема в самый разгар «пассионарного» государства на Руси, да еще в его наивысшей «акматической фазе»? И вот тут мы, кажется, добираем-
Л.Н. Гумилев. От Руси к России, М., 1992, с. 212.
ся, наконец, до сути дела: «она стала частным выражением того негативного мироощущения, которое всегда является следствием тесного контакта двух суперэтносов».39
В переводе на русский это должно, по-видимому, означать, что без железного занавеса между «суперэтносами» России и Европы, в обоих начинает происходить черт знает что: цари сходят с ума, добро и зло меняются местами, и вообще возникаетопричный террор. Непонятно лишь, почему всё это произошло только в одном из двух «суперэтносов», в российском. Почему ничего подобного опричнине не случилось в Европе? На это, увы, у Гумилева ответа нет. Зато он прозрачно намекает, что виною всему были реформаторы-еретики, мироощущение которых «получило свое наиболее яркое воплощение в опричнине».40 Иначе говоря, в злодеяниях палачей виноваты жертвы. Они же, оказывается, каким-то образом «помешали победе России в Ливонской войне».41
Может быть, читатель что-нибудь и понял в этой смеси экзотических терминов с откровенной проповедью нового железного занавеса. Я, хоть убей, не понял ничего. Кроме, конечно, того, что ни малейшего отношения к российской реальности XVI века, к Грозному царю и его опричной эпопее объяснение Гумилева попросту не имеет. Более важно, однако, что не только не открылись в Иваниане конца XX века новые философские горизонты, но и старые, как видим, оказались замутнены.
Глава одиннадцатая Последняя коронация?
аспект
Для Иванианы 2005 год был, пожалуй, самым продуктивным в её истории: целых две монографии, специально посвященных царю Ивану. Мельком мы уже упоминали обе. Пришло время поговорить о них подробнее.
Религиозныи
Там же, с. 211. Там же. Там же, с. 209.
Первая из них принадлежит перу Александра Дворкина, который, говоря словами его научного руководителя и духовного наставника протопресвитера Иоанна Мейендорфа, «выступает не только как историк, но и как профессиональный богослов».42Эта необычная комбинация, боюсь, и привела к несколько странному взгляду на конфликт между царем и его правительством. Трактует его Дворкин главным образом как конфликт идеологический. Антитатарская стратегия Правительства компромисса (он называет его Избранной Радой) выглядит под его пером подозрительно похожей на позицию славянофилов середины XIX века и особенно М.П. Погодина, позицию, о которой еще предстоит нам подробно говорить во второй книге трилогии.
«Если Москва и в самом деле Третий Рим, а Московская Русь новый Иерусалим, — сообщает нам Дворкин предполагаемую суть этой стратегии, — ей следует... признать себя ответственной за судьбу христиан, остающихся под иноверным игом, и в конце концов отвоевать Константинополь».43 Значит о Константинополе заботился князь Андрей, умоляя царя не открывать южную границу страны крымским разбойникам, а вовсе не о судьбе своей страны? Странно. Но допустим. Совершенно другой точки зрения держался, согласно Дворкину, царь Иван.Больше того, «именно здесь залегали корни разногласий между Иваном и советниками Избранной Рады, ибо держава, которую он хотел создать, не*имела ничего общего с Византией, отринутой богом и плененной турками. Русь виделась Грозному сильной наследственной монархией наподобие национальных монархий, какими были тогда Испания, Англия и Франция».44
Тут Дворкин опирается на авторитет известного историка церкви протоиерея Георгия Флоровского, который тоже утверждал, что «не только политически, но и культурно Грозный был обращен имен-
Александр Дворкин. Иван Грозный как религиозный тип, Нижний Новгород, 2005, с-
Там же, с. 124.
Там же.
но к западу...»45 Да, соглашается Дворкин, «взгляд Ивана был в значительной степени обращен в сторону запада».46 И главным его грехом был «упорный отказ признать за Москвой долг перед византийским наследием и обращение к западу»47
Так вот в чем, оказывается, дело: «в кровожадного тирана» царя превратило именно его предпочтение «западничества» визан- тийству. Непонятно тут лишь одно — почему в таком случае обрушился Грозный как раз на запад и даже предложил турецкому султану союз именно против Запада? И до такой степени важна была для царя эта война с Западом, что ради неё открыл он южные границы России, подвергнув страну смертельной опасности? К сожалению, автор не заметил во всем этом очевидного, казалось бы, противоречия.
Увы, это не единственное противоречие, которого он не заметил. Отец Мейендорф так рекомендует главное открытие своего ученика: «Иван находился под обаянием идей западного Ренессанса, скорее всего был знаком с сочинениями Макиавелли и, сверх того, восхищался военно-монашескими орденами запада».48 А вот что пишет ученик: «Взор первого царя всё время обращался к прошлому. И он хотел воссоздать это прошлое таким, как оно, по его мысли, было всегда... Даже разрушая вековые традиции, полагал, что действует во имя этих самых традиций»49 Оставался, говоря словами Ключевского, верен «воззрениям удельного вотчинника».
Так что же в таком случае растлило Грозного — «обращение к западу», как полагал Георгий Флоровский, или «обращение к прошлому», как думал Василий Ключевский?
Все эти противоречия, однако, мелочи по сравнению с главным. С тем, что молодой современный историк-богослов, воспитанный одним из самых прогрессивных православных теологов, ни на минуту не задумался над исторической виной иосифлян (и, следова-
Там же, с. 126.
Там же, с. 183.
Там же, с. и.
тельно, церкви, которую они возглавляли). В первую очередь заключается эта вина в том, как мы помним, что во имя своих корыстных земных интересов отстояли иосифляне в затянувшейся на четыре поколения идейной войне неотторжимость монастырских земель, сокрушив тем самым политическое наследие Ивана III.
Не приходит это в голову Дворкину, даже когда говорит он о старце Артемии, лидере четвертого поколения нестяжателей (впоследствии бежавшем из заточения в Литву), который «усматривал корень всех зол... в церковном землевладении». Автор знает, что «выдвигаемый им [Артемием] план реформ предусматривал обновление всей жизни за счет разделения монастырских земель среди неимущих».50 И все-таки не догадывается, что спор между иосифлянами и нестяжателями шел вовсе не о тонкостях византийского православия (которые он подробно анализирует), но о решающем для будущего страны и роковом для России «земельном вопросе». Том самом, что в конечном счете и погубил в ней монархию.
Но и к этому ведь не сводится историческая вина иосифлянства, незамеченная Дворкиным. Я говорю о вековом его сопротивлении светскому образованию. О том, что обрекло оно страну не только на перманентное отставание от Европы, но и на правовое и политическое бескультурье. Вот что пишут об этом современные российские культурологи. «Московская Русь в лице [иосифлянского] духовенства долго и упорно сопротивлялась распространению западной образованности... Церковные иерархи полагали, что обращение к достижениям человеческого разума вместо священного писания вовлечет Россию во „тьму поганьских наук", что ценность человеческого разума несовместима с духовными ценностями православия... Прибегая к запретам, угрозам, преследованию и разрушению „новой образованности", духовенство так и не выполнило своей социокультурной миссии, не предложило позитивной программы развития образования, направленной на удовлетворение мирских потребностей и обеспечение безопасности России».51
Там же, с. 89.
Культурология. Ростов-на-Дону, 2003, с.427, 522-523.
Мы еще будем говорить об этом во второй книге трилогии, но и сейчас мера «западничества» Грозного, представляющая главный вклад Дворкина в Иваниану, вполне очевидна. Это ведь при Грозном победоносные иосифляне приравняли нестяжательство к «латинской ереси».
Глава одиннадцатая Последняя коронация?
К сожалению, не только на отечественном, но и на западном участке Иванианы постсоветский период отмечен в лучшем случае топтанием на месте, а в худшем деградацией. Читатель, надо полагать, заметил это уже в главе, посвященной государственному мифу (и его западным эпигонам). Но самый знаменитый пример, конечно, новая биография царя, которая так и называется «Иван Грозный», опубликованная в том же 2005 году одним из лучших университетских издательств Америки, и принадлежит перу Изабел де Мадариага. Расхвалена она была до небес. Вот образец из London Evening Standard: «Эта блестящая книга представляет великолепное достижение высокоакадемической (magisterial) науки... Замечательно легко читаемая проза и превосходная характеристика дегенеративного монстра, который был одновременно и чудовищно садистским преступником и трагической жертвой собственной власти».52
