Глава одиннадцатая Последняя коронация?
К сожалению, не только на отечественном, но и на западном участке Иванианы постсоветский период отмечен в лучшем случае топтанием на месте, а в худшем деградацией. Читатель, надо полагать, заметил это уже в главе, посвященной государственному мифу (и его западным эпигонам). Но самый знаменитый пример, конечно, новая биография царя, которая так и называется «Иван Грозный», опубликованная в том же 2005 году одним из лучших университетских издательств Америки, и принадлежит перу Изабел де Мадариага. Расхвалена она была до небес. Вот образец из London Evening Standard: «Эта блестящая книга представляет великолепное достижение высокоакадемической (magisterial) науки... Замечательно легко читаемая проза и превосходная характеристика дегенеративного монстра, который был одновременно и чудовищно садистским преступником и трагической жертвой собственной власти».52
Самое интересное, что часть этого цветистого панегирика — сущая правда. Книга и впрямь подробная, обстоятельная, полная живых деталей и действительно легко читается. Поистине замечательный справочник о жизни и делах царя Ивана.Только вотс наукой, во всяком случае с исторической наукой, она, боюсь, имеет мало общего. Просто потому, что задумана вовсе не как исследование роли Грозного Царя в русской истории, но как психологическая «драма шекспировских пропорций».53
Главное, что пытается разгадать автор: как совмещались в одном человеке «дегенеративный монстр» и кавелинский трагический герой
Справочник
Isabel de Madariaga. Ivan the Terrible, Yale Univ. Press, 2005, cited from the cover.
(особенно любопытно это потому, что Кавелина де Мадариага не читала, по крайней мере, в её избранной библиографии он отсутствует).
Нет слов, противоречия в характере Грозного — тема, как мы уже знаем из опыта Карамзина и Кавелина, замечательно интересная. Для художника, как, впрочем, и для психиатра. Проблема лишь в том, что историки, как свидетельствует Иваниана, давно уже (почти полтора столетия назад) за её пределы вышли и волнуют их, как мы видели, совсем другие проблемы. Например, различие между «абсолютизмом европейского типа» и «абсолютизмом, насыщенным азиатским варварством» (различие, до которого де Мадариаге нет, как оказалось, никакого дела). Или вопрос о конституционности Боярской думы накануне самодержавной революции и связанный с ним знаменитый спор между В.И. Сергеевичем и В.О. Ключевским, о котором ей тоже ничего неизвестно (мы еще остановимся на этом споре в заключительной главе книги). Или, допустим, замечательная гипотеза М.П. Погодина о непричастности царя к реформам Правительства компромисса. Или, наконец, решающий вопрос, который точно сформулировал Борис Флоря, о том, действительно ли «происшедшие в правление Грозного перемены определили на долгие времена и характер русской государственности и характер русского общества».54
Всё это де Мадариагу попросту не интересует. И поэтому нет в именном указателе ее книги не только Кавелина, но и Погодина, не говоря уже о Сергеевиче, Носове или Каштанове. Это понятно. Непонятно другое, американское издание моей книги, где обсуждаются все эти сюжеты, в её указателе как раз есть. Более того, она даже рецензию на эту книгу писала55 и, следовательно, не могла не знать, по крайней мере, о существовании проблем, о которых полтора столетия писали и спорили русские историки. Тем не менее не только не получили они даже мимолетного отражения в её книге, она вообще склонна думать, что все эти проблемы попросту выдуманы русскими историками.
Борис Флоря. Цит. соч., с. 397.
Isabel de Madariaga. The Origins of Autocracy, journal of Modern History, № 2,1984.
Вот что она об этом пишет: «Очень может быть, что они [мы то есть, русские историки] говорят об этом по причине комплекса исторической неполноценности, поскольку видят, как запоздала Россия в развитии политических (и социальных) институтов, способных выражать интересы и нужды народа».56 Что ж, дама безусловно храбрая. Действительно, нужно иметь порядочный запас отваги (и бестактности), чтобы одним росчерком пера зачислить всю русскую историографию по ведомству психиатрии.
Не знаю, что ответят на это другие. Я отвечу на откровенность откровенностью. Для историка «Иван Грозный» де Мадариаги — книга незначительная, не более чем справочник. Подновленный, конечно, после Карамзина, но в концептуальном смысле не продвинувшийся ни на шаг дальше Кавелина. Другими словами, справочник, который в принципе мог быть составлен ещедо Ключевского.
Глава одиннадцатая Последняя коронация?
Стереотипа
Честно говоря, намного большим для меня разочарованием, чем неспособность только что рассмотренных изданий преодолеть барьер 1960-х, было появление в том же 2005 году совсем другой книги, посвященной общему обзору русской истории под углом зрения современной культурологии.57 Мы уже упоминали её по ходу дела. Она называется «История России: конец или новое начало?» (впредь для краткости будем называть её «История России»).
Это в высшей степени серьезная работа, во многих отношениях замечательная, и мы еще не раз обратимся к ней в других книгах трилогии. К сожалению, однако, именно в решающем вопросе об истоках трагедии русской государственности, три её автора безоговорочно подчинились Правящему стереотипу мировой историографии.
Isabel de Madariaga. Ivan the Terrible, p. 74.
Мощь Правящего
Александр Ахиезер, Игорь Клямкин, Игорь Яковенко. История России: конец или новое начало? М., 2005.
Оттолкнуться предпочли они от известной, хотя и заурядной статьи A.I/L Фурсова и Ю.С. Пивоварова «Русская система», которую мы тоже мимоходом упоминали.58 Статья действительно вызвала некоторый шум в середине 1990-х, но, подозреваю, исключительно по причине незнакомства московской публики с работами Карла Виттфогеля (которому посвятили мы, если помнит читатель, довольно много места в главе «Деспотисты»).Ключевое понятие статьи — «русская власть». Согласно авторам, обязана Россия этой властью — «моносубъектом» всей своей дальнейшей истории монгольскому игу. Виттфогель, исходивший, как мы помним, именно из этого постулата, назвал Россию «подтипом полумаргинального деспотизма». Правда, уже в 1976 году один из его учеников Тибор Самуэли счел, как мы помним, что этот постулат «только создает проблему».Создает потому, что «совершенно недостаточно одной силы примера, одной доступности средств, чтобы правительственная система, столь чуждая всей прежней политической традиции России, пустила в ней корни и расцвела. В конце концов Венгрия и балканские страны оставались под турецким владычеством дольше во многих случаях, чем Россия под монгольским игом, и не одна из них не стала после освобождения восточным деспотизмом».59
Нужно было, по мнению Самуэли, что-то еще, кроме монгольского влияния, чтобы Россия неожиданно трансформировалась в «подтип полумаргЛнального деспотизма». Тем более, что не только балканские страны оставались под турецким игом вдвое дольше, чем Россия под монгольским. Испания, как мы уже говорили, оставалась под арабским владычеством даже втрое дольше — и ничего подобного ни с кем из них почему-то не произошло.
К нашему удивлению, однако, авторы «Истории России» принимают постулат Фурсова и Пивоварова (и, стало быть, Виттфогеля). С тем лишь, правда, дополнением, что, поскольку между окончанием
Ю.С. Пивоваров, А.И. Фурсов. Русская система / Русский исторический журнал, 1998, т. 1, №3.
TiborSamuely. The Russian Tradition, London, 1976, p. 87.
монгольского владычества и оформлением «русской власти» (читай: деспотизма, который по печальному обыкновению перепутан с самодержавием) прошло все-таки столетие, то, «кроме монгольского влияния, [должно было быть] что-то еще».60
Иначе говоря, дословно повторяют авторы «Истории России» аргумент Самуэли, хотя их «что-то еще», конечно, отличается оттого, которое предлагает он. Для Самуэли это, как мы помним, была «перманентная мобилизация скудных ресурсов для обороны»,61 а для них — нечто более замысловатое. А именно, что «народный политический идеал в условиях централизованной государственности свою демократически-вечевую составляющую в значительной степени утратил и стал „авторитарно-монархическим"»62
Правда, «авторитарно-монархическим» стал этот идеал в условиях цетрализованной государственности и в Испании и, допустим, в Болгарии тоже. И тем не менее ничего похожего на «испанскую власть» или, скажем, «болгарскую» в них не сложилось. Одна Россия, выходит, усвоила «политическую матрицу» завоевателей. Но почему же только она? Нет на этот решающий вопрос ответа ни у Фирсова и Пивоварова , ни у авторов «Истории России». Ни те ни другие вопрос этот даже и не поставили.
