Заключение Век XXI. Настал ли момент Ключевского?
Судьба новой парадигмы
Четверть века назад западное академическое сообщество оказалось не готово к европейской, либеральной парадигме происхождения русской государственности, когда предложил я её в самом раннем, американском, прототипе этой книги (и в результате, замечу в скобках, оказалось ошеломлено «либеральным пробуждением» 1989-1991-х, не только уничтожившим советологию, но и опрокинувшим, пусть на время, все прежние представления о России).
Прибавьте к этому, что Кун-то имел в виду исключительно «революции» в точных науках. В историографии дело обстоит куда сложнее. Тут, кроме жестокой конкуренции идей в академическом сообществе, нужно еще, как опять-таки могли мы наблюдать в Иваниане, принимать в расчет и настроения в обществе, и его готовность к восприятию того, что завещал нам полвека назад из своего американского далека Федотов.
2 Thomas Kuhn. The Structure of Scientific Revolutions, Chicago, 1962.
Угадать степень готовности общества к радикальным инновациям практически невозможно. Мы видели, например, как потерпел сокрушительное поражение в XVIII веке Михайло Щербатов, попытавшись, говоря о Грозном, ввести в обиход представление о «губительности самовластья». Но видели и то, с какой легкостью удалось это Карамзину после кратковременной диктатуры Павла, полностью, казалось бы, подтвердившей гипотезу Щербатова (к сожалению, через много лет после его смерти).
С другой стороны, забыта ведь оказалась на полтора столетия блестящая догадка Погодина о непричастности Грозного к реформам Правительства компромисса и сведено к нулю замечательное открытие Ключевского о конституционном характере Боярской думы. По каким-то причинам обе оказались не востребованы современниками. Даже самые зачатки, даже элементы новой парадигмы русской истории отказались они принять и в XIX веке и в XX.
То же самое, по сути, произошло и с моей The Origins of Autocracy (1981). To есть рецензий была тьма. В Англии (New Society nTimes Literary Supplement,3 в Италии (La Stampa, L'Unita, Corriere dela Sera, La Voce Republicana), в Швеции (Dagens Nyheter), в Канаде (Canadian Journal of History). И особенно много, конечно, в Америке (от American Historical Review4 и The Annals of the American Academy of Political Science5 доPir University Review, по-русски что-то вроде «Вестника военно-воздушной академии»).6 Одна лишь Россия ответила на мою книгу оглушительным молчанием, словно бы говорил я и не о ней и не о её судьбе.
Впрочем, и на Западе отзывы были очень разные — от «эпохальной работы» (Рихард Лоуэнтал) до «обыкновенного памфлета» (Марк Раефф). Но Лоуэнтал был политологом, а Раефф историком. Большинство его коллег, включая, конечно, и де Мадариагу, возму-
Adam Ulam. The Founding Father, Times Literary Supplement, Oct. 8 1982.
L. Lander. The Origins of Autocracy,American Historical Review, No. 4 1982.
D. Hext. The Origins of Autocracy, The Annals of the American Academy of Political Science, No. 1,1983.
H. Ragsdale. The Origins of Autocracy, Air University Review, May-june, 1983.
тилось до глубины души и встало горой за старую, неевропейскую парадигму русского прошлого. Их комментарии по большей части были откровенно враждебны. (Раефф так расстроился, что сравнил меня с Лениным и, не смейтесь, даже с Гитлером).7
Но и те из историков, кто отнесся к моей попытке с симпатией, как тогдашний патриарх американской русистики Сэмюэл Бэрон в Slavic Review, утверждавший, что «Янов по существу сформулировал новую повестку дня для исследователей эпохи Ивана III»8 или Ай- лин Келли в New York Review of Books, сравнившая мою работу с философией истории Герцена,9 делали ударение лишь на ее демифологизирующей функции.
Заключение Век XXI. Настал ли момент Ключевского?
радигмы академическое сообщество России после всех пертурбаций последней четверти века? Или суждена моей попытке судьба щер- батовской и понадобится она, ожидая своего Карамзина, лишь тем, кто сейчас на школьной скамье? Или даже тем, кто придет за ними?
Обсуждение отрывков трилогии, опубликованных в российской печати, не обнадеживает. Один рецензент не заметил в них ничего, кроме термина «развитой национализм» (предложенного для характеристики нынешнего времени по аналогии с «развитым социализмом» брежневской эпохи), — и, конечно, сплясал на нем джигу. Другой обвинил меня в том, что я, не имея никакого представления о современных западных исследованиях, пытаюсь возродить «сильно потертый и заношенный репертуар» русской историографии XIX века. А третий и вовсе выбрал для атаки предполагаемое «ничтожество» одного из моих наставников Василия Осиповича Ключевского (которого я, если помнит читатель, назвал однажды Пушкиным рос-
Richard Lowenthalas cited in the Origins of Autocracy; Raeff in Russian Review, Winter, 1983.
Slavic Review, Spring, 1983.
The New York Review of Books, February 17,1983.
сийской историографии). Могу ли я, спрашивается, не вступиться за честь своего наставника?
Вот что написал рецензент: «Нельзя сейчас... верить Ключевскому. Ключевский — это своего рода Индикоплов нашей медиевистики» (напомню, что Кузьма Индикоплов, кумир московитского иоси- флянства, египетский монах VI века, считавший землю четырехугольной). Противопоставил мой рецензент классику русской историографии некую М. Плюханову (о которой я, честно говоря, отродясь не слыхал, боюсь, и читатель тоже).
Ну что, право на это возразишь? Что в начале прошлого века Пушкина тоже пытались «сбросить с корабля современности»? Впрочем, есть примеры и поближе к нашему времени — и к нашей теме. Вот один из них. В 1975 году в нью-йоркском Новом журнале была опубликована большая статья «Критические заметки русского человека». Речь в «Заметках» шла именно о том, о чем говорит мой рецензент, когда ставит в пример Ключевскому Плюханову. В частности, анонимный автор объяснял, как следовало бы русскому человеку вести себя по отношению к фальшивым научным авторитетам. Следовало ему, оказывается, «публиковать материалы о никчемности научных работ сионистов-псевдоученых (такие попытки уже делаются: фи- зик-теоретикТяпкин доказал, что культ Эйнштейна был создан бездарными евреями, чтобы повысить свой научный престиж»).10
Едва ли кто-нибудь осмелится сегодня свести роль Эйнштейна в мировой науке к сионизму и тем более обвинить в этом Ключевского. Важно другое. Важно, что всегда находится какой-нибудь «физик-теоретик Тяпкин», готовый развенчать классика. Находится и «русский человек», готовый противопоставить тяпкинские экзерсисы всемирному признанию.
Читатель, надеюсь, поймёт моё затруднение: я не знаю, как назвать выпад моего рецензента против Ключевского иначе, нежели культурным нигилизмом. Я намеренно не называю здесь имен этих «физиков-теоретиков», искренне полагая, что им не место в заключении этой книги. Если она не сумела убедить читателя в том, что
10 Новый журнал, №118,1975, с. 223.
предложенная в ней «новая национальная схема» русской истории заслуживает, по крайней мере, более серьезных возражений, то спор со случайными Тяпкиными едва ли поможет делу. Согласитесь, однако, что знамения, скорее, тревожные. Похоже, что Томас Кун в который уже раз окажется прав.
Имеет поэтому смысл вместо бесплодного спора поближе присмотреться в заключение к самому яркому из случаев, когда мой наставник оказался в той же ситуации, что и я сегодня, и — отказался от борьбы, по сути, согласившись с тем, что открытие его останется современниками не востребовано. Решил, иначе говоря, что момент его еще не пришел. Хотя книгу, содержавшую это открытие, и опубликовал. Для потомков, надо полагать. Для нас, то есть, с вами.
Я имею в виду
^ w Заключение
( Л / U Я И Век Настал ли момент i у tuki Ключевского?
Ключевского
Удобнее всего рассмотреть его, руководясь материалами, тщательно собранными Милицей Васильевной Нечкиной в ее монографии о Ключевском, единственной пока что, сколько я знаю, серьезной работе, посвященной его наследию.
Как, надеюсь, помнит читатель, именно его открытие, что «правительственная деятельность Думы имела собственно законодательный характер»11 ц была она «конституционным учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии»,12 легло, наряду с работами историков 1960-х, в основу предложенной здесь версии «нового национального канона».
Ибо убедительнее чего бы то ни было свидетельствовало открытие Ключевского, что самодержавие на Руси — феномен сравнительно недавний. Что, вопреки горестным ламентациям наших либералов по поводу «тысячелетнего рабства», впервые появилось оно на исторической сцене лишь в середине XVI века, когда российскому
М.8. Нечкина. Василий Осипович Ключевский, М., 1974» с. 235.
