Бэзил смущенно посмотрел на нее, не в силах даже улыбнуться, и пробормотал:
– Ну да, так мы и поверили!
– Но это действительно так! Присаживайтесь и расскажите мне, пожалуйста, почему вы меня бросили? Подозреваю, что вы оба были слишком заняты, ухаживая за прекрасной Имогеной Биссел!
– М-м-м, как я понял… – сказал Бэзил. – Н-да, я слышал, что она уехала, ей должны вырезать аппендицит, вот как…
На этом его голос превратился в неразборчивое бормотание, потому что Энди Локхарт стал наигрывать на фортепьяно задумчивые аккорды, сменившиеся матчишем – эксцентрическим пасынком аргентинского танго. Откинув назад шарф, чуть приподняв юбку, Эвелин плавно протопала несколько па, постукивая каблучками по полу.
Не подавая признаков жизни, они сидели на диване, словно подушки, и глядели на нее. Она была почти что красавица, с довольно крупными чертами лица и ярким румянцем, за которым, казалось, всегда чуть подрагивало от смеха ее сердце. Ее голос и гибкое тело пребывали в постоянном движении, безостановочно отзываясь забавным эхом на каждый звук и движение окружающего мира, и даже те, кому она не нравилась, вынуждены были признавать: «Эвелин всегда умеет рассмешить». Свой танец она завершила, нарочно споткнувшись и будто бы в испуге ухватившись за фортепьяно, и Бэзил с Рипли прыснули. Заметив, что их смущение прошло, она подошла к ним и села, и они опять рассмеялись, когда она сказала:
– Прошу прощения – не смогла удержаться!
– Хочешь сыграть главную роль в нашей пьесе? – спросил Бэзил, набравшись отчаянной храбрости. – Мы ставим ее в школе «Мартиндейл», а сборы пойдут в пользу Фонда помощи бедным детям.
– Бэзил, это так неожиданно…
Энди Локхарт отвернулся от фортепьяно и посмотрел на них:
– И что вы собираетесь ставить? Шоу с негритянскими песнями?
– Нет, мы ставим криминальную драму, она называется «Тень плененная». Под руководством мисс Халлибартон. – Он внезапно оценил все удобство этого имени, за которым можно было легко спрятаться.
– А почему бы вам не поставить, например, «Личного секретаря»? – перебил его Энди. – Очень хорошая пьеса для вашего возраста. Мы ставили ее в последнем классе.
– Нет-нет, все уже решено! – торопливо произнес Бэзил. – Мы ставим мою пьесу!
– Так ты сам ее написал? – воскликнула Эвелин.
– Да!
– О, боже мой! – сказал Энди. И вновь принялся наигрывать на фортепьяно.
– Послушай, Эвелин! – сказал Бэзил. – Репетировать будем всего три недели, и у тебя будет главная роль!
Она рассмеялась:
– Ах, нет! Я не смогу. Почему бы вам не пригласить Имогену?
– Она заболела, я же только что говорил… Послушай…
– Или Маргарет Торренс?
– Мне не нужен никто, кроме тебя!
Прямота этой просьбы тронула ее сердце, и она на мгновение заколебалась. Но в этот миг чемпион по гольфу среди западных штатов вновь посмотрел на нее с насмешливой улыбкой, и она покачала головой:
– Я не смогу, Бэзил. Мне, скорее всего, придется ехать с семьей на восток…
Бэзил и Рипли нехотя встали.
– Эх, как бы мне хотелось, чтобы ты согласилась, Эвелин!
– Мне очень жаль, но я не смогу.
Бэзил помедлил, пытаясь придумать что-нибудь на ходу; ему еще больше захотелось, чтобы она согласилась; стоило ли вообще продолжать всю эту историю без нее? И внезапно с его губ сорвалось отчаянное:
– Ты, без сомнения, смотрелась бы на сцене просто чудесно! Видишь ли, главную роль у нас будет играть Хьюберт Блэр…
И посмотрел на нее, затаив дыхание; она задумалась.
– До свидания! – сказал он.
Чуть нахмурившись, она проводила их до двери и вышла с ними на веранду.
– Так сколько времени, вы говорите, нужно будет репетировать? – задумчиво спросила она.
II
Три дня спустя, августовским вечером, на крыльце дома мисс Халлибартон Бэзил читал актерам свою пьесу. Он нервничал, и поначалу так и сыпались замечания вроде: «Погромче!» или «Помедленнее, пожалуйста!» В тот самый момент, когда остроумная перепалка двух бандитовкомиков вызвала у слушателей смех – шутки были проверены временем и обкатаны еще Уэбером и Филдсом, – читку прервало прибытие Хьюберта Блэра.
Хьюберту было пятнадцать лет; это был довольно ограниченный мальчик, от остальных его отличали лишь дветри способности, зато развиты они у него были в экстраординарной степени. А поскольку одно совершенство всегда подразумевает наличие и других совершенств, юные дамы никогда не могли оставить без внимания ни одного даже самого прихотливого его каприза, безмолвно терпели его ветреность и не могли поверить, что им никогда не удастся побороть лежавшее в глубине его натуры равнодушие. Их ослепляла его яркая самоуверенность, его прямо-таки ангельская непосредственность, за которой скрывался настоящий талант манипулятора, и его экстраординарная грация. Длинноногий, красиво сложенный, он обладал ловкостью и силой акробата, которая обычно наблюдается лишь у тех, кто, как говорится, «плоть от плоти земной». Его тело находилось в постоянном движении, смотреть на него было истинным наслаждением, и Эвелин Биби была не единственной девушкой из «взрослой» компании, которой мерещилось в нем некое таинственное обещание; не она одна подолгу наблюдала за ним, испытывая нечто большее, чем банальное любопытство.
И вот он появился в дверях, с выражением притворного почтения на округлом дерзком лице.
– Прошу прощения! – произнес он. – Это же Первая методистская епископальная церковь, не правда ли? – Все, включая Бэзила, рассмеялись. – Я просто был не совсем уверен. Мне показалось, что я попал в церковь, но здесь почему-то нет скамеек!
Все опять, уже слегка обескураженно, рассмеялись. Бэзил подождал, пока Хьюберт усядется рядом с Эвелин Биби. Затем он снова стал читать пьесу, а все остальные – восхищенно смотреть, как Хьюберт пытается удержать равновесие, балансируя на двух задних ножках стула. Чтение теперь сопровождалось этим скрипучим аккомпанементом. Внимание слушателей вновь обратилось к пьесе лишь тогда, когда Бэзил произнес: «А теперь на сцену выходит Хьюберт».
Бэзил читал больше часа. Когда он закончил, закрыл тетрадь и робко взглянул на слушателей, неожиданно раздался взрыв аплодисментов. Он очень точно описал своих героев, и, несмотря на все несуразицы, результат его трудов и в самом деле вызывал интерес – это была самая настоящая пьеса. Бэзил еще задержался поговорить с мисс Халлибартон, а затем, весь красный от смущения, пошел домой в августовских сумерках, чуть-чуть актерствуя по дороге – просто так, сам для себя.
Всю первую неделю репетиций Бэзил провел, бегая из зала на сцену и со сцены в зал, крича: «О, нет! Конни, ну посмотри же: ты должна стоять вот так!» А затем пошли неприятности. В один прекрасный день на репетицию пришла миссис Ван-Шеллингер. После репетиции она объявила, что не может позволить Глэдис участвовать в «пьесе о преступниках». Она считала, что от этого элемента действие можно легко избавить; например, пару бандитовкомиков легко заменит «пара веселых фермеров».
Бэзил с ужасом все это выслушал. Когда она ушла, он заверил мисс Халлибартон, что не изменит в тексте ни слова. К счастью, Глэдис играла кухарку, и эту вставную роль можно было легко убрать, но ее отсутствие сказалось в совершенно ином аспекте. Глэдис была спокойной и смирной девушкой, «самой воспитанной девушкой в городе», и с ее отсутствием поведение актеров на репетициях стало ухудшаться. Те, у кого были лишь реплики вроде: «Я спрошу у мистера Ван-Бейкера, сэр!» в первом акте и «Нет, мэм!» в третьем, стали демонстрировать свою неприкаянность в промежутках между выходами. Так что теперь на репетициях стало все чаще раздаваться:
– Прошу вас, уймите этого щенка или отправьте его, наконец, домой!
– Да где же эта кухарка? Маргарет, проснись, наконец, бога ради!
– И что же тут такого смешного, чтобы ржать как лошадь?
Мало-помалу главной проблемой стала необходимость исподволь и тактично управлять Хьюбертом Блэром. Не считая его нежелания учить реплики, актером он оказался вполне сносным, но вне сцены он превратился в настоящую проблему. Он без устали актерствовал лично для Эвелин Биби, что выражалось, например, в том, что он игриво гонялся за ней по фойе или же щелкал орешки и бросал скорлупки за спину так, что они самым таинственным образом всегда приземлялись прямо на сцене. Когда его призывали к порядку, он бормотал вполголоса себе под нос: «Ах, да сам заткнись!», и Бэзил вполне угадывал смысл слов, хотя толком ничего разобрать не мог.
Но Эвелин Биби полностью оправдала все ожидания Бэзила. Едва выйдя на сцену, она тут же приковывала к себе внимание зала, и Бэзил это отметил, добавив ей реплик. Он завидовал тому слегка сентиментальному удовольствию, которое она испытывала от совместных с Хьюбертом сцен, и даже ощущал неопределенную и обезличенную ревность, видя, как почти каждый вечер после репетиций Хьюберт подвозил ее домой в своей машине.
