убедилась, что Слава был прав. Вернувшись через шесть лет в
Москву, она спросила Славу, откуда он знал, что этот человек –
доносчик. Слава ответил, что он ничего не знал, но ему так
казалось.>>
Нет ни малейшего сомнения в том, что квартира Прохоровой
тщательно прослушивалась и с помощью этой прослушки органы
сумели внушить Прохоровой то, в чем она «убедилась» (см. мою
статью «Мышеловка»).
Мог ли Рихтер не понимать специфики квартиры Прохоровой?
Рихтер, который жил в этой квартире с 1942 по 1946 год (а потом
там регулярно бывал).
Рихтер, который знал, что за ним велось наружное наблюдение не
только во время войны, но и после.
Рихтер, у которого отец был расстрелян НКВД в 1941-ом.
Рихтер, у которого мать ушла на Запад с немцами в 1944-ом.
Рихтер, которого уже в 1950-ом выпустили с гастролями по
странам соцлагеря.
Рихтер, который играл на похоронах Сталина.
Рихтер, которого в 1960-ом выпустили с гастролями на Запад [1].
Но если Рихтер хотя бы догадывался о том, что в прохоровской
квартире просвечиваются вдоль и поперек приходящие туда
посетители, то КАК ТОГДА ПОНИМАТЬ ЕГО «СБЫВШЕЕСЯ
ПРЕДСКАЗАНИЕ» («ОН ТЕБЯ ПОСАДИТ»)?
Для ответа на этот мучительный вопрос имеет смысл прочесть
статью Артура Штильмана о Борисе Гольдштейне (Еврейская
старина, 2006, №7), где сказано, в частности, следующее:
<<Где-то в 1976 году, бывшая соученица артиста ещё по классу
Столярского, скрипачка Большого Театра М. Стыс волею судеб
попала как-то в «салон» Нины Львовны Дорлиак (жены пианиста
С.Т. Рихтера). По словам Стыс, среди многих тем текущего
момента вдруг возник разговор о Гольдштейне. Неожиданно
Нина Львовна сказала: «Пока мы (то есть, надо понимать, её муж
Рихтер – А.Ш.) ездим в Германию, Буся Гольдштейн там карьеры
не сделает…» Естественно, вскоре её слова стали известны очень
многим, да и, наверное, были адресованы многим потенциальным
эмигрантам, подумывающим о переезде на Запад.
Можно верить и не верить в совпадения, но факт остаётся фактом
– вскоре после этого импресарио Гольдштейна, очень успешно
начавшего свои выступления в Европе, встречая повсюду большой
интерес публики и полные залы, направил артисту письмо с
уведомлением о невозможности продолжать с ним контракт «по
причинам общеэкономическим, вызывающим необходимость
сокращения работы и обязательствам по отношению к своим
«старым» клиентам, которых не может бросить из-за многолетнего
сотрудничества». И это при неподдельном интересе к искусству
Гольдштейна, полным залам и восторженным рецензиям?! За всем
этим, несомненно, стояло давление извне. Примерно такая же
история произошла с моим другом певцом Мишей Райцином и
примерно в то же время, но в Америке.
Понятно, что этот эпизод не повлиял на дальнейшее развитие
концертной работы замечательного артиста, но история эта
совершенно ясно показала, что в Москве о нём не забыли…<…>
<…> Я [т.е. А. Штильман] рассказал ему [Борису Гольдштейну]
историю со зловещим предсказанием Н.Л. Дорлиак. Мне
показалось, что он об этом знал. «Ну что вы хотите? Они ведь
подневольные люди», – ответил он спокойно. >>
Не будь свидетельства Артура Штильмана, «сбывшееся
предсказание» Рихтера можно было бы интерпретировать по-
разному. Например, как всего лишь проявление минутной обиды
на моего отца, выразившееся в словах, адресованных Прохоровой:
«Он тебя посадит». (Мой отец бывал иногда несправедлив и резок.
Когда-то он высказался примерно в таком духе: у Рихтера рояль
звучит как разбитое корыто. )
Однако свидетельство А. Штильмана и моя «Мышеловка», взятые
вместе, в сущности, превращают «сбывшееся предсказание» в
неприятнейший вопрос, обращенный к самому Рихтеру.
[1] Все перечисленные факты взяты мной из упомянутого выше сборника
«Вспоминая Святослава Рихтера» и книги Б. Монсенжона «Рихтер.
Дневники. Диалоги» (М.: Классика-XXI, 2007).
3. ГОРЕЧЬ ЛЮСТРАЦИИ
6 июня 2006 года Ирина Корсунская, прочитав моего «Гения зла»
и, в частности, письмо И.Л. Кушнеровой от 28.07.2003,
высказалась [в интервью Елене Шварц] о причинах ареста своей
родственницы [пианистки, ученицы Г.Г. Нейгауза] Веры
Максимовой-Лимчер, обвинив в этом аресте моего отца.
Интервью Ирины Корсунской помещено на сайте IGRUNOV.RU.
Вот мой ответ.
Достаточно сопоставить две даты:
1944 год, арест Веры Максимовой по обвинению в заговоре
против Берии и в террористическом акте [см. текст И. Кор-
сунской];
1948 год, продолжение учебы в Консерватории (напомню – при
живом Берии) [см. упомянутое письмо И.Л. Кушнеровой], чтобы
понять – в судьбу Веры Максимовой вмешались ВЫСШИЕ СИЛЫ,
которые редко делают что-нибудь задаром.
Я считаю, что трагический выбор [т.е. самоубийство] Веры
Максимовой-Лимчер – это отрицание того, что ее заставили
говорить о моем отце.
А.А. Локшин, сын композитора
январь 2007
Этот текст, за исключением слов в квадратных скобках, был
послан в январе 2007 года Елене Шварц, но никакой реакции не
последовало. Поэтому я сейчас выскажусь подробнее.
В интервью Корсунской есть такие слова: «Во-первых, он [т.е. мой
отец] распространил про Веруську слух, что она стучит – это
излюбленная тактика».
На это я отвечу следующим образом. Если двое обвиняют друг
друга в стукачестве, то, видимо, один из них совершает
мужественный поступок, а другой распространяет клевету. Вопрос
только в том, кто есть кто. Соображение насчет «излюбленной
тактики» я могу вернуть Корсунской обратно, им можно затем
перебрасываться сколько угодно.
Как я полагаю, в противостоянии такого рода положение человека,
не имеющего отношения к «органам», осложняется тем, что его
запугивают (и ему приходится быстро замолчать), а «органы»
распускают о нем слухи по своим каналам, придавая клевете
видимость объективности.
Поэтому, расследуя взаимные обвинения такого рода, нужно
обращать внимание только на детали, которые не могли быть
сфальсифицированы. В данном случае – это упомянутые выше
даты: 1944 год – арест по обвинению в акте террора и 1948 год –
продолжение учебы в Консерватории.
Как известно, в те годы меньше пяти лет за «политику» не давали
(а за террор давали значительно больше). И досрочное
освобождение ПРИ ТАКОМ ПРИГОВОРЕ, как я полагаю, могло
произойти либо по личному распоряжению Сталина, либо по
согласованию с «органами». В случае Максимовой первая из двух
возможностей, на мой взгляд, отпадает. Для сравнения добавлю,
что досрочное освобождение Генриха Нейгауза в 1942 году (после
девяти месяцев отсидки в одиночной камере) вдова его ученика
Анатолия Ведерникова назвала в своих воспоминаниях «почти
немыслимым» по тем временам. Но за Нейгауза хлопотали
знаменитые музыканты, известные ученые…
* * *
Но это не все.
Из текста интервью Корсунской я узнал, что Вера Максимова
работала переводчицей с немецкого в лагере для военнопленных.
Можно ли себе представить, чтобы такая работа (выпытывание
всяческих немецких секретов) не была сопряжена со службой в
НКВД? Приведу цитату из книги Ирмы Кудровой «Путь комет»,
т. 3 (СПб: Изд-во «Крига», 2007, с. 222):
«В сегодняшней Елабуге мне удалось найти женщину, которая <…>
была переводчицей с немецкого в лагере для военнопленных. Лагерь
возник в начале 1942 года, и осенью сорок первого к его открытию
уже наверняка готовились, набирали штат. <…> Тамару Михайловну
Гребенщикову, с которой я беседовала, направили на эту работу
специальным распоряжением НКВД Татарии».
* * *
В заключение отмечу, что арест собственных агентов «в
оперативных целях» практиковался в НКВД еще в тридцатые
годы. (См. Штильмарк Р. «Падшие ангелы». – Душанбе, 1992, с.
210.) Приведу также еще одну любопытную цитату:
<<ДИРЕКТИВА НКГБ СССР О РАЗВЕРТЫВАНИИ
АГЕНТУРНО-ОПЕРАТИВНОЙ РАБОТЫ ОРГАНОВ
ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
1 июля 1941 г. Совершенно секретно
