действительно половины человеческих трупов, подвешенные за ахиллово сухожилие, с
ободранной кожей, красные. Нижняя челюсть у Аллы самопроизвольно отделилась от верхней, и в
горле что-то неприлично булькнуло. Она оглянулась на очередь, в надежде встретить
замешательство еще в чьих-нибудь глазах, что хоть как-то подтвердило бы реальность
происходящего. Но в глазах очереди отыскивались только нетерпение и ожесточение.
- Ну, вы будете брать или что? – вскипел стоящий за ней ядреный детина.– Или будете
здесь думать?
– Я вас не спросила, что мне делать! – достойно парировала Алла кряжу.
А к мяснику обратилась самым интеллигентным голосом:
– Пожалуйста, пять килограммов, на ваше усмотрение, получше.
Приятное обхождение несколько смягчило продавца, он даже проявил участливость, на
какую был способен:
– Мяса молодого нет. Но есть вон уши девок до двадцати. Печень есть, тоже молодая.
Мозги. Все свежее.
Алла глянула на витрину, на желтовато-синеватые уши, наваленные горкой в белом
эмалированном лотке, и не без некоторого трепета выговорила:
- Нет-нет... Уши... Нет... Просто мясо.
- Сами не знают чего хочут, – буркнул себе под нос мужик за прилавком и шваркнул на
площадку весов кусок мяса с двумя огромными костями.
- Я просила вас хорошее мясо. А вы мне что даете? – сказала Алла, указывая на белые,
розоватые на изломе кости. – Довесок не должен превышать десяти процентов.
– Ты посмотри, грамотная какая нашлась...– мясник от невиданной дерзости даже крякнул.–
Ты меня учить, наверное, будешь! Это, я что, себе, что ли, буду брать? Не хочешь – иди домой.
– Хорошо. Я возьму то, что вы предлагаете,– оскорбленно, но с достоинством вздернула
подбородок Алла.– Но в Мехико, например, совсем по-другому обслуживают покупателей.
51
– Вот в следующий раз и езжай за мясом в свою Мехику, - посоветовал на прощание
мясник.– Тринадцать семьсот.
Расплатившись, Алла покинула магазин. И хотя общение с продавцом оставило мерзостный
осадок, все же мысли ее были поглощены иной проблемой. «Ну и что, что человеческое... Мясо
оно и есть – мясо...– раздумывала она по дороге домой.– Подумаешь, человеческое! У индийцев,
вон, говорят, коровы священны. Так им тоже, поди, не очень сподручно бывает к говядине
привыкать. Раньше человеческое не ели... Так раньше и самолетов не было, и телефона не
знали... Раньше не ели – теперь будем есть. Вот и все». Еще она мучалась вопросом, в какой
поваренной книге можно отыскать подходящий рецепт. Но по некотором размышлении, пришла к
выводу, что пока можно использовать рецепты для баранины, а потом, глядишь,– новые книги
напишут.
Пока писались новые книги, Имярек Имярекович тоже что-то сочинял, сидя в компьютерном
зале. Толька вряд ли был он занят изобретением кулинарных рецептов. (Впрочем, что под
«кулинарией» понимать.) Но дело не в том. Есть возможность еще разок побывать у Имярека
Имярековича Керями, поприсутствовать при его встрече с другим гостем. Думается, не стоит
пренебрегать такой возможностью, тем более что в иных местах пока ничего интересного не
происходит: Алла Медная сейчас занята приготовлением мяса, а Никита Кожемяка – тот вообще
дрыхнет как сурок.
Так вот, Имярек Имярекович работал в компьютерном зале, когда пожаловал к нему гость.
Гость находился в том возрасте, которому еще иногда адресуют обращение «молодой человек», и
одет был весьма неброско (во что-то широкое и серое), и сам весьма невзрачен, и пришел-то он
пешком. Но охрана отворила ему ворота по первому требованию, да и хозяину сообщили о
прибытии визитера, когда тот визитер уж и шоколаду напился в одиночестве, не желая чинить
помехи работе Имярека Имярековича. Когда же хозяин все-таки оставил свои труды, вышел к гостю
– гость был расцелован и препровожден в очаровательный спортивный зальчик. Чтобы добраться
до спортзала им пришлось пройти через анфиладу из нескольких комнат, каждая из которых
поражала самобытностью и занятностью обстановки: были комнаты голубые и красные, бархатные
и ситцевые, одна – ни дать ни взять японский чайный домик, другая – точная копия кабинета
Людовика XIV. Надо заметить, что снаружи загородный коттедж Имярека Имярековича, хоть и не
отличался скромностью, но ни в какой мере не выделялся шиком от соседних особняков. А вот во
внутреннем убранстве вряд ли какой сосед мог бы составить ему конкуренцию. Но кто знал о тех
интерьерах?
Спортивный зал выполнял преимущественно функцию теннисного корта, но рядом с ним
располагалась комната с тренажерами, приятели направились прежде туда. Имярек Имярекович
неторопливо, но скрупулезно выполнил свой обычный комплекс упражнений, а вот молодой гость
неожиданно увлекся накачиванием грудных мышц, и ни в какую не хотел оставить станок.
– Мил друг, а, мил друг,– обратился к нему Имярек Имяреконич,– да уж не собираешься ли
ты принять участие в конкурсе красоты?
- Сейчас, еще два подхода – и все. Я решил немного изменить систему.
– Ох, молодость! Она еще капризнее, еще обременительнее старости.
52
Затем они взяли теннисные ракетки. Сыграли две партии, где, надо признать, недюжинную
проявили умелость, может быть, даже и виртуозность.
За теннисным поединком последовала сауна. Здесь их розовые разомлевшие тела
обихаживали три юницы с ярко выраженной восточной внешностью: мяли, разглаживали, поливали
медовой водой, клубничным соком, умащали притираниями с острым травяным запахом.
– Как мама? – вопрошал порой между удовлетворенным мурлыканьем Имярек Имярекович.
- Уже почти выздоровела. Собирается здесь филиалы своей фирмы открыть. Что-то я у вас
сегодня бессовестно краду время.
– Ничего. Ты же знаешь, в принципиальных случаях я не привык деликатничать. Хочется
порой немного побездельничать.
Покончив с банными усладами, они сошли на первый этаж, проследовали к лифту. С помощью
этого замечательного приспособления спустились на девять этажей вниз. Подземные покои были
столь же просторны и красочны, как и находящиеся в верхней части дома. Товарищи преодолели
довольно длинный коридор. Трудно сказать сколько надежных дверей открывалось перед ними и
затворялось бесшумно за их спинами; наконец последняя – обильно уснащенная хитроумными
электронными замками, какими-то странными приборами с мигающими табло, впустила их в
просторную комнату, таинственно мерцавшую теплым золотистым светом. Впрочем, здесь не было
ничего навязчивого, крикливого; иной (да иным-то здесь не случалось бывать), пожалуй, глянул бы
по сторонам и не догадался, из какого материала была сделана облицовка стен, окон, дверей, из
чего вырезаны причудливые орнаменты, рамы для зеркал.
Все стены комнаты сплошь покрывала мозаика из кусков полированного камня желтовато-
коричневого цвета, который греки называли электроном, а римляне – сукциниумом. Из
разноцветных камней (от молочного, медово-желтого, бурого до темно-оранжевого и красного)
были выложены прихотливые панно. На одной из стен какие-то даты: 1709 и 1769. Окна обрамляла
восхитительная резьба. Сами же окна были столь искусно подсвечены с той стороны, да еще в
вдобавок зеленые ветки за ними создавали полную иллюзию, что вы находитесь не где-то в гостях
у Тартара, но в соседстве с полуденным июльским садом.
Кроме того, почти все предметы, в том числе довольно крупные (кубки, подсвечники) были
изготовлены из того же материала. В нише помещалась гигантская чаша эллиптической формы:
метра два высотой и не менее четырех метров в поперечнике. Понятно, не была она вырезана из
цельного куска, однако производила именно такое впечатление: облицовочные пластинки были
столь искусно подогнаны, а швы между ними так тщательно заполированы. Одни из
многочисленных драгоценных предметов, слаженных из застывших слез загадочных птиц,
оплакивавших смерть героев (или, если угодно, из окаменевшей ископаемой смолы хвойных
деревьев третичного геологического периода), были прозрачны и имели цвет пива, другие своей
окраской напоминали зрелый лимон, третьи красноватым оттенком сходствовали с кожурой
апельсина.
Янтарь для этой комнаты еще во времена оны собирали по берегам Днепра, ниже Киева;
