нему лицом, Дэлайла согнула ногу и поставила колено на скамейку между
ними, прижавшись к его бедру. А потом совершенно естественным движением
она дотянулась до его руки и обхватила ее ладонями.
– Ты когда-нибудь спрашивал о своих родителях?
– Я честно не знаю, с чего начать, чтобы люди не поняли, что я там один, –
ответил он и сглотнул. – Обо мне заботятся. Меня любят. Если социальная
служба или еще кто-то узнает, что у меня нет родителей, то меня заберут. Меня
будут воспитывать там и разлучат с Домом. Когда я вырос, чтобы понять это…
я знал достаточно, чтобы понимать, как плохо это будет.
– И куда она исчезла? – спросила она едва слышно, глядя на его пальцы. –
Нам нужно это понять.
Здесь Гэвин обычно прекращал думать на эту тему. Он мог представить, что был несчастный случай, после которого он остался на попечении Дома, или
– что еще хуже – она намеренно бросила его там.
Но, как и ожидалось от Дэлайлы, ее это все не испугало.
– Мы должны отыскать объяснения, не дав при этом людям понять, что ты
живешь один… – она потерла свой средний палец о кончик большого. – Найти
способ, чтобы не подставить вас обоих.
В такой близи нельзя было не заметить, как ее ресницы касаются щек, когда
она моргает, как морщит лоб, когда задумывается. Она переплела свои пальцы с
его, разглядывая каждый. Его рука выглядела огромной на фоне ее: гигантские
ладони с длинными тонкими пальцами, испачканными чернилами. Он начал
отвлекаться от разговора и просто начал представлять, как его большие ладони
будут смотреться на разных частях ее тела, которые он еще не видел, но когда
она заговорила, он снова вернул свое внимание к теме.
– А ты не думал, – начала она, замолчала и прикусила нижнюю губу. Гэвин
заметил это и в ответ облизнул свои губы. – Ты не думал, что Дом что-то сделал
с…
Кровь Гэвина превратилась в лед, он подался вперед и приложил пальцы к
губам Дэлайлы, чтобы она замолчала.
– Молчи, – прошептал он, взглядом блуждая по комнате. Сама мысль, что
Дом сделал что-то плохое, заставила все внутри сжаться. Он только представил, что Дом мог бы услышать их разговор об этом, и ему тут же стало не по себе.
Ему только что послышалось шарканье? Скольжение? Та часть Гэвина, что
за последние двадцать четыре часа стала параноиком, была уверена: что-то
двигалось – вытянулось или развернулось – под его ногами. Ковер накрывал
алюминий, алюминий стоял на цементе, а цемент – на земле, в которой были
камни и жуки, корни деревьев. Он замер и встретился взглядом с испуганной
Дэлайлой.
– Что такое? – пробормотала она из-под его пальцев, но он смог лишь
покачать головой. Пот скатывался по шее на спину, Гэвин закрыл глаза, досчитал до десяти, встал и подошел к двери, открыв ее, чтобы посмотреть на
ряды деревьев, что обрамляли дорожку к улице Малберри.
Где жили соседи.
Закрывая дверь, он сказал:
– Это она бросила меня, Дэлайла. Она бросила, а Дом – нет. Больше я
ничего не знаю.
У стен были уши. У неба – глаза. И Гэвин задумался, были ли где-нибудь
ответы на вопросы, которые он не решался задать, и где вообще их стоило
искать.
***
Гэвин подозревал, что сходит с ума. Разве можно в один день чувствовать
себя защищенным, а в другой – настолько встревоженным? Дом не изменился, а
вот он – да. Он стал подозрительным и недоверчивым, и когда скрывался за
поворотом от дома, то чувствовал укол вины. Дом защищал его от зимних бурь
и одиноких дней. Кормил его и одевал, был всем, что ему было нужно. До
появления Дэлайлы.
Он задумался, проходили ли через это все родители и дети. Трудности
взросления, – так он назвал это. И так оно и было. Чего бы ни хотел Дом, Гэвин
уже не был мальчиком, поглощенным моделированием самолетиков и
коробочками Лего. Многое изменилось, и они оба должны к этому привыкнуть.
Ворота со скрипом открылись, и воздух вокруг него потеплел. Лозы
цеплялись за его футболку, когда он проходил мимо них. Дверь открылась, как
только он направился к ней. Из трубы появился черный дымок, закручиваясь в
спираль. Чем ближе он подходил к Дому, тем плотнее были облака. Это
напомнило ему поведение собаки, которая услышала, как ключи хозяина
звякнули в замке, и он мог почти представить, как из черного хода
высовывается хвост и бешено виляет.
Он поднялся на крыльцо, а оттуда – в дом, где пахло испеченным печеньем.
– Я дома, – сказал он, как делал каждый день.
Мебель словно повернулась к нему; все слушало. Но чего? Все было таким, как прежде, а он не мог избавиться от ощущения, словно что-то не так. Что Дом
ждет.
– Спасибо за печенье, – сказал он, идя по сверкающему полу и протянув
руку к тарелке, полной свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой. Его
любимого.
Дом никогда не приготовил бы печенье, если бы услышал, что Гэвин
говорил о матери, – он интуитивно это понимал. Но телевизор не включился.
Пианино не играло. Он нашел на стойке стакан с холодным молоком и отнес его
и тарелку на Стол на Кухне, усевшись и пытаясь ни о чем не думать. Его
тревога исходила не из страха, а из-за произошедшего вчера, и они оба – вместе
с Домом – словно ходили друг перед другом на цыпочках.
Все это заставило Гэвина подумать о раскрывшей секрет мужа
домохозяйке, но не сказавшей ему сразу, а решившей дождаться его признания, медленно, по слову за раз, пока не проговорится. Вот только Гэвин не знал, у
кого был секрет – у него или у Дома.
Глава шестнадцатая
Она
В поледующие несколько недель их отношения можно было назвать
бездомными. Гэвин не хотел приводить ее домой, а Дэлайла уверила, что ее
родители не позволят им прийти вдвоем к ней. Поэтому они бродили по улицам
их городка, обсуждая любимые конфеты и писателей ужастиков, фильмы и
огромные деревья. Порой он целовал ее во время этих прогулок – осторожные
прикосновения и внезапные укусы – но Дэлайла почти постоянно думала о том, как бы прижаться к нему всем телом. Это отчаяние исходило из растущей
привязанности к нему и с каждой гранью себя, что он ей раскрывал, а еще от
потребности знать, каковы ее шансы, если ему однажды придется выбирать
между ней и Домом.
Она подняла голову и заметила, что они добрались до места, где прогулки
всегда заканчивались: до ее дома. И здесь в их новом распорядке прогулок он
спрашивал ее о чем-нибудь, она отвечала и тянулась за поцелуем на прощание, а потом уходила домой и долго еще глядела в стену, пока не начинала мыслить
достаточно ясно, чтобы приступить к домашним заданиям.
Его ежедневные вопросы превратились в своего рода игру. На днях она
потребовала поцелуев на каждом углу улицы, и их прогулку он закончил
невинным вопросом: «Какой ты любишь виноград: черный или белый?» Но в
иной раз она погружалась в разговор или собственные мысли, и он внезапно
спрашивал у нее что-нибудь вроде: «Ты когда-нибудь спала обнаженной, совсем
без одежды?»
Когда он спросил об этом у нее две недели назад, его глаза стали такими
темными, а голос таким низким, что кожа Дэлайлы вспыхнула, а душа
потянулась к его.
И она наконец ответила:
– Нет. Но теперь буду.
Но в один промозглый четверг, когда ее дом слишком быстро появился в
конце улицы, а Дэлайла еще им не насытилась, Гэвин наклонился к ней, облизнув ее нижнюю губу, после чего сладко поцеловал ее и спросил, где ее
родители.
Он оглянулась, понимая, что голубого шевроле нет на обочине, а золотой
кадиллак не стоит на подъездной дорожке, и ответила:
– Понятия не имею.
Они втроем так и не научились устраивать уютные ужины, за которыми
обсуждались бы планы на день. Родители ожидали от нее, что на закате она
будет дома, делать уроки и мыть посуду после ужина. В свою очередь она
ожидала, что родители будут готовить еду и смотреть вечерние новости или
читать потрепанные романы. Так что она не знала, почему родителей нет, но и
не собиралась терять ни секунды. Она схватила Гэвина за руку и потащила в
дом. По какой-то причине ей хотелось, чтобы в этот раз он оказался в ее доме.
Его пальцы дрожали, сжимая ее руку, пока она показывала ему гостиную, столовую и кухню. Казалось, он больше всего боялся случайно до чего-нибудь
дотронуться, хотя в его доме она намеренно касалась предметов, и это, честно
сказать, забавляло Дэлайлу. Здесь ничего не могло его схватить, дотянуться до
него, пощекотать или задрожать под ним. Здесь не было ничего и никого, кроме
Дэлайлы.
Он посмотрел под ноги, под которыми скрипел пол.
– Почему на ковре пластик?
– Мама не любит грязь в доме, потому положила пластик там, где ходят
