Он остановил ее за шаг до двери, развернул к себе, приподнял ее лицо навстречу дождю и понял, что она ощущает то же самое, что и он.
– Патрик. – Она произнесла его имя нежно, осторожно прикасаясь к его лицу. Чуткими пальцами пробегая по усталым морщинкам, выискивая следы напряжения лондонских недель. За это время Патрик и вправду стал другим. Ей пришлось освобождаться от чопорной морали, а ему – от принципов, в которые он пытался втиснуть свою судьбу.
Все, чем наполнила его душу жизнь, – все противилось, не желало отдавать его сердце на милость другого человека. И все же он готов был отдать – не только страсть, но и нежность и привязанность, на которые он был очень скуп.
– Патрик, – снова прошептала она, приглаживая пальцами его густую взъерошенную шевелюру. Поднявшись на носочки, прикоснулась губами к его губам, ощущая вкус дождя, ощущая его вкус. – Я люблю тебя.
Он был так тих, так неподвижен. Она слышала лишь накрапывание дождинок вокруг них. Джордана отодвинулась от него, выскользнула из его объятий и замерла в ожидании.
Патрик судорожно глотал воздух, восстанавливая дыхание, грудь его вздымалась, кулаки сжались. Он слышал эти слова много раз. Но никогда – так, как сейчас. Ни одна женщина не преподносила их ему как дар, ничего не требуя взамен, не спрашивая, будет ли он их хранить или выкинет.
– Я знаю, – наконец произнес он. Он догадывался об этом давно, а сейчас знал доподлинно – и это пугало его. Пугало больше всего на свете. Глубокий, полный смятения голос звучал хрипло, неровно. – Никто никогда меня не любил…, так… Я не знаю, что говорить…, что делать.
Ее пальцы легли на его губы.
– Ничего не говори. Это не нужно. Просто люби меня сейчас.
– Да. – Он подхватил ее на руки и ринулся вперед, едва не сокрушив дверь о стену. Его шаги эхом отозвались на новом мраморе. Запах краски и лимонного масла смешивался с ароматом цветов, красовавшихся во всех вазах, на всех столах в доме.
Он собирался удивить ее переменами. Рабочие, которыми он руководил из Лондона, умудрились много сделать за короткий срок.
В ее комнате, когда весь мир оказался за закрытой дверью, он поставил ее на ноги. Здесь появилась старинная, хрупкая, но все еще прекрасно звучащая гитара да для Патрика поставили небольшой рабочий стол.
Единственным цветком была роза, сорванная в саду.
Он об этих переменах знал. Гитару сам разыскивал в антикварных лавках. Стол привезли из Шотландии, из его собственной комнаты. Розу выбрал, в соответствии с его указаниями, мистер Осака в саду, посаженном для Джорданы.
Патрик обнял ее и приник к ее рту поцелуем. Его губы дразнили, пальцы обжигали нежной лаской, пока ее дыхание не вырвалось легким вздохом, подобным ветерку, шелестевшему за балконом в саду. Он ощущал жар ее тела под влажностью синего шелка, льнувшего к каждому изгибу ее тела от бедер до припухших сосков.
Поцелуй становился все глубже, руки его, казалось, были везде, и желание, тлевшее в глубине, вспыхнуло бушующим пламенем. Его губы, вслед за руками, прокладывали дорожку вниз, по горлу, к холмикам груди. Джордана откинула голову, вцепившись пальцами в его рубашку. Она бормотала бессвязные слова, бессмысленные фразы. Когда его губы сомкнулись на обтянутом шелком соске, ее шепот превратился в крик, неясные слова – в его имя.
Под ее стиснутыми пальцами едва не трещала ткань рубашки. Он, слегка отклонив ее, не отрывал рта от мягких изгибов ее груди, снова и снова возвращаясь к соскам, и язык шершавым прикосновением дарил наслаждение нежной плоти. Тела их жаждали слияния, напрягаясь под оковами одежды.
Джордана задрожала, и Патрик отозвался на ее дрожь выразительным шепотом. Она догадалась, что он перешел на галльский язык, и, судя по тону, он ругался.
– Ты же замерзла! А я держу тебя тут в промокшей одежде! Оставайся здесь, на этом самом месте, – и мы быстренько исправим оплошность. В мгновение ока ты будешь раздета, согрета и устроена там, где тебе положено быть, – в моих объятиях.
Она сделала глубокий вдох, наслаждаясь ароматом роз. Комната стала другой, изменилась. А может, подумала она, это я сама изменилась?
Она услышала спешившие к ней шаги Патрика и шелест ткани. До сих пор она даже не замечала, как зябко было ей в прохладной комнате. Она потянулась к нему, мечтая, чтобы жар его желания согрел ее, но его пальцы предостерегающе сошлись на ее запястьях.
– Стой спокойно. Не трогай меня. Пока.
Удивленная, Джордана кивнула в знак согласия и покорно опустила руки вдоль тела. Стояла молча, как было ведено, пока он вытаскивал гребешки из ее волос и приглаживал пальцами спутанные пряди. Затем наступил черед платья: щелкнула застежка, влажный шелк соскользнул с плечей и рук и упал у ее ног. Она подумала, что за платьем последуют длинные темные чулки, но вместо этого услышала шелест ткани, и ее окутало мягкое тепло полотенца.
В его руках полотенце превратилось в орудие сладостной пытки: оно ласкало, гладило, растирало ее тело до теплого, мерцающего блеска. На сей раз, когда она, покачнувшись, дотронулась до него, чтобы обрести равновесие, он ее не отверг. Схватив его за плечи, она обнаружила, что он обнажен, сбросил одежду до того, как подойти к ней. Он опустился перед ней на колени. Медленно, осторожно соскользнули вниз чулки и исчезли вместе с туфлями.
– Нет! – выкрикнула она, не в силах больше выдерживать эту муку, когда полотенце снова легло на ее тело.
– Да. – Не отрывая взгляда от ее лица, он принялся разгадывать колдовские секреты ее тела. Когда она всхлипнула, качаясь как тростинка на ветру, и притянула к себе его голову, он снова прошептал:
– Да.
Обхватив ее запястья и легонько прикоснувшись к ним поцелуями, он поднялся, подхватил ее на руки и замер, прислушиваясь к тишине. Дождь прекратился, и, когда он опустил ее на постель, в комнате слышались лишь приглушенные звуки страсти – нежной, позабывшей обо всех бедах страсти.
Патрика разбудил гулкий, оглушительный раскат грома. Джорданы в его объятиях не было. Охватившее его чувство потери было столь же горестным, как завывание пропитанного дождем ветра, забравшегося под крышу. Очередной раскат грома зарождался вдалеке глухим рычанием, близился и докатился, наконец, до вздрогнувшего дома. На пике его ярости одинокая лампочка, слабо светившаяся в полутьме комнаты, замигала и погасла.
Его жаждущие руки наткнулись лишь на смятую простыню, еще хранившую тепло ее тела.
– Джордана! – Голос Патрика терялся в раскатах грома, звучавшего на всех регистрах – от пронзительного воя, едва не сокрушившего его барабанные перепонки, до басовых нот, настолько низких, что он скорее ощущал их, нежели слышал. Отшвырнув простыню в сторону, он как был, обнаженный, встревоженный, звал ее, перекрикивая яростные взрывы грозы.
Потом отчаянным жестом запустил пальцы в волосы, проклиная грозу и самого себя. Ей сегодня и без того досталось. Чего стоила бедняжке одна только дорога в аэропорт! А теперь еще и погода решила внести свою лепту.
Он позабыл о проклятиях, когда увидел эбеново-черный силуэт на фоне озаренного вспышками неба.
Откинув назад голову, с развевающимися волосами в порыве ветра, разносившего по саду ее смех, Джордана казалась языческой богиней, повелевавшей стихиями.
– Боже мой! Джордана!
Она была так прекрасна, а он так напуган, что вместо крика с его губ срывался только шепот. Но она услышала, будто их связывали таинственные флюиды.
А может, это было просто шестое чувство. Джордана обернулась, и ее глаза встретились с его взглядом.
Она призвала его кивком, и ему в который раз почудилось, что она может видеть.
– Патрик! – Он прикоснулся к ней, и она взяла его руку в свои. – Тебе нравится? Гроза!
Электричество!
Звуки окрашены! Они отливают всеми цветами радуги. Во время грозы я могу ощущать то, чего не видят мои глаза., – И ты не боишься?
– Ощущений? – Она смеялась – и никогда еще не была прекраснее. – Вот еще!
Обхватив руками ее ладонь, он всматривался в лицо женщины, способной видеть разноцветные звуки грозы. Со страхом продвигающейся по жизни и одолевающей свой страх. Женщины, которая взяла в плен его сердце.
– А любить меня? – спросил он дрогнувшим голосом.
– Не боюсь, чем бы ни обернулась для меня эта любовь.
И тогда Патрик заговорил. На звучном, раскатистом галльском наречии. Он произносил прекрасные слова. Слова любви. Слова, которым он когда-нибудь научит и ее.
Снова пошел дождь, плотный, резкий, порывистый, и в ее желании, когда она привлекла его к себе, чувствовалась мощь не меньшая, чем в бушующей вокруг грозе.
Патрик проснулся первым. И ночь, и гроза остались позади. Уже занялся сверкающий, обновленный, как и он сам, день. Рассматривая котенком свернувшуюся у его груди спящую Джордану, он испытывал радость, сметавшую с его души все прошлые боли. Ее любовь избавляла его от горьких воспоминаний, и на их место пытались пробраться мечты, в которых он прежде не желал признаваться.
