«Выходные себе делают», – не раз мелькала у него догадка. Но как проверить?
Взяв с собой бригаду, Бакшеев вылетел с разведкой погоды.
Вышли на радиомаяк Тугелькана – видимость отличная, сверху все как на ладони: река, вдоль берега серая укатанная посадочная полоса, зеленый домик аэровокзала. Минут через десять после посадки примчался на мотоцикле начальник аэропорта Семен Кириллович Потапихин.
– Вы по какому такому праву сюда сели?! – еще не доезжая, закричал он. – Аэропорт официально закрыт, кто вам дал разрешение?!
– Я тебе сейчас покажу разрешение, – побелев, ответил Бакшеев. – Я тебя сейчас так отделаю, что у тебя даже в ливень ясно будет.
Потапихин бегом на вышку и дал радиограммы в два адреса: одну – командиру отряда Ротову, другую – в инспекцию, чтоб уж наверняка. Дошлый был начальник.
А тут еще беда: на взлете из-под переднего колеса выскочил камешек и попал прямо на винт, а от него в борт. Прилетел Бакшеев в Иркутск с дыркой в фюзеляже. Дырку залатали – минутное дело, а вот телеграммы никуда не денешь.
– Нет, вы нам скажите, когда прекратите ломать самолеты? – все более и более раздражаясь, спрашивал его на послеполетном разборе командир отряда Анатолий Алексеевич Ротов. – Я вас спрашиваю, когда?
Тихо в классе, все ждут, чем же закончится очередная стычка бывшего пилота-инструктора с командиром отряда.
Молчит Иван Михайлович. И не потому, что нечего ему сказать. В самый неподходящий момент к сердцу подкатила тупая боль. Краем уха он слушал Ротова и в то же время следил за шевелящимся внутри комком.
«Уволюсь, – мелькало у него в голове, – напишу рапорт и уйду в другой отряд. Хватит, надоело. Что это он со мной, как с пацаном. Для пользы дела надо было бы выставить сюда Потапихина».
– Анатолий Алексеевич, мне кажется, вы здесь несколько подсгустили краски, – растягивая слова, проговорил Бакшеев. – Самолетов я не ломал. А насчет самовольной посадки… Ну, сел. Должен же был кто-то его за руку схватить.
– Но не так, как это сделали вы!
– А как же? Подскажите! – совсем некстати улыбнулся Бакшеев. – В следующий раз я воспользуюсь вашим советом.
– Хорошо. Я поделюсь опытом, – в голосе Ротова вновь зазвенели металлические нотки. – Я отучу вас самовольничать. Пилотское на стол!
Бакшеев вдруг почувствовал, что не может вздохнуть полной грудью: боль, которая до сих пор дежурила около сердца, стала поперек вдоха. Он сделал попытку продохнуть ее, вытолкнуть боль из груди, да не тут-то было, она метнулась навстречу, и он едва не потерял сознание. Обливаясь липким потом, Бакшеев стоял, боясь пошевелиться, точно через соломинку посасывая воздух. Через несколько секунд боль начала подтаивать, он ощутил слабый ее отток, а следом, наполняя полузадохнувшиеся легкие живительной прохладой, пошел воздух. Бакшеев постоял еще немного, прислушиваясь к себе, затем глубоко, для контроля, вздохнул и, чувствуя, что самое страшное позади, улыбнувшись, сунул Ротову под нос кукиш.
– А вот это видел! – с ехидством сказал он. – Вас, таких скорых до чужих свидетельств, много, а оно у меня одно.
До сих пор Бакшеев сдерживал себя. Разнос шел хотя и обидный, но профессиональный, и он по привычке отбрехивался как мог, не переступал черты, полагая, что и Ротов, человек неглупый, не переступит ее. Так нет же, не хватило терпения.
Ротов опешил, затем закричал, что с этого дня не видеть Бакшееву самолета как собственных ушей, что он передаст дело в инспекцию и уж тогда-то он наверняка сгниет на земле. Но дело в конце концов закончилось тем, что Бакшеева на месяц отстранили от полетов.
«Может, и к лучшему, – подумал Бакшеев, – не дай бог такое случится в воздухе».
Неудачным выдался для него этот год, точно мешок развязался. Вначале от него ушла жена. И, как это часто бывает, семейные неприятности потащили за собой неприятности по работе: вскоре у него в полете разгерметизировалась кабина, ни с того ни с сего при заходе на посадку в Якутске не выпустились шасси, а потом произошел конфликт со вторым пилотом Григорием Фонаревым, и его сняли с инструкторов. Бакшеев решил, что годовую норму своих неприятностей выбрал. Все, что должно было случиться, случилось. Так нет же, оказывается, было припасено еще.
Ничто не проходит без следа – сердце, с которым он всю жизнь был в ладах, дало сбой, и он не на шутку испугался. Отыскивая причину, Бакшеев вспомнил, что накануне вечером зашел к своему другу, списанному летчику Петру Короедову, и они с ним распили бутылку коньяка.
«Перебрал, все от этого, – решил он. – Надо отдохнуть. Возьму-ка я отпуск и махну в деревню к матери».
Но съездить в деревню ему не удалось: в отряд пришло пополнение, и Ротов, остыв, попросил повременить с отпуском.
– Возьми на неделю выходные, а там придется тебе вводить в строй молодых, – не глядя на Бакшеева, сказал он. – Нынче подфартило, желторотиков подсунули.
Бакшеева это устраивало, он решил, пока есть свободное время, сходить в городскую больницу к Евгении Николаевне Зарубиной – вдове бортмеханика Александра Зарубина, с которым он когда-то летал. В свою аэропортовскую поликлинику идти побоялся: чего поднимать панику, может, все обойдется.
При распределении Василию Ершову предложили остаться работать в училище, он же хотел уехать на Северный Кавказ, но все карты спутал Витька Падуков.
– На кой тебе сдался этот Кавказ? – шептал он Ершову. – Будешь там вечным вторым пилотом. Великое дело – курортников возить: базар – вокзал! Разве это работа? Поехали к нам. Штаны не успеешь сносить – командиром станешь. А там, глядишь, и на лайнер попадешь. И по всему Союзу. Главное, чтоб командир хороший попался, от него многое зависит. За хорошим командиром как за каменной стеной.
В общем, уговорил. Махнул Ершов рукой на Северный Кавказ и покатил в Восточную Сибирь. Сразу же после приезда их заставили сдать зачеты, выдали форму, и на этом все застопорилось. То ли приехали не вовремя, то ли произошел перебор летчиков, но сажать их в кабины самолетов почему-то не торопились. Послонявшись по аэропорту и почувствовав, что до них нет никому дела, парни загуляли. Брали такси – и в город. Но очень скоро такси стало не по карману. Сто рублей в месяц – какие деньги! Прокрутившись немного, Ершов дал родителям телеграмму: срочно высылайте деньги на ремонт самолета. Но безобидная вроде шутка вышла ему боком. Дома решили, что произошло что-то серьезное, и на другой день в Иркутск прилетела мать. Пришлось объяснять, для чего ему нужны деньги…
– И в кого ты такой уродился, – расплакалась мать. – Денег попросить по-человечески и то не смог. Я думала, в училище ума набрался, а ты…
– Ну перестань, ну виноват, – морщился Ершов. – Начну летать, рассчитаюсь.
– Да не о том я, – качала головой мать. – Знаю, опять что-нибудь натворишь.
И – как в воду глядела. Вместо кабины самолета угодил он в колхоз.
После разбора Ротов решил устроить смотр вновь прибывшим молодым летчикам. Для начала учинил проверку формы одежды, приказал показать носки. По форме должны быть черные, а у Василия Ершова в тот день оказались красные в клетку. Недолго думая, он спрятался за спины товарищей, быстренько снял носки и сунул их в карман.
«Будь что будет», – решил он. И когда дошла до него очередь, поднял гачу.
– Что это такое? – оторопев, спросил Ротов.
– А я всегда так хожу, – улыбнувшись, сказал Ершов, – так ноги не потеют.
Ротов вернулся к столу, взял лист бумаги, на котором были отпечатаны фамилии для распределения по экипажам.
– У кого еще ноги потеют? – громко спросил он.
Вопрос повис в воздухе. По старой курсантской привычке летчики стояли молча и смотрели в пол.
– Хорошо-о-о-о, – громко протянул Ротов. – Ершова до полетов не допускаю. Поедет в колхоз. Поработает там месяц-другой, потом решим, что с ним делать. – Он сделал паузу. – В авиации мелочей нет, к летчикам у народа особое отношение. В нас хотят видеть свою мечту, а вы… по ней босыми ногами.
Ершов готов был провалиться сквозь землю.
Растерянным вышел он от Ротова и поехал в общежитие. Троллейбус, царапая провода, катил мимо зеленых тополей все дальше и дальше от аэропорта и самолетов. Ершов смотрел на серые, чужие дома, и хотелось ему собрать чемодан и уехать домой. И тут же с какой-то тоскливой обреченностью понял: нет туда дороги, нельзя ему, как и этому троллейбусу, на котором он ехал в общежитие, дать задний ход, повернуть назад. «Ну надо же, глупо-то как, вместо кабины самолета – в колхоз».
Вообще-то ему до сих пор везло. В училище попал с первого захода, хотя было десять человек на место. Затем угодил в первый экспериментальный выпуск с переучиванием на Ан-26. Обычно летчики начинают с Ан-2, пока до Ан-26 доберутся – половину волос растеряют. А он раз – и в дамки. Но здесь все застопорилось. Вместо полетов – одни неприятности. Н-е-е-т, не так мечтал он начать работу в авиации.
