Вообще-то ему до сих пор везло. В училище попал с первого захода, хотя было десять человек на место. Затем угодил в первый экспериментальный выпуск с переучиванием на Ан-26. Обычно летчики начинают с Ан-2, пока до Ан-26 доберутся – половину волос растеряют. А он раз – и в дамки. Но здесь все застопорилось. Вместо полетов – одни неприятности. Н-е-е-т, не так мечтал он начать работу в авиации.
В колхозе Ершов пробыл до середины сентября. Приехав в отряд, угодил на техучебу, потом начались зачеты. Словом, все пошло наперекосяк, не так, как у Витьки Падукова. Тот уже налетал двести часов и ходил, поплевывая в потолок. Так прошло еще полмесяца. Наконец Ротов вызвал его к себе в кабинет.
– Ну, как сельские харчи? – спросил он. – Не надоели? А то, может, продлить командировку?
– Вам виднее, – хмуро ответил Ершов. – Если считаете, что я там нужнее, сегодня же напишу рапорт о переводе в колхоз.
– Обиделся, значит. Не на меня, на себя обижайся. Запомни: театр начинается с вешалки, а летчик – с формы. Кто нарушает ее, тот и в полетах безобразничает. Вы сюда работать приехали, а не шутки шутить. Сегодня – носки в клетку, завтра на вылет опоздаешь, а там, глядишь, еще что-нибудь выкинешь.
– Что мне теперь, застрелиться?! – воскликнул Ершов. – Знаю, виноват, но обещаю: больше такое не повторится.
Ротов достал из стола серую папку, полистал ее.
– Кстати, за что у тебя в училище был выговор? – неожиданно спросил он.
– За самопроизвольный выстрел в карауле, – схитрил Ершов, пытаясь понять, что там еще записано в его личном деле.
– Вот как? – подняв брови, спросил Ротов. – Нельзя ли поподробнее.
– Дело, значит, было так, – начал рассказывать Ершов. – Вы же учились в училище, знаете, какие сумасшедшие дни бывают, особенно в самом начале. Порядка еще не знаешь, все тебя воспитывают, парикмахер, и тот, чуть что, кричит: отчислю! – Ершов сделал паузу. Ротов молча смотрел на него. – Назначили меня в караул. В двенадцати километрах от города приводную радиостанцию строили. Перед караулом инструктаж дали. Чапаева вспомнили – как часовые беляков проморгали, обрисовали сложное международное положение. В общем, напугали. Вечером привезли на объект. Вручили ружье, пять патронов, и стал я вокруг здания ходить. С одной стороны кустарник к самому зданию подходит, с другой – заросшая бурьяном лощина. Стемнело быстро, одна лампочка на столбе болтается туда-сюда, туда-сюда. Тут меня осенило: я же весь на виду, захотят снять, я как на ладони. Я за ящики. Присел на доски, оттуда все хорошо видно: и освещенную часть, и ту, которая в темноте. И тут же слышу: зашуршало что-то в кустах. Ползут, думаю. Зарядил ружье, взвел курок, не дышу. Тишина, только сердце бухает. И вдруг сзади мне на плечи кто-то бросился. У меня волосы дыбом, оглянулся, и тут щеку мою будто огнем обожгло. Я дернул курок, ружье бабахнуло. Тут, конечно, тревога. И только тогда я разглядел, что шарахнулась от меня наша собака. Ей, видите ли, надоело спать в караулке, она разыскала меня в засаде и на радостях бросилась лизать…
– Занятно, занятно, – барабаня пальцами по столу, проговорил Ротов. – Посажу-ка я тебя летать с Бакшеевым.
– Бакшеев так Бакшеев, – быстро проговорил Ершов. – Надоело пол топтать, пора и за дело.
– Это похвально, что летать стремишься, – щупая Ершова глазами, медленно произнес Ротов. – Не хотел я сажать вас вместе, но ничего, посмотрим, что получится. Как только Бакшеев выйдет на работу, так сразу и начнете. Но предупреждаю заранее, – Ротов погрозил пальцем, – будешь нарушать дисциплину – отберу пилотское свидетельство, напишу досрочную аттестацию, пойдешь самолеты обметать.
«Все-таки вырвал я себе командира, – довольно подумал Ершов. – Теперь наиважнейшая задача – наладить контакт с ним. Особенно в моем положении. А то и взаправду спишут на землю. Жалуйся потом дяде. Самолеты обметать! Как бы не так».
Витька Падуков, узнав, что Ершову дали Бакшеева, схватился за голову.
– Иди и откажись, – сказал он. – Пропадешь ты с ним.
– Так уж и пропаду, – подняв брови, возразил Ершов.
– Пропадешь, пропадешь, – махнул рукой Падуков. – Характер у него – не дай бог! С начальством не ладит, а с начальством воевать – что по лезвию ходить: солнышко высоко, Москва далеко, а колхоз рядом. Ты-то, наверное, это уже понял.
Ершову почему-то стало смешно.
– Чего ты смеешься? – взорвался Падуков. – Не веришь, да? Ты вон сходи посмотри, на доске приказ висит. Твоему командиру там строгий выговор. Но это еще не все. Бакшеев недавно второго пилота Гришку Фонарева из кабины выгнал. Взял за шиворот и – в дверь. У Гришки-то батя в управлении работает. А Бакшеев начихал, выгнал – и все. Такого в отряде еще не случалось. Гришка жалобу в министерство написал. Прилетали разбираться. Понял, какого командира тебе подсунули? Но ты сам виноват, сам себе все напортил.
– Спасибо, утешил.
– Да ты не огорчайся, – уже сочувствующим голосом проговорил Падуков. – Другим, наоборот, Бакшеев нравится. Говорят, его только понять надо.
– Поживем – увидим, – ответил Ершов. – Сам знаешь, не мы выбираем…
Падуков, сам того не желая, посеял у Ершова в душе тревогу. За что Бакшеев выгнал из кабины Фонарева? Если за дело, то полбеды, а может, просто нашла на него блажь, может, встал не с той ноги. Этого он боялся больше всего. Ершов знал, на него в первое время будут смотреть глазами Бакшеева. Мнение Бакшеева о нем как о летчике, а оно будет обязательно высказано вслух, – самое важное. При случае на него будут ссылаться. Это вроде ярлыка, который придется носить долго.
После разговора с Падуковым Ершов еще неделю ходил по отряду – Бакшеев не появлялся. Наконец ему надоело караулить командира, надоело встречать и провожать друзей в полет, и он снова зашел к Ротову.
– Вот что, съезди к нему домой, – побарабанив пальцами по столу, сказал Рогов. – Узнай, что он тянет. Я вас тут в командировку послать думаю.
В штурманской Ершов спросил у Падукова, не знает ли он, где живет Бакшеев.
– Михалыч в старых домах на Ушаковке живет. Ты вот что, – Падуков понизил голос, – зайди в магазин и возьми бутылку. Он сейчас в трансе – с женой своей Лидией Васильевной разошелся. Я думаю, не помешает.
– Да ты что!
– Вот чудак-человек! Насколько я знаю, он этот напиток уважает. Мордовии, с которым я летаю, рассказывал: раньше для борьбы с обледенением спирт выдавали. Так вот Бакшеев спирт зря не расходовал. Перед вылетом зайдет в кабину – на стеклах лед. Он обмакнет палец в спирт, проделает в лобовом стекле дырку с пятикопеечную монету, на взлете вставит туда глаз – и поехал. Высший пилотаж. После рейса зайдет на метеостанцию, девки в задании штамп поставят, что по трассе было обледенение. Спирт спишут, ну а летчики спирт сюда, – Падуков постучал себя по горлу.
От аэропорта Ершов спустился к Ушаковке. Отыскать дом Бакшеева было непросто. Добрый час ходил он по кривым улочкам. Было холодно, дул ветер, вдоль заборов качалась высохшая полынь, на деревьях трепыхались редкие, чудом уцелевшие листья. Свинцовая пустота неба изредка напоминала о себе гулом высоко летящего самолета да реденьким осенним дождем, который то прерывался, то вновь принимался за дело, срывая последние листья. Прикрываясь от дождя воротником куртки, Ершов вполуха ловил этот гул, удивляясь про себя, кто и куда летает в такую погоду. Впереди по дороге замаячила фигура мужчины. Он шел, что стреноженный конь, то убыстряя, то замедляя ход, на голове чуть держалась выцветшая авиационная фуражка.
Ершов приободрился: «Свой брат – уж он-то наверняка подскажет, как найти Бакшеева».
– Вы, случаем, не знаете, где живет Иван Михайлович Бакшеев? – догнав мужчину, спросил он.
Мужчина резко остановился, фуражка качнулась и поползла на лицо, но он перехватил ее на ходу и усадил на прежнее место.
– Кто такой? – повернувшись всем телом к Ершову, спросил он. – Почему я тебя не знаю?
– Какая разница, кто, – улыбнувшись, ответил Ершов. – Мне сейчас Бакшеев нужен.
– Бакшеев всем нужен. Но ты кто такой? Неужели тебя не научили: прежде чем задавать вопросы, нужно представиться. Вот я, например, Петр Сергеевич Короедов – пилот первого класса. А ты кто? Ответишь – проведу к Ивану Михайловичу, не ответишь – пеняй на себя.
В это время сзади хлопнула калитка, и на дорогу вышла женщина. Короедов схватил Ершова за рукав и потащил в переулок.
– В воздухе противник, – приглушенно зашептал он. – Давай, парень, прибавим газу. И вираж покруче. А то не видать нам Ивана как своих ушей.
– Ты это куда, Петечка? – ласково протянула женщина. – Я тебя жду-жду, а ты мимо дома норовишь проскочить.
– Жена-сатана, – пробормотал Короедов, – уследила-таки. Вот всегда так, соберешься друга попроведывать, а тебя приконтрят.
– Вы не знаете, как пройти к Бакшееву? – спросил Ершов у женщины, больше не надеясь на пилота первого класса.
