«Этот зажмет, не вздохнешь, – подумал он. – Прав Падуков. Выбора нет. Остается одно – терпеть».
– Значит, так, – деловым голосом начал Бакшеев, – на вылет приходишь за полтора часа. Перво-наперво следуешь на стартовый. Упаси Боже прийти после этого, – Бакшеев кивнул на бутылку. – По глупости попадаются. Вот, скажем, пригласят тебя на день рождения или свадьбу. Ну а какая свадьба без этого дела. А тебе лететь. Все, конечно, уговаривают: всего, мол, сто граммов, чего с них будет. Ты, конечно, отказываешься, но сам-то про себя думаешь: и действительно, что будет мне, молодому, здоровому, со ста граммов? Ничего. И в конце концов сдаешься. Пропускаешь эти сто или двести, а утром – готов. У нас на стартовом, знаешь, какие кадры сидят – будь здоров! Бабка, например, одна чего стоит. Легендарная бабка. Ей сам министр золотые часы вручал. За Петьку Короедова. Классный был летчик, но любил перед вылетом заложить. Думал ее проскочить, не вышло. Тут недалеко от меня живет, грузчиком на складе работает. – Бакшеев огорченно вздохнул, будто не того летчика, а его, Бакшеева, сняла она на землю. – Нашего брата она насквозь видит. Психолог. Ребята на разные хитрости пускались, чтоб проскочить ее. Кто семечки жевал, кто мускатный орех. А мой бортмеханик Самокрутов однажды с перепугу керосином себя облил, чтоб перебить запах. Но лучше всего – не пить.
Бакшеев некоторое время молча смотрел в окно.
«Не зря он все это мне говорит, – думал Ершов. – Все из-за бутылки. Дернул же меня черт взять ее. А Витьке не мешало бы морду начистить, друг называется».
– Дальше идешь на метеостанцию – погоду узнаёшь, – донесся до него голос Бакшеева. – Там такая полная сидит. Этой обязательно нужно отправить посылку в Усть-Кут. Дочь у нее там работает. Запомни: возьмешь раз, потом не отвяжешься, будешь всю жизнь возить. Хотя это дело хозяйское. Иногда можно и взять, тут ничего особенного нет. После этого идешь в штурманскую. Кабинет ответственный. Могут проверить, знаешь ли ты инструкции, схемы, режимы полетов – все, что им там взбредет в голову. Ты как себя чувствуешь? Все изучил? – Бакшеев вопросительно глянул на Ершова.
– Хоть сейчас проверьте! – воскликнул Ершов.
– Это хорошо. Только не торопись, – поморщившись, сказал Бакшеев. – Не люблю торопливых. Я слышал, ты уже попал под колпак Ротову. Еще один прокол – и все. В нашем деле репутация – вещь материальная. Так вот, если в штурманской сидит мордастый – тот рыбак. Чуть что, ты ему про рыбалку разговор заводи, он тебе и бортжурналы новые достанет, и план полета поможет рассчитать. А рыбинспекцию ругнешь, так лучшим другом будешь. Недавно его оштрафовали, вот уже два месяца успокоиться не может. В другую смену чернявый, небольшого роста, штурман. С тем нужно о спорте или об автомобилях. Но он опять может заставить тебя потом по магазинам бегать. У него вечная беда с запчастями. Радиобюро обходи стороной. Там одни невесты сидят. Не успеешь оглянуться – женят.
– Я пока не собираюсь, – улыбнулся Ершов. – Рано еще.
– Правильно, – одобрил Бакшеев. – Только в авиации, знаешь, как говорят? Не оставляй налет на конец месяца, торможение – на конец полосы, а любовь – на старость. Уразумел?
– Уразумел, – ответил Ершов.
– Ну так вот. После звонишь в центральную диспетчерскую службу. В аэропорту это место приютом называют, там списанные пилоты сидят. Мои кореша. Публика особенная, с ними держи ухо востро. Они тебе могут самолет без двигателей подсунуть. Бывало и такое. Короли воздуха! А короли к чему привыкли? Чтоб все работали на них, ну там диспетчеры, техники, наземные службы. А когда сами в диспетчеры попадают, то по инерции, мысленно, конечно, продолжают летать. Где уж им тут до земной суеты! Пенсия в кармане, оклад идет, а на остальное – начихать.
Бакшеев на секунду замолк. Видимо, ему хотелось добавить еще что-то, но сдержался.
– Завтра у тебя свободный день. Приди в аэропорт пораньше и пристройся к кому-нибудь из вторых пилотов. Куда он – туда и ты, как нитка за иголкой. Посмотри что и как. Все службы постарайся обойти и не просто обойти, а так, минут двадцать посиди, посмотри, чтоб весь механизм аэропорта изнутри увидеть и понять, от чего что зависит. А все от людей зависит. Особенно обрати внимание на грузовой склад. Один раз, еще на Ан-2, они мне на целых полторы тонны перегрузили самолет, а я варежку раскрыл, доверился. Как мы взлетели, сам не пойму. Диспетчеру вкатили выговор, чего с него возьмешь, а меня – долбить лед на перроне. Понял? В маленьких аэропортах другая беда. Прилетишь – некому разгружать. Приходится самому. Что поделаешь, то погода подпирает, то нет светлого времени. До тебя Фонарев со мной летал. Так он мне раз заявил: мол, мне не положено разгружать, на это есть грузовая служба, им за это деньги платят. А я летчик и должен летать. Пришлось выгнать, – Бакшеев пощупал Ершова темными, глубоко запрятанными глазами. – Смотри, если я тебя не устраиваю, можешь пойти и сказать Ротову, что не хочу, мол, с ним летать.
– Да нет, что вы! – воскликнул Ершов. – Как вы, так и я.
– Ну, тогда, кажется, все, – помедлив секунду, сказал Бакшеев. – Работа как работа. Полюбишь ее, и она полюбит тебя. Да, чуть не забыл, всегда имей с собой нож, плоскогубцы, отвертку, спички, бельевую веревку. Нигде это не записано, но я всегда требую. Если на память не надеешься, то в книжку запиши. Мишка Мордовии, так тот все в записную книжку заносил. – Бакшеев ушел в другую комнату и принес будильник. – Вот возьми, пусть он пока у тебя побудет.
– Зачем он мне?
– Возьми, возьми. У него звон особый, командирский, мертвого поднимет. Вечером на него глянешь – обо мне вспомнишь и не проспишь, – Бакшеев хитровато прищурился. – Заработаешь, купишь, мой принесешь обратно. А пока что возьми. Проспишь раз – прощу, проспишь второй раз – заставлю спать в самолете. Знаю я вас, холостых. Прогуляете, а потом дрыхнете без задних ног.
– Иван Михайлович, когда летать начнем? – спросил Ершов. – Ротов сказал, что как только вы на работу выйдете, так он нас сразу на тренировку поставит.
– Чего он торопится?
– В командировку послать хочет.
Хлопнула калитка, Бакшеев приподнял бровь, скосил глаза на окно.
– Кто бы это мог быть? – медленно проговорил он. – Должно быть, Татьяна вернулась.
Он ошибся. Пришла жена. Ершов понял это по взгляду Бакшеева, в котором промелькнули удивление и растерянность. Она посмотрела на Ершова, собрала зонт и замерла в нерешительности – раздеться ей или остаться в том, в чем пришла.
– Иван, нам нужно с тобой поговорить, – сказала она.
– По-моему, мы уже все сказали друг другу, даже перебор получился, – ответил Бакшеев.
Он достал с буфета сигареты, спички, отошел к окну, стал смотреть во двор.
– Ты знаешь, зачем я пришла?
Ершов увидел, как дрогнула рука Бакшеева, и взгляд его, отрешенный, обращенный куда-то в пространство и будто бы не принадлежащий хозяину, мгновенно вернулся и настороженно застыл. Ершов понял – все существо Бакшеева превратилось в слух.
– Я пришла за дочерью, – сказала жена.
– Я ее не держу, ты же знаешь, – не поворачивая головы, ответил Бакшеев.
– Нет, держишь, держишь! – выкрикнула она.
– Не маленькая, она сама решит, с кем ей жить, – Бакшеев пустил кольцо дыма и, прищурившись, следил за ним.
– Я не могу разговаривать при посторонних, – заявила она.
– Не можешь, не разговаривай. Не я к тебе пришел, ты ко мне!
Ершов вскочил со стула, смущенно проговорил:
– Я побегу, Иван Михайлович.
Он вышел на крыльцо. Дождь шел и шел себе, равнодушный ко всему на свете, но Ершов почему-то обрадовался и дождю, и тому, что окна запотели и его не увидят из дома.
«Вроде бы мужик ничего, – поднимаясь в гору по скользкой размокшей дороге, думал он. – А мне-то расписали!» Он стал припоминать, что говорил Бакшеев, куда пойти, за что взяться, с чего начать. Ему показалось, что он знает Бакшеева давно.
К автобусной остановке он вышел, когда уже стемнело. Словно по заказу подошел автобус, и Ершов прыгнул в раскрытые двери.
Жена ушла вскоре после Ершова. Бакшеев сунулся было проводить ее, но она остановила его на крыльце, будто отсекая от себя, раскрыла зонт и, не оглядываясь, сошла по ступенькам вниз, в темноту, под шуршащий дождь. Он удивился этой, новой для нее, смелости, стоял и молча смотрел вслед. Скрипнула калитка, и почти одновременно, прошив темный забор и висевшую над ним серебристую сеть дождя фарами, к дому подъехала машина. «Вот оно что, – подумал Бакшеев, – а я-то переживал».
Приглушенно хлопнула дверца машины, мотор зарокотал и через несколько секунд Иван остался наедине с дождем. Он постоял еще немного, затем вернулся в дом и стал готовить ужин. Вот-вот должна была прийти дочь. Он почистил картошку, затем покрошил ее соломкой. Так же мелко нарезал сало – Таня любила, когда он готовил это свое фирменное блюдо, – и стал ждать. Едва хлопнет калитка, он поставит сковороду на плиту и через пять минут все будет в самый раз.
