Напрасно просили эти полустертые темнотой люди, не до них было Алле, да и не располагала
она ничем, чтобы им подать.
Она летела дальше.
На одной из улиц, буйно изукрашенной вывесками с иностранными надписями, ее чуть было
не пристрелили. Рядом завизжали тормоза, и в бордюр ткнулся носом огромный, в блестках
неоновых огней, лимузин. Тут же метрах в двадцати сзади с тем же верезгом стал другой. Из обеих
машин повыскакивали люди, и ну палить друг в дружку из огнестрельного оружия. И хотя эта сцена
очень шла развешанным всюду чужеземным бигбордам, и смотрелась, натурально, киноцитатой,
Алла инстинктивно бросилась к стене дома и, скорчившись, на все время «цитирования» затаилась
за урной. Человекопотери были как у одной, так и у другой стороны, однако, приостановив
пальбу, воители попрыгали в свои лимузины и умчались, не прихватив павших, торопясь, видимо,
еще в каких-то местах продолжить баталию.
В другом месте Аллу ограбили. Материализовавшийся из мрака подворотни субъект
потребовал у нее денег, фундируя значимость своих притязаний длинным ножом. Денег не
оказалось. Тогда гангстер предложил заменить отсутствующие деньги на пальто. Алла Медная
была так угнетена куда более бедственными насмешками судьбы, что совершенно безропотно
позволила совлечь с себя респектабельное кожаное пальто с оторочкой из чернобурки.
Безответность жертвы возбудила у налетчика дополнительный задор: он тут же решил
воспользоваться и ее телом, несколько часов назад получившим отставку у Имярека Имярековича.
Все глубже погружаясь в пучины прострации Алла Медная покорно согнулась и отстояла
положенный срок, не проронив ни звука. Получив все желаемое, бандит давно скрылся в той же
мрачной подворотне, но Алла все стояла в той же позе, точно скованная приступом ревматизма.
Ледяной ветер поддувал под коротенькую трикотажную юбчонку, да и кокетливая шелковая
кофточка не могла защитить от холода октябрьской ночи, – Алла не чувствовала ничего. Наконец
потерпевшая выпрямилась и, не разбирая дороги, потащилась куда глаза глядят. Впрочем, глаза
ее никуда не глядели, а если и глядели, то уж наверняка ничего не видели. Алла даже не слышала
собственного воя, который так и рвался из нее, ничуть не задевая сознания; брела по улицам
города и выла без всяких слез, как потерянная, изголодавшаяся собака:
–
Ограбили-и… Ограбили-и...– безотчетно стенала она, и встречные прохожие, напуганные
дикими выкриками, на всякий случай с поспешностью сворачивали с ее пути.
Бог знает (поскольку и сама Алла не ведала), где носило ее чуть ли не до полуночи.
Дальнейший земной путь Аллы в конечном итоге должен был притащить ее к родным пенатам, что
73
и случилось. Прямым курсом она проследовала к своему новому дивану в золототканых драконах,
еще на ходу похватала рассыпанные на полу листы рукописи, с отчаянным треском теребила их,
отыскивая брошенное место, сыскав, бросилась на диван и не понятно с чего принялась жадно
читать.
«Шла Даша, шла по лугам, по полям, по сыпучим пескам, по колючим камням и вышла к
дремучему лесу. Страшно ей сделалось лезть в чащу дремучую, непроглядную, покидать ясно
солнышко, а только нет ей дороги иной. Побрела она черным лесом. Долго ли, коротко ли шла, пару
башмаков истоптала, чугунный посох изломала и каменную хлебину изглодала, а лес все чернее,
все чаще. Слышит она, что в чащобе черной, в гущине дикой воют звери хищные, кричат совы
страховитые, шипят гады лютые. А Даша идет и только о своем Никите Кожемяке думушку думает:
что там с ним на чужой на сторонушке. Когда вдруг деревья черные расступаются, и видит Даша:
стоит на полянке избушка на курьих ножках и беспрестанно повертывается. Избушка-то ветхая, вся
мхом поросла, едва не разваливается, а все повертывается и скрипит при том жалостно. Даша
говорит: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом». Застонала избушка, заохала,
поворотилась к ней передом. Вошла Даша в избушку, а в ней лежит Баба-Яга из угла в угол. «Фу-
фу-фу! Прежде русского духа видом было не видать, слыхом не слыхать, а нынче русский дух по
вольному свету ходит, воочью является, в нос бросается! Куда путь, красная девица, держишь? От
дела лытаешь али дела пытаешь?» – «Ах, бабуся! Увезли процентщики друга моего нареченного,
Никиту Кожемяку. Ищу теперь его».– «Ну, красна девица, далеко ж тебе искать будет! Надо пройти
еще тридевять земель. Туда морем-то полгода плыть, а тебе и в три года не дойти. Никита
Кожемяка живет в стране Лупанарии, в пятидесятом царстве, в осьмидесятом государстве и уж,
скажу тебе, малютка, сосватался на ихней царице».
Баба-Яга накормила-напоила Дашу чем Бог послал, в баньке попарила и спать уложила, а
поутру, ни свет ни заря, разбудила ее и говорит: «Вот я тебе гостинчик дам». И дала ей скатерку.
Скажешь: развернись! – так появятся на ней всякие кушанья и напитки царские. Скажешь:
свернись! – сгинет все, как и не бывало. Придешь на место – помни, станет невеста Никиты
Кожемяки торговать у тебя скатерку, ты, красна девица, ничего не бери, только проси посмотреть
на Никиту свого». А еще дала Баба-Яга Даше клубок. Куда он покатится,– говорит,– туда и ты за
ним ступай! Сама ты дороги не найдешь». Поблагодарила Даша бабу-ягу и дальше пошла.
Клубок катится – Даша следом идет. Идет она черным лесом, пробивается скрозь чащу
дремучую, страшную, а лес такой густой, что уж и небо совсем закрыл. Другие башмаки
истаптываются, чугунный костыль ломается и каменная хлебина изгрызена. Ближе воют звери
дикие, гомонит нечисть бессчетная. Только Даша все дальше идет, не дрожит от рева звериного, ни
от крика совиного, ни от щипа змеиного, все о Никите Кожемяке своем думает. Вот выкатился
клубок на полянку махонькую, видит Даша, опять стоит перед ней избушка на курьих ножках и
беспрестанно повертывается. Избушка древняя-предревняя, вся грибами поросла синими и скрипит
унывно, точно жалобится. Даша говорит: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом~.
Закряхтела избушка, захрюкала, повернулась к ней передом. Вошла Даша в избушку, а в избушке
Баба-Яга лежит из угла в угол. «Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом не
74
слыхать, а нынче русский дух по вольному свету ходит! Куда путь, красная девица, держишь?» –
«Ищу, бабушка, Никиту Кожемяку, друга сердечного, выкраденного».– «Долго ж тебе искать будет!
Дорога лихая. Повороти, красна девица, назад, пока не поздно. Да Никита твой уж и жениться на
ихней царице хочет».– «Нет, бабушка,– Даша отвечает,– такова мне, знать, судьба выпала. Пойду
искать своего суженого. Сам он меня не гнал, выкрали его процентщики лупанарские».
Баба-Яга накормила-напоила Дашу, в баньке напарила, спать уложила, а наутро, только-только
свет начал брезжиться, разбудила. «Дам я тебе гостинчик, – говорит. – Вот тебе конь. Скажешь
этому коню: стой! – он и рассыплется в серебро да золото. Скажешь: но! – серебро да золото в коня
оборотятся. Да смотри, не забудь, коли станет невеста Никиты Кожемяки торговать у тебя коня, ты
ничего не бери, а одно проси – поцеловать Никиту свого. Возьми вот еще клубок. Куда он покатится
– туда и ты за ним иди. Ну, теперь ступай с Богом!» Поклонилась ей Даша и пошла своей
дороженькой.
Вновь идет Даша дремучей чащей, ведет коня на снурке шелковом, перед ней клубок через
пни-колоды скачет, вперед катится. Третьи башмаки истоптаны, последний костыль поломался и
последняя хлебина каменная изглодана. Кругом такая темень, что в трех саженях ничего не видно.
Совсем рядом кричит нечисть лесная, большая и малая. Лезут к Даше лапы когтистые, морды
зубастые, уж за платье цапают. Только Даша прямо идет за клубком, направо-налево не смотрит. А
лес уж такой частый, что скоро будет и руки не просунуть. Глядь, перед ней снова избушка на
курьих ножках беспрестанно повертывается. Говорит Даша: «Избушка, избушка! Стань к лесу
задом, ко мне передом!» Избушка повернулась. Вошла Даша – н избушке опять Баба-Яга лежит из
угла в угол. «Фу-фу-фу! Прежде русского духу видом было не видать, слыхом не слыхать, а нынче
русский дух по вольному свету ходит! Куда путь, красная девица, держишь?» – «Ищу Никиту
Кожемяку».– «Ах, малютка, ворочай назад, уж он на ихней царице женился!» – «Нет, говорит
Даша.– Не мог он своей волею от меня отказаться. Верно, в беду он попал лютую».– «Ну, тогда
