время, как его сверстники, широкой поступью двигающиеся в будущее, созидают капиталы,
руководят банками, он глядит назад через маленькое грязное окошечко прошлого, и все
современные человеческие ценности, смысл существования принимают в его глазах извращенные
формы. Так и возникает фашизм...» Алла писала бодро, от строчки к строчке все более
вдохновляясь, от страницы к странице беспощадней клеймя, разоблачая, вскрывая, обнажая и
бичуя. Она была уверена: это как раз то, что требовалось Имяреку Имярековичу.
Три дня Алла Медная писала, три дня украшала крылатыми выражениями и цитатами из
различных тонких сочинений, еще три дня ушло на правку стиля, и день – на то, чтобы аккуратно
перепечатать плод критической мысли – так минуло десять дней, проведенные Аллой в укрытии от
людских глаз. Телефон молчал, и Алла уже утвердилась в предположении, что приправленный ею
чай, несомненно, был выплеснут в унитаз редакционного туалета. На одиннадцатый день, входя в
редакцию, Алла хотя испытывала какой-то трепет, но предощущение близких наград крепило ее
шаг и даже окатывало подчас душистой волной грядущего триумфа.
– А! А! А! – встретил ее в редакционном коридоре неизменно улыбчивый Имярек Имярекович
Керями.– К нам Аллочка в гости решила заглянуть! Ну, идем, идем, посети, не погнушайся, дорогая
гостья, и мой кабинетик.
Вот это скоморошество по поводу «гостьи», несмотря на свою безобидность, как-то неприятно
резануло слух Аллы. Вослед за своим руководителем она проследовала в знакомый до боли
кабинет. Она нарочно не торопилась порадовать патрона тщательно исполненной работой.
– Ой, Аллочка! А у нас ведь какое несчастьечко здесь на днях приключилось! – всплеснул
пухлыми ручками Имярек Имярекович.
70
– Да? Что-то серьезное? – округлила, как и полагалось, глаза Алла, в общем-то уже зная,
что ей предстоит услыхать.
– Ай, деточка моя золотая, серьезное. Очень серьезное. Ведь наш достоуважаемый
Андрей Николаевич... просто не верится... отравился. Насмерть отравился!
– Что вы говорите! – поддержала взволнованность начальника Алла.– И что же это...
Несчастный случай?..
- Какой случай! Он выпил чаечек вместе с цианистеньким калийчиком.
– Дома?
- Что «дома»? – сквозь густую печаль как-то хитро сверкнул в нее глазком Имярек
Имярекович.– А, где выпил? Дома выпил, рыбонька. А где же ему пить было? Или ты считаешь, он
и в редакции мог такое сделать? Ай-йа-йа... Да.
- Я не знаю...– смешалась Алла.– И что это он... Как считается? Это случайность?..
– Золотко мое, как же это случайненько можно выпить такой страшный ядик? – отвечал
Имярек Имярекович, не мигая глядя на Аллу.
Алле Медной сделалось плохо. Она вспотела. И голова закружилась вдруг, и затошнило,
точно сама только что угостилась отравой.
– Нет, Аллочка, случайненько цианистый калийчик в чаек не попадает... – будто нарочно
растягивал слова хозяин кабинета и с такой жадностью впивался в помертвевшее, осененное
предобморочной бледностью, широкое лицо Аллы, что, казалось, стремился выпить до последней
капли обильно сочащийся с этого лица страх.
Наконец он отвел направленные на Аллу порозовевшие выпуклости своих щек, лба,
подбородка.
– Ручки он на себя наложил, заинька. Суицид. Я так следователям и подсказал: имел
склонность, высказывал, не сдюжил. Правильно?
Из Аллы вырвался звук, подобный завыванию Борея.
– Наверрр...– с трудом выдохнула она затем.
Краска быстро возвращалась ее лицу. Правда, проступивший румянец на Аллочкиных омытых
потом щеках никак нельзя было сравнить с розовым бутоном, скорее с кожурой мандарина, но и
такая перемена обладала изрядными животворными ресурсами. Напившись предложенного
Имяреком Имярековичем заграничного лимонада, Алла окончательно пришла в себя, и с
неожиданной для самой себя решимостью задала следующий вопрос:
- Теперь, видимо, мне придется стать вашим заместителем?
– Те-бе, цыпонька? – почему-то удивился Имярек Имярековнч.
- Ну, да...– уже вновь ощутила отвратительное подташнивание Алла.– Мы же как бы
раньше... уже говорили...
- Ах, да! Прости меня, старого! Склерозик, ох, склерозик. Как же! Говорили! Но, золотко мое,
мы тут посовещались и решили вообще сократить эту должность. Согласись, совсем лишненькая
должностишка.
Происходящее мало походило на правду, но ослышаться она не могла.
- Но почему же...– начала было Алла, да вдруг поняла со всей отчетливостью: не до жиру,
71
сейчас бы не упустить хоть тылы.– Впрочем, вам, Имярек Имярекович, виднее. Я пока могла бы и
на прежнем месте поработать.
–
Ай-йа-йа, Аллочка! Ведь на прежнее твое местечко я уж взял Петра Ивановича Милкина.
Вот ведь как получилось.
Еще никакой ясности не предоставила Алле реальность, но она уже начала захлебываться
секунду назад неощущаемым воздухом.
–
А-а... Я понимаю... это как бы временно...– попыталась улыбнуться Алла.– А-а... временно я
как бы… согласна на-а любую даже работу.– Алла еще раз попробовала улыбнуться.– Да-а хоть,
для смеху, и курьером...
- Курьером для смеху у нас, рыбонька, теперь Петр Иваиыч Нинкин устроился. Такая вот
беда.
- Но-о-о... И-и...– продолжала Алла.– Временно... хоть и-и... пусть секретаршей... в приемной...
Наглое всевластие какого-то немыслимого ужаса путало слова, мешало ей говорить связно, а
лоснящиеся бугры розового лица Имярека Имярековича вновь пристально сфокусировались на
трепыхании поживы.
– Деточка моя золотая, ну куда же тебе в секретуточки? Есть ведь у нас девчоночка
молоденькая, свеженькая. А тебя, заинька, все мы любим. Кто же этого не знает?! Но грудочки-то
уже не те. Отдохнуть надо этим грудочкам. Ляжечки тоже не те. Потерлись ляжечки. Что
поделаешь, времечко, оно ведь, ой, какое жестокое. Мяско теперь немолоденькое. И писичка наша
устала. Уж не свежая писичка. Аллочка, ты же умная девочка.
Алле казалось, что все это ей снится. Этого никак не могло произойти в жизни. Но до чего же
болела голова! И кружилась. И омерзительное скользкое животное копошилось в горле. Ломило все
тело. Видимо, силы окончательно покидали ее. Она сделала шаг – ее повело в одну сторону,
другой – качнуло н противоположную. Все же, никто не усомнится в том, что Алла Медная была
сильной женщиной. Ей удалось собрать последние крохи самообладания. Шатаясь, она
направилась к выходу молча – это было все, на что оставалось ей сил.
– Но ты, рыбонька, нас не забывай! – буравило ей затылок смахивавшее на насмешку
напутственное слово Имярека Имярековича.– Будет времечко – заходи. Ждем. Всегда будем рады.
Алла летела по городу, несомая темным вечерним ветром. Только не был тот полет подобен
упоительному парению, каковое дарует подчас задобренное до поры Желание: когда сильные,
освеженные крылья чувствуют переизбыток мощи. Алла летела, как летит безвольно брошенная
кем-то целлофановая оберточная бумажка, влекомая потоком порывистого осеннего ветра. Ужас
был столь беспределен, что Алла и не пыталась осмыслить адовой его глубины. Собственно, все
кончено... Сколько было положено издержек – и вот ничего, ровное место. Теперь надо все
начинать с нуля. Но где? Как? Ушли годы, растрачены силы, молодую энергию уже не вернуть... Ни
одно из ее завоеваний в отдельности не значит ровным счетом ничего. Еще вместе, купно, под
эгидой влиятельного лица... Но отчего же Имярек Имярекович поступил с ней так... вероломно?
Так бездушно! Ведь она всегда верой и правдой служила делу демократии и лично Имяреку
Имярековичу. Так почему же? За что?! Бедная, бедная Алла, она и впрямь не допускала мысли,
72
что на эти вопросы удобопонятных ей ответов может и не быть. Беда... не за что было
зацепиться...
Холодный вихрь занес Аллу в подземный переход, здесь было еще темнее, чем на улице,
поскольку оставшиеся на своих местах редкие грязные электролампочки, усердствовавшие в
борьбе с ночным мраком, были слишком уж немногочисленны. От стен потянулись к Алле руки
вытянутой в цепь галереи христарадников.
– Желаю вам здоровья. Желаю вам здоровья! – тараторил надтреснутый женский голос.
– Помогите, чем можете, погорельцам из Пензы,– ухал в темноте глухой бас.
Напрасно просили эти полустертые темнотой люди, не до них было Алле, да и не располагала
