С купцов оброк брался смотря по торгам и промыслам. С кабаков и харчевен бралась денежка уловная. И с судов, приставших к берегу с товаром, взыскивалась копеечка побережная. На перевозах, перелазах и заставах тамга
собиралась за весчее
, померное, явку и за пятно. Да с рыбацких слободок шла в казну гривна волжская.
Катилась деньга из кулака в кулак, из сумы в суму и изо всех сум – в Москву, в государеву мошну.
А в Москве на корню сидел царь Иван.
Вокруг Москвы, на лучших землях сидели царевы согласники – князья и бояре с дружинами.
Любил царь, забравшись на башню кремлевскую, побыть в одиночестве: далеко отсюда было видно.
Там, старыми степными шляхами, в тучах вихрящейся пыли с гиком и визгом летела крымская орда для губительного удара.
Там, от лихости воеводы народ разбежался, и его, государев, город остался пуст.
Там, с далеких наволжских становищ, бесовская сила подняла и замешала покоренные племена кочевников, и они, преступя многие клятвы, уже седлали коней и клинками высекали искры мятежа. [32/33]
Там, соседствующие страны, поддавшись дьявольскому наваждению, замышляли против Москвы недоброе.
Там, знатные потомки удельных князей, таясь воровски по углам, раскидывали тенета заговора; да они ж, сбежав в чужие земли, ярились оттоль, лаяли и всяко поносили своего государя.
Там, буйствующие казачишки, колеблясь в вере и свожжавшись с разноязычным сбродом, шли на города русские с разбойным приступом...
Печалился царь Иван о неустроении царства своего и все придумывал, как бы сотворить земле русской приращение, прибыточную торговлю со всякими странами завести и веру православную распространить, дабы возвеличилась Русь над всеми народами и языками.
На холмах лепились сторожевые городки, посады и слободки, бревенчатыми стенами да рвами обнесены.
Плутала Русь в лесах и болотах. Качали ее ветра, секли дожди, заметали злые сиверы.
Облачившись в смирные одежды, в слезах молился царь. Деньги и дарующие грамоты по городам рассылал; сам ездил по монастырям, богадельням и тюрьмам, кормя из рук убогих, прокаженных и злодеев; да по цареву ж указу царевы холуи развозили на телегах по улицам московским милостыню.
Лились звоны печальные
галчиный крик...
Но скоро, по слову летописца, возненавидя грады земли своея, скакал царь с опричниками по дорогам русским и в исступлении ума крушил города, жег деревни, побивал и топил множество народа и неугодных вельмож. Так в лето 1570 года были подняты на меч Клин, Тверь, Псков и Новгород.
В страхе и трепете, подплыв кровью, лежала земля русская.
В кремлевских же палатах жарко горели свечи, гремели песни подблюдные, плясали девы наги. Веселился царь, веселились и его согласники, а на помостах стучали топоры, рубя – и черным людишкам, и попам, и боярам – головы.
Из Москвы на всю страну шла гроза и милость царская.
Войны, то затихая, то разгораясь, велись беспрерывно из года в год.
Под звоны колокольные полк за полком и рать за ратью гнала Москва...
С разудалой песнью и пьяною слезою выступали пеши, выступали конны...
– Прощай, прощай, Москва!
Далеко вослед уходящим несся плач и стон, и долго со стен кремлевских знатные москвичи махали шапками.
– Час добрый, братцы, спаси Христос!
Заранее чая иноземной торговли посрамление и прикидывая в уме грядущие барыши, расходились купцы по лавкам.
Ратники же, миновав заставы и слободки, все еще оборачивались [33/34] и, бормоча во хмелю слова молитвы вперемежку с руганью, крестились на церкви.
Дружины, позатираясь на дорогах от множества, валом валили на крымцев, из лесов муромских выходили на казанцев, за Смоленском встречались с ляхами и литовцами.
С иконами на древках и с хоругвями, развеваемыми ветром, под свист и брань бросались дружины на приступ, и, опрокинутые встречным потоком картечи и копьем рыцаря, разбегались дружины по степям, лесам, болотам, где и мерли и мерзли от наготы, духоты и бескормья.
Не раз русские были биты, и сами бивали.
Многие языки, как потоки, вливались в русскую реку, увеличивая мощь и многоводность этой реки.
Шумели над Русью беды.
Набеги кочевых орд и пожары опустошали страну. Моровые поветрия, голод и жесточь правителей истребляли народ, но народ был молод и неистребим, как трава.
Большего давил набольший, большие ехали на середних, середние обдирали меньших. Меньшие же, черные людишки, жили по пословице: «Не страшно нищему, что деревня горит – взял сумку да пошел». И когда становилось невмоготу, сбивались лапотные людишки в шайки и брели куда глаза глядят, кормясь бурлачеством, разбоем и войнами.
Дика стояла земля
жил на ней дикий народ
управляемый дикими властителями.
Царь за всех думал, князья и люди ратные воевали, а мужики пашню пахали, траву косили и всякие дела делали, – исстари крепка стоит Русь горбами мужичьими.
6
Валила по Волге волна волговая, мыла вода желты пески, кусты со кустами споласкивала. Ветры трепали березу, рябину. Раздували ветры дубравы зеленые.
Берега пусты, леса густы.
На перекатах, на быстрой воде, в лямочных хомутах хрипели, бились бурлаки.
Вы, робята, не робейте!
Свою силу не жалейте!..
Э-э, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая сама пойдет!
Идет
идет...
Идет
идет...
Идет
идет... [34/35]
Сама пойдет
Идет
идет...
Идет
идет...
Идет
идет...
С баржи – прикащик!
– Оравушка, бери дружно!
Запевала заводил:
На лугу стоит Васёнка,
Ищет, ищет с поросенка...
Подхватывали:
Дубинушка, ухнем!
Зеленая сама пойдет!
Идет
пойдет...
Идет
пойдет...
Идет
пойдет...
Сама пойдет.
Пошла
пошла...
Пошла
пошла...
Пошла
пошла...
С баржи – купец:
– Робятушки, старайся!
Вел ватагу гусак:
– Не засарива-а-ай!..
В хвосте ватаги – косной:
– В ногу!
Эх ты, тетенька Настасья,
Раскачай-ка мне на счастье...
У-у, дубинушка, ухнем!
У-у-у, зеленая, сама пойдет!
Идет
идет...
Идет
идет...
Идет
пойдет...
Сама пойдет,
Идешь
пойдешь...
Не хошь –
пойдешь...
Пошла
пошла... [35/36]
Ухали с утра дотемна.
В понизовье бурлаки рядились:
– Куски не в счет... Ты, хозяин, во всяк день два горячих варева нам выстави.
– Не постою.
– Опять же, думай не думай, а на холоду да в сырости без вина нам не вытерпеть.
– Не постою, братцы. Поживете за мной, как за каменной горой. Только уговор: чин блюсти и не буянить.
– Выстави нам во всяк день чарку отвальную, чарку причальную, да по большим праздникам и в холодные ночи по третьей чарке – для здоровья.
– В таком деле я не спорщик: ведерко на день выставлю – хошь пей, хошь лей, хошь окачивайся.
– Положь на путину по штанам да по рубахе, да на неделю по двое лаптей, да по семи рублев на голову за всю нашу работу.
– Не жирно ль?
– Какое, батюшка!
– По семи рублев?.. Таких деньжат у меня и в заводе не бывало. Коли с трешницы скинете по рублику– с богом.
– Побойся бога, Фрол Кузьмич, подумай-ка: где Астрахань, где Ярослав!
