Раньше, когда дома было все хорошо, он, бывало, вот так же ждал Лиду. Она преподавала в вечерней школе и частенько возвращалась поздно. Вспоминая свою первую встречу с ней, он с удивлением высчитал, что Тане сейчас почти столько же лет, сколько было Лидии, когда он впервые увидел ее. А познакомились они на ее свадьбе. В Бодайбо это было. Застряли они там по погоде. А тут свадьба у Володьки Проявина. Силком Володька затащил его, и, как оказалось, на свою голову. Невеста только что окончила десятый класс. Увидел ее Бакшеев – и будто током ударило: любовь с первого взгляда. И какой-то черт в него вселился: пел, на гитаре играл, на руках ходил – невеста на него все внимание. Во время танца он ей вроде бы шутя: «Полетели со мной». Она: «Полетели». Утром на самолет – и через три часа в Иркутске. А следом прилетел скандал. Вызвали Ивана в партком, настыдили, вкатили выговор, и на этом все закончилось. Проявин перевелся дальше на север. Там в конце концов его сняли с летной работы, подробностей Иван не знал, но говорили, будто бы летал пьяным. За пятнадцать лет, прошедших с тех пор, встретились они всего два раза.
Прилетел как-то Бакшеев в конце декабря ночью в Мирный. Холодно там было, мороз за пятьдесят, ветер. Пока ходили в диспетчерскую, их разгрузили, заправили. Обратно предстояло лететь порожняком – не было груза. Бакшеев на всякий случай позвонил на грузовой склад – может, чего-нибудь найдут. «Есть, – ответили, – покойник до Усть-Кута». Бакшеев подумал и сказал: «Грузите».
Пришли к самолету, в грузовой кабине деревянный ящик. Даже привязывать не стали, ничего, мол, с ним не сделается. Механик доложил: самолет к полету готов. Закрылись они в пилотской кабине, запустили двигатели и – в воздух. Тепло в кабине после мороза, летчиков в сон потянуло. И вдруг слышат шаги в грузовой кабине. Мягкие такие, осторожные. Летчики между собой переглянулись. Тихо. «Почудилось», – решили, но через минуту опять слышат: запрыгало, застучало и к пилотской кабине скрип-скрип. Но возле самой двери шаги затихли. Потом смотрят, ручка дернулась. Снова тишина. Самокрутов к топору потянулся – в кабине на аварийный случай под сиденьем штурмана лежал. Бакшеев ему шепотом: погоди. Набрался духу и резко распахнул дверь. И чуть не обмер: перед ним человек во всем черном, рубашка белая. Стоит и обмороженными глазами смотрит. Самокрутов в обморок, топор у него из рук вывалился.
– Ты откуда взялся?! – крикнул Бакшеев.
– Не узнал? – едва разжимая губы, но удивительно знакомым голосом спросил человек. – Это я, Проявин.
Оказывается, пока они были в диспетчерской, а Самокрутов вызывал техников, Проявин забрался к ним в самолет и спрятался в туалете. Перед этим он просился улететь у других пилотов, но его не взяли. А билет купить не на что, вот и решил улететь тайком.
– Что же ты не подошел по-человечески? – спросил Бакшеев. – Взяли бы.
– Скажи, какой добрый, – не глядя, буркнул Проявин. – Может, ты меня к себе в экипаж возьмешь, мы с тобой вроде родня.
Промолчал тогда Бакшеев. Как ни крути, а жила в нем вина перед Володькой Проявиным. Жила.
Невеселые его мысли прервала дочь. Она влетела в дом радостная, возбужденная, еще от порога начала рассказывать новости.
«Как они похожи, – с каким-то ревнивым чувством подумал Бакшеев. – Неужели Лида права? Закончит Таня школу и уйдет от меня. И останусь я один».
Больше всего он боялся остаться один. Он помнил чувство опустошенности и стыда, охватившее его, когда, вернувшись домой после командировки, застал полупустой дом и записку на столе. Еще тогда показалось, что на него рухнул потолок, все, что он строил, что оберегал, развалилось.
– А где твой новый второй пилот? – неожиданно спросила Таня.
– Ушел. Ему надо готовиться к полетам. Ты же у него зачет не приняла, вот он и решил как следует подготовиться.
– Перестань, папка, смеяться, – Таня дернула плечами. – Он еще такой молоденький, как и наши мальчишки в классе. А как ему хотелось взрослым казаться.
– Мой руки и за стол, – скомандовал Бакшеев. – Кормить буду. Лови момент, дня через три самой придется готовить.
– Что, в командировку посылают?
– Посылают.
Бакшеев замолчал. Впервые в жизни ему не хотелось уезжать из дома. Раньше, когда его посылали в командировку, он не отказывался, более того, ругался, если посылали кого-то другого. Не хотелось ему летать с базового аэродрома под постоянной опекой начальства. Конечно, можно было бы попросить Ротова и остаться дома, но, поразмыслив немного, Бакшеев решил не делать этого. Когда-то они летали вместе с Ротовым в одном экипаже. Ротов – командиром, Бакшеев – вторым. Вместе падали на голец Окунь и пухли там с голоду. Но после той аварии будто кошка пробежала между ними. Сойдутся – дым коромыслом, как на последнем разборе. Нескладно, конечно, все получилось. Не имел он права совать при полном зале кукиш под нос командиру.
Уж что-что, а свое дело Ротов знал. Знал, с какого края подойти к летчику, чем взять, а где надо и припугнуть. Единственно, чего он не знал, – так это меры. Порой до того закручивал гайки, что летчики начинали шарахаться от него. А Петр Короедов, бывало, встретив Бакшеева, частенько вопрошал: «Можно ли по одной путевке отдохнуть всему отряду? И сам же отвечал, улыбаясь: можно, если по ней отправить Ротова».
После нескольких тренировочных полетов Бакшеева отправили работать в Усть-Кут, возить грузы в северные поселки. Честно говоря, Ершов хоть и облазил, как советовал Бакшеев, весь аэропорт, но все равно смутно представлял, что это такое – производственные полеты. Те тренировочные полеты, которые они делали над аэродромом, были не в счет.
Над Усть-Кутом свирепствовал циклон. После консультации с синоптиками Ершов подумал, что Бакшеев откажется лететь и они пойдут спать в профилакторий, но тот позвонил на склад Короедову и попросил побыстрее загрузить самолет. Через полчаса по селектору раздался голос Короедова:
– Ну, где там Бакшеев? Все готово! Пусть подписывает задание. Груз привязан, самолет заправлен.
Бакшеев подписал задание, и они поехали на дальнюю стоянку. Едва вышли из автобуса, как откуда-то сзади вынырнул Короедов, оглядел всех, подошел к Бакшееву.
– А ты, Иван, оказывается, резинщик, – покашливая, сказал он. – Раньше, помнится, попроворнее был. Учти, тебя вне очереди загрузил, самолетов-то полный вокзал.
– Петя, я и так, как только ты дал команду ехать, тут как тут, – оправдываясь, загудел Бакшеев. – Конечно, я учту, первая стопка тебе.
– Вот это разговор, – Короедов похлопал Бакшеева по спине. – Пока я здесь, тебе всегда «зеленая улица».
– Петя, к тебе просьба, – Бакшеев скосил на Ершова глаза. – Будет время, заскочи ко мне, Татьяна одна осталась. Попроведуй. Я бы не полетел в эту командировку, да неохота начальству глаза мозолить. И ребят обкатать надо. Пусть настоящую работу понюхают, а то на базе разболтаются. Видишь, какую мне команду собрали. Кроме Самокрутова, все новобранцы.
И на самом деле, экипаж у Бакшеева подобрался молодежный. Лишь бортмеханику Самокрутову было за пятьдесят. Раньше в отряде он занимал должность старшего бортмеханика, но весной его перевели в рядовые. Чтоб хоть как-то дотянуть до пенсии, он попросился к Бакшееву.
– Что это ты опять его к себе взял? – оглянувшись по сторонам и убедившись, что Самокрутова нет рядом, спросил Короедов. – Он же тебя при случае подведет, вот увидишь.
– На то и щука в море, чтоб карась не дремал, – засмеялся Бакшеев. – Кто-то должен с ним летать. Человеку до пенсии полгода осталось.
– Дело, конечно, хозяйское, – прищурившись, сказал Короедов, – но я бы на твоем месте отказался от него. Что ты думаешь, его зря со старших бортмехаников Ротов попер?
– Это не наше дело, – остановил его Бакшеев.
– Ну, тогда ладно, давай вылетай, мне других загружать надо, – и Короедов зашагал к соседнему самолету.
– А я его знаю, – сказал Ершов, проводив Короедова взглядом. – Когда я к вам шел, он мне по дороге встретился, представился пилотом первого класса.
– Он тебе не соврал. Короедов – списанный на землю пилот первого класса. Я уже как-то тебе говорил: летчик он был милостью Божьей. В авиации для него секретов не было. Однако же вот самолеты загружает. Грузчиками командует.
Перелет в Усть-Кут прошел для Ершова как во сне, хотя внешне все было знакомо: кабина, приборы, гул моторов, но все почему-то казалось новым, более того, враждебным. Он еще не научился быстро соединять себя и мир, который существовал в кабине и вне ее, в одно целое, и это отсутствие слитности мешало ему, он боялся ошибиться и сделать что-то не так. Летели они в облаках ночью, по лобовому стеклу время от времени пробегали огненные змейки. Ершов пытался понять, откуда они берутся, и лишь после того, как бортмеханик включил фары и высветил мириады несущихся навстречу тонких нитей, которые они прошивали насквозь, он догадался, что за бортом идет снег, а на стекле пляшет статическое электричество. Эти полтора часа он просидел в кабине, как мешок с песком. Случись что серьезное, он, пожалуй, мало чем бы смог помочь командиру. Конечно, кое-что он пытался сделать, да все невпопад. Поначалу Бакшеев пытался ему что-то объяснять, но к концу полета перестал обращать на него внимание.
