Вот лишь один пример. «Стоиттолько слегка распахнуть монашеское одеяние любого из нестяжателей, — писал академик В.А. Рыбаков, — как мы увидим под ним парчу боярского кафтана. Пытаясь отдалить нависающий призрак опричнины, боярин указывал путь
Иосифлянство было серьезным и грозным противником. И именно поэтому идеи нестяжателей становились в глазах великого князя уже не только и не просто оправданием секуляризации, но и политической идеологией.
к вотчинам „непогребенных мертвецов"».30 Что было дурного в попытках предотвратить «нависающий призрак опричнины», т.е.то- тального террора и разорения страны, Рыбаков, правда, не объяснил. Тем не менее вторили ему авторы практически всех общих курсов русской литературы и истории. В академической «Истории русской литературы» читаем: «Идеями Нила Сорского прикрывалась реакционная борьба крупновотчинного боярства... против одержавшей победу сильной великокняжеской власти». То же самое читаем и в «Очерках по истории СССР»: «За религиозной оболочкой учения Нила Сорского скрывалась внутриклассовая борьба, направленная, в частности, против усилившейся княжеской власти».31
Допустим. Но как же, спрашивается, тогда совместить эту непримиримую борьбу нестяжательства против великого князя с тем общеизвестным фактом, что вовлечение нестяжательства в политическую схватку было делом рук самого великого князя? Об этом ведь с полной определенностью сказано не только у Ключевского («за Нилом и его нестяжателями стоит сам Иван III, которому нужны были монастырские земли»), но даже и у советского специалиста Я.С. Лурье : «Выступление Нила Сорского было... инсценировано Иваном III; Нил выступил в качестве своеобразного теоретика великокняжеской политики в этом вопросе»32
Значит, решительно никакой нужды не было нескромно «распахивать монашеские одеяния» на кротких старцах, чтобы узнать истинное политическое значение их доктрины. Да, связь между идеями православного протестантизма и боярскими интересами несомненна. Но ведь и сам великий князь, как мы видели, стоял на точно тех же позициях, что и его бояре. Загадочным образом на протяжении десятилетий не давался этот простой силлогизм советским экспертам.
Еще больше запутались они, однако, в трактовке тогдашних московских еретиков. Тот же Лурье, например, признавая, что «во главе этого еретического кружка стоял Федор Курицын», утверждал тем не
См. Я с. Лурье. Цит. соч., с. 293. Там же. Там же.
менее двумя страницами ниже, что «русские ереси конца XV века были, как и западные городские ереси, одной из форм революционной оппозиции феодализму».33 Получается, что главным революционером был великий дьяк, министр иностранных дел Ивана III Курицын. А поскольку, как говорится о нем в летописном документе, «того 6о державный во вся послушася», выходит, что не только великий дьяк, но и сам государь «возглавлял революционную оппозицию феодализму». Так отчего бы не возглавить ему заодно и нестяжатель- ско-боярскую «реакционную оппозицию» самому себе?
Подготовка к штурму
Глава третья Иосифляне и нестяжатели
Князь Иван бродил вокруг идеи секуляризации давно, готовил ее без спешки, как все, что он делал. Не забудем, он действительно был пионером европейской Реформации. В его распоряжении не было исторических прецедентов. И скандинавский, и германский, и английский опыт принадлежали следующему поколению. Самый ранний известный нам случай секуляризации церковных земель произошел в Швейцарии в 1523 году, т.е. через восемнадцать лет после смерти великого князя. В 1527-м Густав Ваза конфисковал монастырские земли в Швеции. В 1536-м секуляризация начинается в Англии, Дании, Норвегии и Шотландии, в 1539-м — в Исландии. Во времена Ивана III идея конфискации церковных владений лишь созревала в умах европейских монархов, а к умам этим великий князь по многим причинам доступа не имел. Он пришел к этой идее самостоятельно. Он сам ее изобрел и завещал потомкам как жемчужину своего политического опыта.
В1476-78 гг. входе больших новгородских конфискаций Иван III отнял у местного духовенства часть его земель, «зане те волости испокон великих князей, а захватили их [монастыри] сами». Опять, как видим, излюбленная ссылка на «старину». Тем не менее акция могла
33 Там же, с. 183,185.
быть — и была — истолкована лишь как политическая репрессия. Но вот 20 лет спустя читаем вдруг в летописи, что снова «поймал князь великой в Новегороде вотчины церковные и роздал их детям боярским в поместье... по благословению Симона митрополита».
На этот раз «старина» в ход пущена не была. И как репрессию этот акт интерпретировать нельзя было тоже. Скорее, перед нами попытка лобовой атаки — без всякого, так сказать, идеологического обеспечения. Таких попыток было несколько. Великий князь положил предел экспансии Кириллова монастыря на Белоозере. Пермскому епископу предложил возвратить собственность «тем людям, у кого владыка земли и воды и угодья поимел». Всем 30 родам суздальских князей запретил завещать монастырям свои земли «по душам», дабы церковь молилась за их благополучие на том свете.
Но очень скоро стало очевидно, что так дело не пойдет. Иерархия взволновалась. Нападки на великого князя стали открытыми. Дошло до того, что его начали проклинать с амвонов и писать против него памфлеты (одним из которых и был «Просветитель» преподобного Иосифа). Короче, лобовой атаке церковная твердыня не поддалась. И напролом, осознав неудачу, Иван III не пошел. Он, как всегда, отступил — но лишь затем, чтобы, опять-таки как всегда, достичь цели окольным путем.
Г.П. Федотов писал, что «противоположность между заволжскими нестяжателями и иосифлянами поистине огромна, как в самом направлении духввной жизни, так и в социальных выводах».34 Великий князь заметил это еще в 1480-е. И этого оказалось достаточно, чтобы он попытался внедрить нестяжателей в в церковную иерархию. Старшего современника Нила Сорского, смиренного белозерского пустынножителя Паисия Ярославова вдруг приглашают крестить новорожденного сына великого князя, а затем неожиданно возносят на вершины иерархии, назначают на ключевой пост игумена Троицкого монастыря. Так суждено было кроткому старцу открыть политическую кампанию.
Одно за другим, в продолжение досамодержавного столетия, выходили затем на политическую арену четыре поколения нестяжа-
Г-П. Федотов. Цит. соч., с. 176.
телей, покуда не были они, подверстанные к еретикам, уничтожены — или бежали из страны — при Иване Грозном.
Паисий был представителем первого, самого еще робкого поколения этой славной когорты идейных борцов. Мы встретимся дальше с некоторыми из них. И увидим, как на наших глазах будут они расти и мужать, покуда то, что сделает с ними Иван Грозный, не станет начальным актом вековой драмы русской либеральной интеллигенции.
Но сейчас — о Паисии.
Пост троицкого игумена был, по замыслу Ивана III, лишь первым шагом в политической карьере белозерского отшельника. Едва заболел митрополит Геронтий, Паисий тотчас был рекомендован великим князем на святительскую кафедру, то есть к самому рулю церковной политики.
Но тут Ивана III ожидало первое разочарование. Митрополит выздоровел, а Паисий — и это было гораздо хуже — отказался. Как рассказывает С.М. Соловьев, старец «объявил также, что никогда не согласится стать митрополитом: он по принуждению великого князя согласился быть и троицким игуменом и скоро потом оставил игуменство, потому что не мог превратить чернецов на Божий путь, на молитву, пост, воздержание. Они хотели даже убить его».35 Великий князь предназначал Паисия для борьбы с иерархией. Но смиренный старец не выдержал даже конфликта с развращенными монахами Троицы. Нестяжательское поколение 1480-х было совершенно не готово к политической борьбе.
Пришлось, скрепя сердце, искать другую, более рискованную опору.
После смерти Геронтия великий князь одобрил назначение на святительскую кафедру архимандрита Симонова монастыря Зоси- мы, подозреваемого — и, возможно, не без оснований — в симпатиях к еретикам. Еще в 1480-м, будучи в Новгороде, Иван III получил доносы на двух священников-еретиков Дионисия и Алексея. И вместо того, чтоб наказать крамольников, как требовали иосифляне,
35 С.М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. Ill, М., i960, с. 185.
увез их с собою в Москву. Оба вдруг сделали головокружительную карьеру: один стал протопопом Успенского, а другой — Архангельского собора (можно было бы и это, конечно, объяснить «чарами либерального салона» Федора Курицына. Да вот беда, никакого такого «салона» в Москве тогда еще не было). И вот теперь человек, сочувствовавший еретикам, возглавил церковную иерархию.
