2. В доме отдыха. 1959(?).
3. Кровоточащие деревья. 126. 1959.
4. В камышах реки Чу. 159. 1959.
5. Пустынными тропами. 770. 1960.
6. Как мы открыли озеро. 788. 1960.
7. О природе и людях (Озеро Иссык — Боевы) 799. 1960
8. В деревне. 806. 1960.
9. Ядовитая пара. 816. 1961.
10. Злостная батиния. 828. 1961.
11. Только ли инстинкт. 853. 1963.
12. Хитрая ловушка. 953. 1963.
13. Розовые скворцы. 955. 1963.
14. «Бич человечества». 956. 1963.
Не 12 статей, а 14. За 1962 г. не написал ни одной статьи!
Закончил серию: «Из дневника научной экспедиции».
Загадка Будды.
Лирический вечер, кончившийся переполохом.
Глава, растянувшаяся от фаланги и пауков-волков до волков настоящих.
Коза.
Переписка на машинке всегда меня задерживает. Сам я печатаю очень медленно. Ник. Ник. (Кнорринг — Н.Ч.) делает невероятное количество описок и ошибок. Ему нужно диктовать, если он переписывает с рукописи, то часто очень искажает текст.
17/XI
(Фото вечернего моря и подпись: «La Cote de Azuz. Concher de soleil» — Н.Ч.).
19.
(Конверт с надписью: «Моя заметка в “Советском Патриоте” о вечере в Памяти в Париже Скобцовой (матери Марии) под 1945 или 1946?» И сама заметка:
Памяти Матери Марии
22 апреля, под председательством о. Е. Ковалевского, в зале Русской консерватории состоялось собрание, посвященное памяти матери Марии. После краткой литии, о. Стефан Светозаров произнес слово.
С.П.Жаба огласил письмо, не смогшего лично присутствовать Н.А. Бердяева о жизни, деятельности и высоком патриотизме замученной немецкими фашистами замечательной русской женщины. Г. Раевский говорил о поэзии матери Марии. С.В. Носович прочла о своих встречах в последний период жизни м. Марии в лагере Равенсбрюк, в простых и сильных словах дав яркий образ этой героической женщины.
И.А.Кривошеин и художник Г.Н. Слободзинский поделились своими воспоминаниями о погибшей. Ю.Софиев, кроме воспоминаний о литературной и общественной деятельности м. Марии, прочел ее стихи.
Собрание прошло в атмосфере сердечности и единодушия и закончилось словом о. Евграфа Ковалевского.
22/XI
В магазине овощном встретил Иду (Коблец):
— Я сразу догадалась, что Ю.Б. в магазине — Чок сидит и смотрит у двери (Чок — собака Юрия Борисовича — Н.Ч.).
— Как Вы живете?
— Плохо.
Оказывается, у Михаила Андреевича — инфаркт. С 15-го марта в больнице. По словам Иды, «он перенес на ногах стенокардию, думая, что это от курева».
Я переношу «на ногах» стенокардию уже 6-й год, зная, что это не от курения. И откровенно, переношу все хуже и хуже и тоже знаю — чем это кончится.
Дамоклов меч.
«День пережил — и слава Богу».
Это вообще-то — невесело.
Вот уже месяца четыре — не курю.
После сорока с лишним лет курения.
Порой тянет. Выдерживаю.
ТЕТРАДЬ XI (ноябрь-январь, 1963–1964 гг.)
1. 22/XI
Дикое событие. Убит Джек Кеннеди — президент США.
Убит из снайперской винтовки. В южном штате. Прежде всего, бесконечно жалко самого Кеннеди. Опыт показал, что Кеннеди поистине хотел мира и понимал дикое безумие атомной войны и сознавал всю свою ответственность в деле создания мира, и наконец, американский политик, который сумел преодолеть недоверие к нам и шел на сговор, уже в этом был залог мира.
Я глубоко убежден, что (…) убит фашиствующими ультраправыми маньяками, за его политику сговора с нами, за его политику негритянскую и т. д. Но, убежден, что будут пущены все средства провокации и демагогии, чтобы убедить, или хотя бы смутить сердце простого американца, в том, что это сделали коммунисты. Не смотря на всю нелепость этого подозрения, ибо коммунистам всего мира, за исключением китайских маньяков разве что, этот акт — только во вред.
Но будет пущено все, чтобы разжечь антикоммунизм и скомпрометировать политику сближения Запада и Востока.
А еще одна вещь, один вопрос — когда же, наконец, мир устанет от ненависти, от этого «религиозного фанатизма», от этого «идейного» накала, неизбежно приводящего к одному: не к отвращению и ненависти к злу, к злому началу, а к ненависти, к дикой злобе и (…) жестокости человека к человеку.
Когда же, наконец, кончатся эти «религиозные», гражданские войны самые изуверские в истории человечества с неизбежными «кострами инквизиции» и в прямом, и в современном понимании.
Ненависть — ad mojrem gloria Dei!
Ненависть — во славу любви к человечеству!
Ненависть — во славу гуманизма! Человечности!
И прочее, и прочее ad majorem.
И только одно ad majorem делает человека Человеком — умение быть терпимым, умение не навязывать другому человеку своих верований, умение уважать право другого мыслить и верить по-своему, тем самым, утверждая свое собственное право на (…).
И, наконец, самое главное для меня ad majorem человечности, именно, как таковой, в самой человечной ее сущности без всяких там поправок. Alars! — воскликнет скептик, vous reter un homes de XIX s! Старые истины!
Нет! Но в очень «нежном» юном возрасте я прошел через мерзости гражданской войны и получил такой заряд отвращения и ненависти к ней, что она всегда останется для меня ужасной реальностью и никогда не сможет превратиться в миф. Всякая война мерзость, но братоубийственная почему-то приобретает особенно ожесточенные и изуверские формы.
Кстати, за годы гражданской войны своей рукой я не убил ни одного человека, хотя будучи артиллеристом, «у жарких пушек честно бился я».
Но так и не заразился за всю войну ненавистью к врагу, может быть, вернее к человеку? Ну, а к скотам и живодерам? А о XIX веке? И у девятнадцатого века есть те «золотые крупинки», которые очень хорошо бы не выбрасывать за борт и при дальнейшем плавании по морям историй, хотя бы Тургеневское «Муму» и Гоголевскую «Шинель». Ведь, может быть, это и есть то, чего не хватает нашему железному веку с его пафосом борьбы.
2.
(Газетная вырезка «Как “бешеные” готовили преступление в Далласе», об убийстве президента Джона Кеннеди, «Последние слова президента», «После выстрела в Далласе» — Н.Ч.).
3.
Довольно сумасшедшее письмо Кобяка. Как я и подозревал, в трагической слепоте, видимо, есть доля мистификации, как и во всех действиях Мити. Слава богу, если все-таки он может читать и писать… и писать любовные стихи! Да еще: «Никогда в жизни я не писал так много». И еще любопытная фраза: «А мне не кажется, что я очень мало сделал! Любил много!»
Любил ли?..
«Тогда я впервые почувствовал грудь,
Впервые прижался лицом,
А руки искали потаенный путь —
Колени обнявши кольцом»
Потаенный? От слова «таить»? Потаенный.
«Но без любви не может жить
Поэт, и это видно!
Он поцелуями не сыт,
Целует он колени.
Он ищет ключик, где зарыт,
Он ищет тем не менее!»
«И будешь всю жизнь вспоминать ты о том,
Как тихо, тебя, я обнял,
Как тщетно пыталась колени платком
От нежного спрятать огня».
Две последние строки не плохие, но Митя не столько любил в жизни, сколько предавался сладострастью и разврату, а любовь это нечто иное, нечто бесконечно большое, но могущее, в конце концов, включить и то, и другое, в качестве частного, но, во всяком случае, постель не в качестве исчерпывающей сущности, выражаясь высоким штилем.
Причем в этих любовных делишках, увы, Митя подчас был весьма далек от элементарной «чистоплотности», охотно выступал в роли пошляка-соблазнителя и т. д.
И репутация у него в Париже в этом смысле была весьма сомнительная.
Я, конечно, вовсе не собираюсь становиться на точку зрения какой-нибудь добродетельной старой девы или стыдливого и негодующего пуританизма, весьма процветающего в современной литературе любезного отечества нашего, кстати, в качестве официальной доктрины. Эрос — это великое дело. Бог жизни и бог творческого начала, конечно! Но если замечательные люди были мучимы Эросом, это еще не значит, что все эротоманы — замечательные люди. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить парижские писсуары.
Люди, лишенные эротической взволнованности, — обездоленные люди.
Чересчур пречистые и непорочные девы — тоже и утомительны, и огорчительны своей прелестью.
Но кобель или «(…) жеребчик», вроде Бориса Ширяева, тоже мучимы Эросом, но от этого они, увы, не только не становятся великими, но и просто остаются скотами.
«Насекомым — сладострастье»?
Но ведь не только несчастного Гоголя, «онанирующего в холодных простынях» (Георг. Иванов «Разложение Атома»), но и самого Достоевского мучил Эрос.
