сегодня ужасные шорохи, и, если, набравшись духу, войти в гостиную, можно наконец
узнать, что за существо здесь обитает. Тебе не любопытно и не неприятно, к двери в
гостиную тянет необоримая сила, ей невозможно сопротивляться. Накатывает апатия. Ты
приоткрываешь дверь.
На полу догорает свеча, криво воткнутая в закапанную воском литровую банку. По углам
разбросаны какие-то одежды вроде телогреек, – сквозь надтреснутые швы они изрыгают
апоплексическую вату. Грязный, маленький камин, но он не горит. Маленький топорик
около него. Больше в этой комнате ничего нет, хотя животная вонь и все остальные запахи
ощущаются здесь особенно сильно. Еще вьется, чешет нос чересчур насыщенный, до
тошноты густой аромат масляной краски. Им тянет откуда-то сверху. Ты открываешь дверь
нараспашку и поднимаешь глаза.
На потолке, в дальнем углу комнаты, словно металлическая паучиха, замершая перед
смертоносным прыжком, стоит кровать. Тебе не было ее видно из-за двери. На кровати
лежит матрешка. Как тебе всегда и казалось, она – гигантских размеров и занимает всю
постель. Одеяло с нее соскользнуло, но на пол сверху не упало, а стекло на потолок.
Матрешка лежит к тебе спиной. Пожухшего темно-зеленого цвета, в блеклом же темно-
красном платке (с твоей стороны на нем видны три-четыре желтые горошины). Ее поясницу
разрезает толстая чернеющая линия. Напрягая зрение, ты обнаруживаешь, что поверхность
куклы испещрена трещинками, а местами даже покрыта лакированными струпьями и
набухшими масляными фурункулами. Со слоновьей ноги матрешки краска почти полностью
облупилась, заголив гниющее дерево.
Кровать расположена наверху прямо перед тобой, – сделай десять шагов, и ты окажется
как раз под спящей игрушкой. Но ты, конечно, не двигаешься с места. Вдруг что-то
привлекает твое внимание на полу, какой-то золотистый блеск, но не огонь свечи, –
инстинктивно подавшись вперед, ты переносишь вес всего тела на одну ногу, и половица под
тобой отчаянно пищит. От такого резкого звука матрешка, конечно же, могла проснуться. И,
потея от страха и стыда, ты внимательно следишь за ее огромной спиной. Вроде бы никаких
движений. Только платок как-то странно поблескивает. Может, сдохла, думаешь ты. Мерный
блеск не прекращается, гипнотизируя тебя, и слишком поздно ты понимаешь, что на самом
деле верхняя часть матрешки поворачивается, подобно голове филина. И медленно-
медленно. Огонь свечки бликует на движущейся лакированной поверхности.
Вскоре тебе открывается лицо матрешки, и ты встречаешься с ней глазами. Это
отвратительное зрелище. Только с лицевой части понятно, насколько кошмарная болезнь
охватила эту некогда жизнерадостную детскую игрушку, полностью изувечив ее. И, что
самое ужасное, руки у матрешки нарисованы, – она не могла сама себе помочь, оказалась не
способна даже подняться с кровати. Совершенно безвольное, агонизирующее существо.
Ты видишь ее глаза – единственный более или менее сохранившийся рисунок. Глаза
живые. Матрешка смотрит на тебя неотрывно, и во взгляде ее столько невыносимой мольбы
о помощи, столько надежды на последний оставшийся шанс и столько непереносимой,
выворачивающей наизнанку боли, что тебе остается только бежать.
В ужасе, захлебываясь блевотиной, ты вылетаешь из проклятой квартиры, неверными
руками открываешь свою дверь и запираешься дома на все замки. Сейчас ты лежишь на полу
в прихожей.
Без сознания.
Пт.
Это происходило так.
Я вышел из своей студенческой кельи и медленно двинулся по коридору в направлении
лифта. Задуманное мной путешествие было сопряжено с большим риском, и я, естественно,
отдавал себе в этом отчет, как и в том, что для достижения намеченной цели мне в первую
86
очередь требовалось не привлекать к себе внимание. В секторе общежития всегда царит
дружественная, веселая атмосфера, все гуляют большими компаниями, здесь постоянно
разгораются интереснейшие споры на духовные темы, и студенты никогда друг друга не
сторонятся – это одно из самых светлых и теплых мест во всем университете. И, тем не
менее, на время мне необходимо было от этого отказаться.
Продвигаясь к лифту, я старался ни с кем не пересекаться и оставаться по возможности
незаметным, чему способствовало заранее принятое мной вещество. Я шел, краем глаза
наблюдая за дорогими мне братьями и сестрами, любимыми друзьями и
единомышленниками, и было так тоскливо осознавать, что, возможно, вижу их в последний
раз. Никто из нас и никогда не проникал без разрешения на такой высокий уровень – это
настолько неуместно, что об этом даже не думают. С карьерным ростом некоторые из наших
собратьев получают официальный перевод на более высокие уровни, но их исход из
университетской зоны – отдельная тема.
Впереди меня поджидала неизвестность и неминуемая расплата. К счастью, вещество,
которое я опробовал еще в лаборатории, полностью сковало мою сущность, – на время я
лишился способности испытывать и страх, и грусть. Иначе мое дерзкое путешествие,
конечно же, было бы не осуществимо. Войдя в пустой лифт, я в последний раз окинул
взглядом массу моих близких и чуть не расплакался. Не прими я смесь из спор гнева, зависти
и гордыни, непременно бы расплакался. И испугался бы. Потому что это так невыносимо
грустно и страшно расставаться с тем, что ты любишь больше всего. Так грустно и страшно
бросать вызов этой любви и знать, что в случае неудачи ты можешь раз и навсегда
исчезнуть. Я люблю Дом, его обитателей и его хозяина. Это самое прекрасное, что есть.
Не раз с тех пор, как я приступил к осуществлению своего плана, меня посещали
сомнения в верности моих действий и страх, что все это закончится катастрофой. И все-таки
один-единственный пункт в своде прав и обязанностей нашего профсоюза неизменно вселял
в меня уверенность, какую-то даже хулиганскую творческую дерзость. Там ведь ясно
сказано, что мы обязаны сопровождать подопечных до самого конца, до последнего пытаться
их расшатать и вернуть на истинный путь. Да, оказавшись в критической ситуации, я сперва
хотел написать заявление об отказе – к тому располагал неудачный опыт моих
однокурсников, еще до меня столкнувшихся с аналогичной проблемой. После этого передо
мной открывались две перспективы: 1) вернуться с практики на кафедру для написания
статей и диссертации, 2) продолжить практическую работу с другим субъектом. Но,
поразмыслив некоторое время, я вдруг понял, что не могу отказаться.
И после разговора со своей однокурсницей я в этом только лишний раз убедился. Это
слабоволие – самолично отказываться от субъекта. Это немудро и невеликодушно. Это
свидетельствует о скудости воображения, отсутствии научного азарта, нежелании бороться и
искать новые пути. А я хотел попробовать. Во мне до сих пор достаточно азарта, желания
воевать и созидать. И даже во время судебного процесса, если он случится, я не побоюсь
сказать, что прекращение опыта при наличии такого энергетического арсенала – это
малодушие. Надо идти до самого конца. Конечно же, такое своеволие не могло понравиться
бюрократической гидре, и нет ничего удивительного в том, что на меня мгновенно
посыпались жалобы, однако высшее начальство, как ни странно, до сих пор молчит, а я, в
свою очередь, уже не могу остановиться.
Стальные двери лифта закрылись, как будто обрубив поток света и дружелюбной
теплоты, исходящий с моего родного уровня. Может быть, в последний раз, – снова
напомнил я себе и про себя же засмеялся, – тогда погибну героем. Увы, с друзьями мне
никак нельзя было попрощаться, иначе они бы меня просто не пустили, но во мне не угасала
вера, что братья и сестры правильно истолкуют мои действия и оценят жертву, на которую я
пошел ради научной работы и Тебя. Добрый смех и искрящаяся любовь моих близких давали
мне силы держаться избранного курса. А вещество, которое надо было принимать каждые
двадцать минут, не позволяло распуститься и стать чересчур заметным. Я набрал цифровую
формулу на панели управления лифтом, и кабина стремительно полетела вверх. Вверх!
87
Может быть, где-то там меня поджидает экстирпационная опасность, но как все-таки
