Леопольд отправился на встречу со своим создателем.
- Мы должны найти другое место.
- Больше негде. На расстоянии многих миль.
- Здесь отвратительно.
- Это штат Мэн. Скоро зима, и она наступит быстро. У нас осталось, пожалуй,
две недели теплых ночей.
- Здесь более чем отвратительно.
- После того, как здесь будет чисто, оно идеально подойдет для нас.
- Идеально подойдет для тебя, чтобы бить и трахать меня?
- Именно, - сказал Сорен, даже не улыбнувшись.
Но в улыбке и не было необходимости, поскольку Кингсли понимал, что Сорен
не шутит.
- Хорошо.
- Ученики никогда сюда не заходят.
- Pourquoi?
Кингсли вернулся к чистке. Оказалось, в этом месте умерла мышь, и жир ее
костей и костного мозга оставил неизгладимый след на древесине. Прекрасное место,
чтобы отдавать свое тело человеку, которого он боготворил.
- Кто-то пустил слух, что призрак отца Леопольда часто посещает скит, потому
что он умер здесь. Они нашли его тело спустя неделю, так как все были в ловушке в
школе из-за метели.
- Просто призрак священника. Нечего бояться.
- История утверждает, что призрак отца Леопольда позволяет сексуальные
вольности с тем, кто попадает в пределы его досягаемости. После смерти он пирует
тем, в чем отказывал себе при жизни. Ты веришь в это?
201
Принц. Тиффани Райз.
Кингсли посмотрел на Сорена с широко открытыми глазами.
- Нет, но очень хочу.
Сорен рассмеялся и бросил в него металлическую губку. Кингсли поймал ее у
своей груди и решительно атаковал жирное пятно от мыши. Понадобилось целых два
часа, чтобы вымыть пол. Еще один час, чтобы смести паутину и убить обитателей. Он
смачно раздавил паука-волка.
Чересчур смачно на взгляд Сорена.
- Разве ты не можешь ловить их и выпускать на улицу, Кингсли? Убивать их
излишне.
Кингсли поднял холодный, жесткий взгляд на Сорена.
- Ловить пауков и выпускать их на улицу? Я когда-нибудь говорил тебе, у меня
было кровотечение еще три дня после нашей первой ночи вместе? Pardonez-moi за мои
слова, но католическое почитание тобой неприкосновенности жизни, было бы более
убедительным, не будь ты садистом.
Сорен поднялся на ноги и выпрямился. Он подошел к Кингсли.
- У меня нет ни малейшего желания причинять паукам боль так, как я хочу
причинить боль тебе. В этом разница.
- В самом деле? Как так?
- Прежде всего, я не нахожу пауков привлекательными.
Сорен поднял бровь. Кингсли не смог остановить вырвавшийся смешок. Но губы
Сорена заставили его замолчать. Поцелуй длился всего мгновение, прежде чем Сорен
отстранился.
- Возвращайся к работе, - приказал он.
Кингсли упал на колени перед Сореном, посмотрев на него снизу-вверх.
- Да, сэр.
Сорен посмотрел на него сверху-вниз и Кингсли без труда различил голод в его
глазах.
- Возвращайся… к… работе, - приказал Сорен.
Это прозвучало, как будто он говорил сам себе, нежели Кингсли. Кинг
нахмурился.
- Да, сэр.
202
Принц. Тиффани Райз.
Вздохнув, он взял губку и принялся за один единственный стул, что им удалось
спасти из сгнившей мебели в эрмитаже. Он нехотя скреб, пока не услышал, как Сорен
бормочет с отвращением, - Кингсли, ты никогда не убирался в своей жизни?
- Non. У меня есть сестра.
Сорен прищурился. Кингсли рассмеялся.
- Это правда. У меня есть старшая сестра Мари-Лаура. Она и Maman делали всю
уборку. Papa работал. А я, я делал все, что хотел.
- И почему я не удивлен? В этой школе есть сироты, что провели половину
своего детства на улицах и стали более дисциплинированны, чем ты.
- Представляю, сколько нужно дисциплинированности, чтобы выжить на улицах.
А мне нравилось быть баловнем. Единственный сын во французской семье - завидное
положение. А ты? Я не представляю, чтобы ты много убирался в своем доме.
Глаза Сорена потемнели от услышанного вопроса, но его лицо оставалось
спокойным.
- В доме отца был большой штат прислуги. Моя сестра Элизабет и я должны
были держать в чистоте наши комнаты. У нас было мало работы по дому. Помимо
того, что мы пытались выжить под этой крышей.
- Что, так плохо, да? - спросил Кингсли, желая выудить больше секретов у
Сорена о том, что произошло между ним и его сестрой.
Сорен кивнул, продолжая работать. Его руки беспрестанно двигались. Он
излучал чистую решительность, когда проводил мыльной тряпкой по столу.
- Быть единственным сыном в семье, которую контролировал безумец,
насилующий детей - незавидное положение.
Кингсли выронил губку.
- Ты сказал… ты говорил, он изнасиловал твою мать. Ей было…
- Восемнадцать, - констатировал Сорен, продолжая чистить. - Но моей сестре
было восемь. Только восемь.
- Mon Dieu.
- Non. Pas du tout. У Бога гораздо больше общего с нами, чем с ним. Монстр,
который называет себя моим отцом, насиловал ее. В то время как все это происходило,
я учился в школе, в Англии, в противном случае на моей совести были бы две жизни
вместо одной. Но я бы предпочел не говорить об этом. Расскажи мне о своей сестре.
Кингсли сглотнул. Он ничего не хотел больше, чем услышать о детстве Сорена.
Как бы жалко это не звучало, это все же был он, его жизнь, его прошлое. Кингсли пил
203
Принц. Тиффани Райз.
каждое драгоценное откровение как вино. Никто в школе ничего не знал о Сорене,
даже его настоящее имя. О нем слышали сплетни, рассказывали истории, но никто не
знал его, настоящего его. Интимность секретов была почти столь же мощной, как
Кингсли и их две совместные ночи. Почти.
- Мари-Лаура, - Кинг оторвал взгляд от Сорена, который, казалось, глубоко
увлекся чисткой камней очага. - Она прекрасна. Я ее брат, и даже я признаю, что она
самая красивая девушка в мире. Она танцует.
- Танцует?
- Да. Она балерина. В хоре Парижского балета. Но она хороша. Очень хороша.
Когда-нибудь она станет примой.
- Ты скучаешь по ней?
- Очень. Она – все, что у меня осталось сейчас, на самом деле. Родители моего
отца умерли много лет назад. Родители моей матери даже не говорят по-французски. И
они никогда не любили Papa. Трудно быть рядом с ними. Мари-Лаура моя
единственная семья. Она посылает мне письма каждую неделю. Ужасные письма. Я
едва могу читать их из-за всех этих потеков.
- Потеков?
- Она плачет, когда пишет мне. Плачет из-за Maman и Papa. Плачет о том, что мы
порознь. Я думал, она убьет меня на похоронах…
- Подходящее место для убийства.
- Очень. - Кингсли улыбнулся, хотя воспоминания о том страшном дне вернулись
к нему.
Две урны бок о бок на алтаре. Бесконечная вереница провожающих в последний
путь, большинство из которых Кингсли никогда не встречал раньше. Деловые
партнеры отца. Друзья его матери. У всех были руки, что нуждались в пожатии, щеки,
что необходимо было поцеловать. Но все, что он хотел сделать, это рухнуть на пол и
рыдать в течение нескольких дней и недель, месяцев и даже лет, пока он не умрет, и
сможет снова быть вместе со своими родителями. Потом за ним пришли родители его
матери. Их торжественное: « Пора идти, дорогой» были тремя наиболее болезненными
словами, сказанными ему, после тех других четырех страшных слов, что Мари-Лаура
шепнула ему тремя днями ранее: Maman и Papa ушли. Кингсли позволил себя увести,
его сознание было в оцепенении. Но его ошеломленное состояние разрушилось, когда
он почувствовал, как десять острых ноготков впиваются в его руку.
- Non. Non… - плакала Мари-Лаура, прижимаясь к нему, как будто ее
собственная жизнь висела на волоске. Ее красивое лицо исказилось от боли, и ее
словарный запас был сокращен до одного слова non. На протяжении десяти минут она
крепко держалась за своего младшего брата, рыдая у него на плече и поглаживая
204
Принц. Тиффани Райз.
волосы... И тогда Кингсли наконец расплакался тоже. Их родители уехали во второй
медовый месяц, в Тоскану. Таков был план. Им даже не удалось выбраться из Парижа.
А теперь только они с Мари-Лаурой остались друг у друга. И его забрали у нее в
Америку.
- Мари-Лаура, она сошла с ума после похорон. Я никогда не видел ее такой. Обе
мои руки были расцарапаны в кровь к тому времени, пока наши бабушка и дедушка,
наконец, оттащили ее от меня.
Кингсли беспокоился о своей сестре. Она любила слишком сильно. Чересчур
сильно. Его. Их родителей. Любого, на кого она обращала свое внимание. Он хотел,
чтобы она могла уехать с ним в Америку. Это бы усмирило ее, успокоило ее нервы.
