чтобы она могла уехать с ним в Америку. Это бы усмирило ее, успокоило ее нервы.
Возможно, она начала бы исцеляться здесь, как он.
- Иногда причинение боли - единственный способ, показать любовь.
Кингсли полоснул Сорена взглядом.
- Поэтому ты делаешь мне больно?
Лицо Сорена ничего не выражало. Он вообще не проявил никаких эмоций, когда
просто ответил:
- Я уж точно причиняю тебе боль не из ненависти. Продолжай. Что с Мари-
Лаурой?
- С ней не все в порядке. Она беспокоится обо мне. Когда меня ранили в школе,
она начала продавать ювелирные изделия Maman, чтобы приехать навестить меня. У
нее нет денег. У Papa были долги. Они оставили нам очень мало, когда умерли.
- Ты, кажется, переживаешь о ней не меньше.
Кингсли сфокусировал свое внимание на столе.
- Да. Она эмоциональная. Не слабая. Она очень сильная, честно говоря. Человек
сильных страстей. Каждого, кого она любит, она любит так, будто умрет без них.
Это… нехорошо так сильно беспокоиться о людях.
- А почему нет?
- Потому что они умирают. Или когда-то умрут. Даже ты. Мы обречены с
рождения. А ведь можем просто наслаждаться всем, чем хотим, oui? В любом случае
неважно.
- Ты сатанинский гугенот. Я не могу поверить, что опорочил себя кальвинистом.
- Так же, как и я, - сказал Кингсли, пытаясь сохранить невозмутимое выражение
лица. Он отказывался позволить Сорену увидеть, насколько он наслаждался тем, что
205
Принц. Тиффани Райз.
опорочил себя этим католическим пианистом, который пугал всех в школе, кроме
него. - О чем ты только думал?
- Очевидно, я не думал. - Сорен подошел к Кингсли и забрал тряпку из его руки. -
Очевидно, я и сейчас не думаю.
Потянув руку к шее Кингсли, Сорен начал расстегивать его рубашку. Вскоре
Кингсли был раздет догола и лежал лицом вниз поперек стола. Грубые деревянные
края поверхности которого врезались ему в бедра. Сорен снял кожаный ремень и
теперь использовал его, чтобы показать ему, как мало он думает о богословии
Кингсли. А после длительной порки, когда задняя часть всего тела Кингсли саднила от
пламенных рубцов, Сорен показал ему, как мало их различия в богословии значили
для него. Два часа боли и удовольствия прошли в красной дымке. Они оба оказались
на теперь чистом дубовом полу эрмитажа, Кингсли голый, а Сорен все еще одетый;
Кингсли улыбающийся, а Сорен пытающийся не улыбаться.
Там, на полу они лежали рядом друг с другом, глядя в потолок. Кингсли,
потянулся, пытаясь найти руку Сорена. Он обнаружил ее рядом с его бедром и
позволил своим пальцам расположиться на пальцах Сорена. И хотя Сорен была внутри
него лишь минуту назад, казалось, запредельной вольностью, держать его за руку.
- Я думаю, мне здесь понравится, - признал Кингсли. - Дыра, peut-être. Но это
наша дыра.
Сорен, наконец, улыбнулся.
– Так и есть. И будет лучше, когда мы закончим. Мы можем принести чистую
раскладушку и матрас из школы. На складе есть с десяток.
- И пол сгодится.
Сорен покачал головой.
- Я могу тебя ранить на полу. Я хочу, чтобы тебе было комфортно. И нам,
возможно, придется иногда здесь ночевать.
Кингсли поднял брови.
- Придется? Или захочется?
Сорен повернулся и посмотрел ему в лицо.
– Неважно. И то и другое.
Кингсли решил, что « и то и другое» были его любимыми словами. Мгновением
раньше он был слишком застенчив, чтобы взять Сорена за руку. Но теперь он
привстал, наклонился к груди Сорена и поцеловал его. Сорен сначала не делал ничего,
даже не отреагировал.
206
Принц. Тиффани Райз.
- Ты сатанинский католик, поцелуй меня, - сказал Кингсли у его губ.
Сорен рассмеялся, но потом сдался и ответил на поцелуй, сначала лениво, но
потом с новой страстью. Через несколько секунд Кингсли лежал на спине еще раз.
Грубая древесина впивалась в кожу, но он смаковал дискомфорт, упивался болью. Это
была жизнь. Боль, секс, страх, грех… он думал, что умер в день, когда тела его
родителей были кремированы, а их пепел сложен в сосуды. Но с Сореном он открыл
новую жизнь, жизнь, которая не принадлежала бы ему, не умерли бы его родители.
- Пожалуйста, - молил Кингсли. - S’il vous plaît. Я хочу тебя...
Он перешел на французский язык снова, пока они целовались. Он жаждал тела
Сорена и момент единения, что они всегда делили после избиения, закончился. Сорен
отстранился и посмотрел на него сверху вниз. Он коснулся губ Кингсли.
- Я не могу. - Со вздохом, Сорен перевернулся на спину. Бок о бок снова, они
смотрели в потолок, Сорен совершенно тихий и Кингсли изнемогающий от тщетной
жажды.
- Ты говорил всерьез. Ты не можешь…
Кингсли позволил словам затихнуть. Он думал… он поверил Сорену, той ночью,
когда тот признался, что не мог возбудиться без причинения боли. Но этот поцелуй,
этот невероятный поцелуй, ни один человек не мог так целоваться и остаться телесно
безучастным.
- Нет. Во мне давно что-то сломалось. Я никогда не исцелюсь. Ты сможешь
простить меня?
- Non. Я имею в виду, нет, ничего в тебе не сломалось. Ты другой. Я, должно
быть, тоже другой, раз я не против и люблю боль.
- Ты другой.
- Vive la différence, oui?
- Oui, - сказал Сорен, мягко рассмеявшись. - Vive la différence.
- Как ты думаешь, может где-то есть такие же, как мы? Или так бывает только в
книгах де Сада?
Сорен вздохнул.
- Я думаю, что должны быть где-то такие же, как и мы.
- Ужасающая мысль.
Кингсли улыбнулся в потолок.
- Действительно.
207
Принц. Тиффани Райз.
Сорен, казалось, смаковал эту идею. Кингсли же погрузился в нее с головой.
- Я найду их когда-нибудь, - решил Кингсли тогда и там. - И я подарю тебе их. У
твоих ног будет тысяча человек, когда бы ты ни захотел их.
- Мне не нужно тысячи.
- Тогда, только одного. У нас должна быть девушка, у тебя и меня. Только для
разнообразия.
- Девушка, это было бы неплохо.
- Мария или Мария Магдалина? - спросил Кингсли с дьявольской усмешкой.
- Мария Магдалина, конечно. Я всегда находил ее интереснее всех Марий.
- А как наша Мария Магдалина будет выглядеть?
- Она не может быть блондинкой, - сказал Сорен. – И тем более она не может
быть похожей на тебя.
- Что-то среднее между нами? Она будет бледной, как ты, но с темными
волосами, как я.
- Мы же не просим многого, верно?
- Это мечта. Мы можем сделать ее, какой нам хочется. Давай наградим ее
зелеными глазами.
- Я предпочитаю черные.
- Тогда, и то, и другое, - храбро сказал Кингсли. - Черные волосы и зеленые
глаза. Или, возможно, зеленые волосы и черные глаза.
- Звучит прекрасно. Какая она?
- Дикая.
Это было первое слово, что пришло на ум Кингу. Сорен казался таким
контролирующим, таким холодным и сдержанным. У него должен быть кто-то теплый
и дикий, чтобы сбалансировать это.
- Дикая, да. Неукротимая, - предложил Сорен.
- Но приручаемая. Иначе она сбежит.
Сорен покачал головой.
- Она сбежит, я уверен. Она не была бы по-настоящему дикой, если бы этого не
сделала.
- Но она вернется?
208
Принц. Тиффани Райз.
- Да, она вернется. Она хочет, чтобы мы ее приручили.
- По крайней мере, мы так говорим себе, - сказал Кингсли, и перекатившись на
бок, начал ласкать шею и ключицы Сорена.
- Она будет необузданнее и опаснее, чем мы с тобой вместе взятые.
- Я уже обожаю ее. Но я обещаю, что разделю ее с тобой, - пообещал Кингсли.
- Ты отдаешь ее мне, помнишь? Я единственный, кто разделит ее с тобой.
- Конечно. Прости меня. Она станет твоей, и ты разделишь ее со мной, потому
что ни одного мужчины, никогда не будет достаточно для такой девушки, как она. И
мы трое станем новой несвятой троицей.
- Да поможет нам Бог.
- Он должен помочь, с такой девушкой, как эта.
- Звучит идеально.
- Она будет столь же совершенна, как и мы.
- Бедная девочка. Что я должен дать тебе в обмен на такой подарок? - спросил
Сорен, забирая руку Кингсли со своей шеи и расположив ее на своем животе.
- Rien … ничего. У меня есть все, чего я хочу.
- Это не правда. Ты говорил раньше, как скучал по своей сестре.
Кингсли сел и посмотрел на Сорена.
- Oui. Mais она не может себе позволить приехать. Ни у нее, ни у меня нет денег.
Сорен поднял брови и одарил Кингсли высокомерной полуулыбкой, которая
заставила его желудок рухнуть в пах.
- У меня есть.
Глава 26
Север
Настоящее
