угрюмый разжигают.
Страдальцы, палачи, тираны, бунтари,
Согласья и любви служители, цари, —
Поочередно меч вздымают.
И жаждет небеса против земли поднять
Презревшая закон воинственная рать, —
Несчастья сеятель, слепой, неодолимый...
370 Но нет! Один лишь Божий глаз
Проникнет сердца мрак, для нас неизъяснимый:
Пускай преступного сто раз освободим мы,
Чем без вины убьем хоть раз.
Есть тысячи лжецов, питомцев лицемерья,
Но есть достойные мужи,
Святые жертвы легковерья.
Оставим жалобы. Пусть зреет плод в тиши.
О доблесть, ты жива! И есть сердца меж нами,
В ком к родине любовь без чванства и без лжи
380 Святое возжигает пламя.
XXI
Вы, души мудрые, где истина звенит, —
Как скалы твердые, в игре валов смятенной,
О разум, века сын, бессмертен твой гранит!
Да днесь закона власть он миром осенит!
А вы, вы хищники вселенной,
Тираны гордые, хмельные короли,
Откройте очи! Там вы видите ль вдали, —
Нездешний ураган грядущего отмщенья
Встает на вас? О, верьте мне!
390 Предотвращайте вихрь и верное паденье
И нации своей вы облегчайте звенья,
А тяжесть короля — стране.
Сотрите с их груди, израненной в страданьях,
Следы насильнических ног.
Глаголет небо в сих рыданьях!
О, если б добрый царь у нас смирить их мог,
Иль если б добрый меч, рабов спаситель, взмахом,
Сверкнув над вами вдруг, сердца бы вам ожег
Спасительным и вещим страхом!
XXII
400 Познайте истину и голос всех времен,
Что право короля не есть причуда злая.
И если скипетр ваш дерзнет попрать закон, —
Убийцы, падайте! Дрожи, коварный трон!
Закона матерь пресвятая —
Свобода светлая, дочь Франции родной,
За человека мстить, злодейство звать на бой,
Несется над землей, суда взвивая знамя.
Дрожите! Грозен светоч глаз!
Ступайте же на суд, ответ держите сами,
410 Без свиты, без венца, забытые льстецами,
Без стражи, что умрет за вас!
И рок уже влечет, жестокий и победный,
На это вышний трибунал
Величий ваших призрак бледный.
Все слезы там сольет она в один кристалл,
И, грозный судия, — в деснице молний взмахи, —
Народа вонмет стон, — и скипетров металл
Падет, рассыпавшись во прахе!
НА ИЗОБРАЖЕНИЕ ЮПИТЕРА И ЕВРОПЫ
Пришелец! Этот бык, что на груди морской
Взрезает пенный вал уверенной ногой, —
Единственный, кого носила Амфитрита.
Плывет он к берегам прославленного Крита.
Под кисеей, что вихрь вздымает на лету,
Одной из тирских дев несет он красоту.
В слезах, зовя подруг и родичей, несмелой
Рукой она за рог его схватилась белый,
Страшится влажных ласк и, на хребте быка,
10 От волн спасается пугливая нога.
Искусство сделало текучей бронзу. Ходит
По ней волна. А тот мычащий мореходец,
Тот бык — бессмертный бог и царь богов: тот бык —
Юпитер сам. Его и молнию и лик
Ты в ложном облике вдруг узнаешь смущенно.
Таким сошел он с туч на пастбище Сидона, [490]
Тая под бычьим лбом расчет коварный свой,
И телок чаровал рогатой красотой.
И милая ему Европа, дева Тира,
20 Незнающей рукой царя ласкает мира,
И в свой черед он к ней ласкается. Она
Желанным бременем ему на рамена
Легла доверчиво. И бог в личине бычьей
В пучину ринулся. Вор красоты девичьей —
Весь в пене моря. Кипр уже он миновал,
И к критским берегам его выносит вал.
Тот счастлив, кто, трудом прилежным увлеченный,
Припав к источнику премудрости ученой,
С достатком скромным в дар однажды получил
Свободу: без нее и сам талант не мил.
Как жизнь его полна в святом уединенье! —
Прогулки, долгий сон, мечтанья, вдохновенье
И свежий поцелуй порой в вечерний час
Белянки молодой, хозяйки черных глаз.
Ему не суждено в сраженье против рока
10 Свой гений погубить, угаснуть раньше срока,
Бесславно посвятив перо во цвете лет
Работе тягостной, в которой смысла нет.
Его ладье блуждать не нужно на просторе,
Где бурное кипит большого света море.
Слух не томит его, назойливо звеня,
Бездарных риторов пустая болтовня,
Погрязших в дебрях фраз, лихих иносказаний
Для утверждения безумных притязаний.
То всё наследники, достойные отцов,
20 Сброд жадных хищников, всесильных подлецов,
Тиранов и невежд, напыщенных и вздорных, —
Законников, святош, чиновников, придворных.
Счастливцу никогда шедевр свой не прочтет,
Самодовольства полн, салонный рифмоплет.
Не должен обрекать он правду на изгнанье,
Предписывать душе угрюмое молчанье,
Все в одиночестве переживать, тайком,
И посреди глупцов казаться сам глупцом.
(Гораций, сатира VI, книга II)
Раз к мыши полевой провесть часы досуга
Из города пришла старинная подруга.
Хозяйка в бедности и крошки берегла,
Но в этот день она старалась, как могла,
Чтоб гостье угодить великолепным пиром.
Все было там: изюм, орехи, сало с сыром.
Надеялась она разнообразьем блюд
Прельстить почтившую ее простой приют,
Которая на стол с презрением сугубым
10 Взирала, до всего едва коснувшись зубом.
Сама ж хозяйка горсть откушала зерна —
Подруге лучшее оставила она.
“Послушай, милая, — тут гостья так сказала, —
Ты здесь в своей глуши порядком одичала.
Зачем устраивать в такой пустыне дом,
Когда до города рукой подать? Пойдем!
Там ждут нас празднества, пиры, увеселенья.
Проходит наша жизнь, спеши ловить мгновенье.
В конце дороги смерть любого сторожит,
20 Ни знатный, ни бедняк ее не избежит”.
Такие доводы сельчанку убеждают,
И вот они встают,
