Приехала женщина-зодчий с рабочими – для замеров. Сероглазая, щуплого телосложения, со строгой причёской и в скромном коричневом кафтане, госпожа Леглит совершенно не производила внушительного впечатления. Просто не верилось, что она была способна в одиночку поднять большую каменную постройку. Однако работала она быстро: каких-нибудь полчаса – и она уже набросала чертёж дома в разрезе со всеми размерами. Спускалась она и в погреб, и в подвал, осматривала всё и опять чертила, рисовала, записывала колонки цифр и одной лишь ей понятных обозначений. Матушка осведомилась:
– Всё будет точно? Дом встанет на место?
Госпожа Леглит, неразговорчивая и угрюмоватая, с вечно сведёнными тёмными бровями и остреньким лицом, хмыкнула.
– Сударыня, я как раз этим и занимаюсь... Забочусь о том, чтобы дом сел на новый фундамент, как на родной. Не изволь беспокоиться, всё встанет точно. Погреб будем делать такой же или желаешь расширить? Возможность есть.
– Да ни к чему расширять, наверно, – подумав, ответила матушка.
– Хорошо, оставляем такой же, – промычала себе под нос женщина-зодчий, что-то записывая. – Водоснабжение и водоотвод уже будут проложены, останется только подсоединить дом после установки. Ну, а в городскую сеть одушевлённых домов он впишется сам, и вы сразу же сможете заказывать доставку еды, вызывать повозку и пользоваться прочими услугами, требующими связи дома с городскими учреждениями обслуживания.
– А примерно в какие сроки всё будет готово? – спросила матушка. – Меня через месяц переводят на службу в столицу, и если вопрос с домом подвиснет...
– В течение месяца всё будет сделано. Даже раньше. – Госпожа Леглит что-то считала, и из-под её карандаша вылетали стройные столбики цифр. – Наша работа уже оплачена Её Величеством.
Чем ближе был день переезда, тем сильнее нервничала Темань. Она уволилась из новостного листка, сказав:
– Всё равно я ни о чём не могу думать. Даже работа опротивела. Люди опротивели, всё опротивело. Такое чувство, что жизнь кончилась.
Она не то что раскисла – разваливалась на части. Раздобыв в кабаке горячительное на вынос, она выпила всё на улице, но не рассчитала – перебрала до потери сознания. Матушка была на службе, а Рамут как раз вернулась с очередных родов и ополаскивалась в купели, когда раздался звон, и дом доложил:
«Госпожа, прибыли представители охраны общественного покоя».
Встревоженная, Рамут поспешно набросила халат и спустилась в переднюю. На крыльце мялся страж порядка, блестя пуговицами чёрного мундира.
– Сударыня, доброго вечера... – козырнул он. – Госпожа Темань здесь проживает?
– Здесь, но её сейчас нет дома, – ответила Рамут, чувствуя леденящее дыхание тревоги. И спросила глухо: – Что случилось?
– Дык... А дома её нету, потому что она некоторым образом... это самое... имела несчастье упасть без чувств на улице, находясь в... э-э... как это ни прискорбно, нетрезвом состоянии.
Страж докладывал смущённо, словно произошедшее вызывало у него искреннее и глубокое сожаление.
– За решётку-то её сажать – ну никак... рука не поднялась. Госпожа – такая уважаемая, такая... Кхм... Красивая. Ну, нельзя её было к этим всем засранцам – э-э, то есть, прошу прощения, нарушителям порядка – засовывать. Подумали сперва, что дурно с нею сделалось от нездоровья какого, а приподняли – пахнет... нетрезво так. Ну, и решили домой её доставить. Карточка вот у неё из кармана выпала. – Страж мял в пальцах визитку Темани. – Может, беда у неё какая, раз она так... кхм... набраться изволила. Да если ещё и за решётку загреметь... Неудобство может выйти. Не к лицу госпоже в этакие-то переплёты попадать.
У ворот стояла повозка, из которой второй страж выносил на руках бесчувственную Темань – в испачканной одежде, без шляпы, растрёпанную и с синяком под глазом. Расстроенной до леденящей дрожи Рамут оставалось только поблагодарить стражей, отнесшихся к Темани с такой чуткостью и пониманием, а саму незадачливую пьянчужку переодеть в чистое и уложить в постель. Судя по обширным мокрым пятнам на одежде, та валялась в какой-то грязной луже.
Пришлось обо всём рассказать вернувшейся со службы матушке. Слушала она молча, и с каждым словом её лицо суровело и каменело. Склонившись над спящей Теманью, она тяжело вздохнула. Ужинать она не стала, только выпила у камина чашку отвара тэи, влив в неё полчарки хлебной воды – согреть нутро. Долго сидела, устало заслонив лицо рукой.
– Матушка... – Рамут тронула её за плечо. – Ну, может, всё-таки съешь что-нибудь?
– Не хочется, детка. – Северга щурилась, будто от головной боли. Вздохнула: – Хуже всего то, что я не могу её ни ругать, ни отчитывать. Помочь и успокоить – тоже. Я не знаю, что нам с нею делать. У неё есть причины бояться Дамрад, и чем меньше расстояние между ними, тем этот страх будет сильнее. Скажи мне, Рамут, что я должна была сделать, когда Владычица вызвала нас к себе? Как поступить? Отказаться? Отвергнуть повышение, порвать подписанный приказ?
– Это я, наверно, виновата. – Осознание накрыло Рамут, как выстуженный морозом панцирь, сковало ей грудь. – Если б я не сказала, что не хочу расставаться с тобой...
Матушка вяло взмахнула пальцами, поморщилась.
– Не надо, не вини себя ни в чём. Этот приказ был готов ещё до нашего с тобой приезда, там число стояло – не день подписания, а день составления. Так что... Ты тут ни при чём, девочка. Всё уже было решено. Слушай... А ты как-нибудь своим внушением не можешь ей в мозги втемяшить, что пить хмельное – плохо? Ну, или сделать так, чтоб она к нему испытывала отвращение? Чтоб её от него рвало, к примеру?
– Я попробую, матушка, но не знаю, получится ли у меня, – сказала Рамут. – Я ничего подобного никогда не делала.
Как назло, ночью её опять вызвали на роды, и домой она вернулась только в семь утра – вымотанная до слабости в ногах и зябкой дрожи нервов. Матушка уже ушла на службу, а Темань, подавленная и болезненно бледная, пила в постели отвар тэи. Её тусклый, мутновато-усталый, как осеннее небо, взгляд выражал обречённость. Синяк уже сходил, осталась лишь небольшая желтизна с носовой стороны глазницы.
– Ты где приложиться-то так умудрилась? – Рамут присела рядом, осматривая остатки фингала.
– Не помню... Ударилась, наверно, обо что-то. О столб, кажется. – Чашка нервно звякала о блюдце в руках у Темани. – Ну, не в драке же я его получила, в самом деле! Я кулаками не машу... и не умею.
Слушая рассказ Рамут о том, как её вчера доставили домой заботливые стражи порядка, она прикладывала к щекам пальцы и загнанно шептала: «Какой позор... Как низко я пала...» Однако предложение о внушении она сразу отвергла.
– Нет, я не позволю ничего делать с моими мозгами. Даже из лучших побуждений. А уж если ты раньше этим не занималась, то тем более. Чем это может кончиться – неизвестно. Может, я вообще с ума сойду после этого...
Рамут оставалось только мягко успокаивать Темань – точно так же, как тогда, во время её болезни. Ничего особенного она не делала, просто сидела рядом, пропуская меж пальцев прядки её золотых волос, и веки Темани постепенно наливались тяжестью, а ресницы трепетали, готовые сомкнуться. Ничего внушать молодая целительница не пыталась, просто старалась снять это нервное напряжение, от которого у супруги её матушки твердела шея и углублялись ямки под ключицами. «Она пьёт от страха и беспокойства. Может быть, если она успокоится и расслабится, то и пить ей не захочется», – рассуждала про себя Рамут.
Темань задремала, и Рамут ещё некоторое время побыла с ней, мысленно развеивая незримое облако тревоги вокруг неё. Усталость одолевала её саму, и Рамут решила, что хоть пару часов отдыха стоило попытаться выкроить. Не тратя времени на купель, она упала в постель и провалилась в крепкий сон.
Вздремнуть удалось не более часа: Рамут поднял звонок дома, оповещавший о новом посетителе. Ощущение было такое, будто острый крюк подцепил её за рёбра и выдернул из зыбкой и вязкой трясины. Несколько мгновений Рамут приходила в себя, попутно обнаружив, что легла спать не раздеваясь. Одежда помялась, конечно, но она могла встретить больного незамедлительно. Наскоро приведя в порядок волосы, Рамут устремилась по лестнице вниз.
Её помощь требовалась очередной жертве поединка. Бледного и забрызганного кровью, трясущегося златокудрого красавчика вели под руки двое его пьяных приятелей.
– Госпожа врач... Ик! Пришей ему, пожалуйста, руку!
Запястье пострадавшего было перетянуто ремнём, а отрубленная кисть торчала у него из кармана. Рамут устало поморщилась: эти праздные забияки не вызывали у неё ничего, кроме глухого раздражения, но лечить она была обязана всех обратившихся без исключения.
– Проходите в кабинет. Сюда, пожалуйста, – пригласила она учтиво.
Приятели, выписывая ногами кренделя, кое-как помогли златокудрому бедолаге вскарабкаться на операционное кресло.
