– Держись, старик, – подбадривали они его. – Сейчас тебе госпожа врач всё пришьёт...
– Выйдите за дверь, – холодно велела Рамут. – И ждите в гостиной.
Пострадавший, едва оказавшись в кресле, блеванул на пол: как и его дружки, он был изрядно пьян. Рамут с каменным лицом велела дому убрать за ним, а сама принялась готовить всё необходимое для пришивания руки.
– Святая печёнка Махруд, как больно!
Рамут сделала обезболивание, и пострадавший затих с остекленевшим взглядом. Наложив тонкую плёнку хмари на срез запястья для остановки крови, она взялась за дело. Недосып сказывался гулом в голове, наползал звенящим колпаком, но Рамут было не впервой так работать. Сосредотачиваться она умела.
Способность навиев к восстановлению после повреждений была столь велика, что не требовалась даже большая тщательность при соединении тканей. Нервы и кости Рамут сращивала своим целительским воздействием, крупные сосуды схватывала парой-тройкой стежков, а сеть мелких должна была заново вырасти сама. Кисть между тем оживала: мертвенная бледность уходила, уступая место здоровому цвету. Убедившись, что кровообращение в конечности восстановилось, Рамут наложила последние швы на кожу и немного пошлифовала будущий рубец пальцами, чтобы он рассосался без следа, после чего покрыла руку плёнкой хмари и наложила гипсовую повязку. Сняв увеличительные окуляры, она опустилась в изнеможении на стул. Щелчок пальцами – и оцепенение обезболивания покинуло тело больного.
– Готово, – сказала Рамут дуэлянту, похлопывая его по бледноватым щекам. – Повязку не трогать. Через сутки – ко мне, будем снимать.
Денег ни у самого пострадавшего, ни у его друзей с собой не оказалось: видно, всё пропили-прогуляли.
– Хорошо, счёт за лечение я вышлю на дом, – вздохнула Рамут. – Назови место своего проживания, любезнейший.
Счета обычно оплачивались либо супругами, либо матушками этих бездельников. Свернув и запечатав бумагу, Рамут вложила её в щель домашнего почтового ящика и отдала распоряжение:
– Дом, отправить.
«Будет сделано, госпожа».
Счёт ушёл по письмоводу в городское почтовое отделение. Нетрезвого пострадавшего после обезболивания окончательно развезло, и Рамут пришлось вызывать для него повозку. Дружки, пошатываясь, рассыпались в благодарностях, а целительница про себя думала не без досады о том, что придётся, пожалуй, завтра самой навещать этого шалопая, чтобы снять гипс. Сейчас он вряд ли что-то услышал и запомнил.
Вечером у матушки состоялся серьёзный разговор с супругой. Огонь потрескивал в камине, отражаясь угрюмо-колючими искорками в её льдисто-светлых глазах, отвар тэи янтарно золотился в чашках.
– Дорогая, если в тебе сохранилась хоть капля достоинства, ты больше не будешь так поступать.
Сквозь спокойствие снежной равнины в голосе матушки морозной звёздочкой звенела усталая печаль. Темань потирала круговыми движениями виски, уставившись застывшим, безжизненным взором на пламя.
– Я уже не знаю, что от меня осталось, – пепельно-горестным, севшим голосом пробормотала она. – Иногда мне кажется, что меня уже нет.
– Милая... – начала матушка.
– Нет, Северга, не надо. – Темань измученно зажмурила глаза, накрывая сомкнутые веки дрожащими пальцами. – Не утруждайся успокаивать меня и обнадёживать. Заверения в том, что всё будет хорошо, звучат глупо и жалко. Ничего хорошего впереди не предвидится. У меня вот здесь ледяной ком предчувствия какой-то беды. – Ладонь Темани легла на грудь, зарывшись в кружева.
Лицо матушки застыло, сурово заострилось, под сведёнными в одну тёмную линию бровями залегла мрачная тень, а складки у губ обозначились резко и горько. Она не могла ничем утешить Темань, не находила для неё ободряющих слов.
– Ладно, пошли спать, – только и смогла она проронить. – Поживём – увидим.
Предчувствие беды поселилось в доме призраком с большими тревожными глазами, который таился в каждом углу, дышал тоской и осенней бесприютностью. Темань больше не напивалась, но целыми днями просиживала в кабинете за рабочим столом, ударившись в сочинение стихов. Нервные, скачущие строчки были исполнены тягучей безысходности и безнадёги, из них таращила свои пустые глазницы смерть. Комкая листки, Темань швыряла их в корзину, запускала тонкие, беспокойные пальцы себе в волосы и подолгу сидела за столом с застывшим взглядом. Оттаяв, снова принималась строчить, грызла перо, расхаживала по комнате... А порой, возвращаясь с очередного вызова, Рамут заставала её плачущей, с неубранными волосами, беспорядочно распущенными по плечам и спине. Неугомонная жажда помогать страждущим заставляла целительницу забывать усталость и бросаться к ней на выручку. Её чудотворные руки мяли плечи Темани, чуткие пальцы рвали густые леденящие нити незримой паутины, окутавшей голову матушкиной супруги: так Рамут чувствовала эту тоску. Слёзы Темани высыхали, она грустно и благодарно улыбалась, пила отвар тэи – чашку за чашкой, со сливками и без. И снова строчила и строчила без конца. Свои стихи она называла унылой слякотью, а однажды сгребла листки в кучу и швырнула в камин. Матушка склонилась над нею, плачущей в кресле, поцеловала в золотистую макушку.
– Ну, зачем же ты так? Писала, писала – и вот, здрасьте вам...
– Ничего светлого и прекрасного в моём бумагомарательстве нет, – надломленно и устало ответила Темань, зябко и угловато поводя плечами. – Никакой художественной ценности, одна тоска и нытьё. Туда им и дорога...
Рамут было некогда тосковать, вызовы шли один за другим: отрубленные конечности, расквашенные лица, вспоротые животы и бессчётные роженицы. Для каждой из этих женщин радость материнства была больше, чем что-либо на свете; у первородящих в глазах плескался страх и боль, будто они переживали нечто, чего не случалось до них ни с кем и никогда. И они не могли понять, почему Рамут так невозмутимо, непробиваемо и непоколебимо спокойна, будто увенчанная снежной мудростью гора. Ответ был прост: её, видевшую таинство деторождения не одну сотню раз, уже ничто не могло впечатлить. Каждые четвёртые роды приходилось завершать разрезом; свою сноровку в этой операции Рамут отточила до совершенства, а особый способ обезболивания женщинам очень нравился. Довольные мамочки советовали Рамут своим подругам и знакомым как «чудо-врача, которая забирает всю боль в кулак».
Наконец настал день переезда. Госпожа Леглит с рабочими пришла рано утром; пока эти ребята отсоединяли трубы в подвале, женщина-зодчий не отказалась выпить чашечку отвара тэи с круглым сахарным печеньем.
– Вы можете не покидать дом во время передвижения, есть и спать как обычно, – сказала она. – Дорога займёт не более пяти-шести дней.
Во дворе рабочие соорудили из досок что-то вроде плота, на который водрузили две огромные ёмкости – цилиндрические баллоны размером с небольшую комнату. Помост прикрепили к стене дома.
– Это переносное устройство водоснабжения замкнутого вида, – пояснила госпожа Леглит. – Оно предназначено для использования домами во время передвижения на большие расстояния. Из одной ёмкости вы будете потреблять воду для своих нужд, а во вторую будет сливаться отработанная. Пройдя через несколько очистителей, она снова поступит в начальную ёмкость. Насчёт чистоты не беспокойтесь – кристальная. Парни будут следить за работой очистителей и поддерживать качество вашей воды на должном уровне. Всё необходимое для этого у нас есть.
Очистители были встроены в трубу, соединявшую ёмкости, а в качестве фильтров в них использовалась сгущённая хмарь. Задача рабочих состояла в своевременной их замене и очистке на протяжение всего переезда. Одушевлённый дом успешно подключился к водяному устройству, испытал насосы – всё работало исправно. В кладовке-охладителе хранился недельный запас пищи – можно было отправляться в путь.
– Готово, госпожа Леглит, – сказал заглянувший в дом рабочий. – Можешь подымать дом.
Это было впечатляющее зрелище. Женщина-зодчий, с виду совсем не казавшаяся могучей, встала на дорожке перед домом, и её лицо стало сосредоточенно-замкнутым, брови нахмурились, веки сомкнулись. Рамут, наблюдавшая в окно за её действиями, услышала какой-то треск и хруст, и пол дрогнул у неё под ногами. Руки госпожи Леглит сделали рубящее движение по горизонтали, и Темань от громкого «крак!» вздрогнула и охнула.
– Не пугайтесь, это дом отделился от фундамента, – успокоила госпожа Леглит, вскакивая на крыльцо.
Стоя на крыльце с непроницаемым лицом, она легонько взмахнула руками вверх, и дом действительно начал подниматься. Темань боязливо зажмурилась, вжавшись в кресло, а Рамут с матушкой с любопытством наблюдали, как земля удалялась, а соседние дома уходили вниз. Помост с водяными ёмкостями, поддерживаемый подушкой из хмари, двигался на том же уровне.
– Милая, ну что ты там съёжилась? – усмехнулась Северга, оборачиваясь к оробевшей супруге. – Подойди, глянь в окошко: мы летим!
