А снайпер меня не ждёт? Значит, я правильно сделал?
БабМаша гордо фыркнула.
— Там видно будет! Уходи! — сказала она строго. — И очень скоро всё забудется.
— Непременно, — подхватил Кокаларис и, махнув мне рукой, вальяжно двинулся к воротам. — Так и задумано.
А вскоре с улицы донёсся мерный вдох автомотора, приоткрылась дверца в салон и… Яркий солнечный свет внезапно скрылся за наплывшей тучей, а по лицу и рукам скользнул резкий холодный ветер.
— Ну, вот и началось, — торжественно произнесла бабМаша. — Да будет воля твоя!
Отступив от бабули, я хмуро глянула в небо, а потом на ворота.
— Чья воля? — насторожилась я. — Вы, что… его — того?
БабМаша промолчала, а через миг до слуха отчётливо долетел гневный рык.
— Тво-ою ма-ать! — проревел Кокаларис и сердито застонал.
Испугавшись, я рванула за ворота и увидела, что он стоял у открытой дверцы и, опустив голову, тяжело упирался в кузов. Ветер высоко вскидывал полы его чёрного пальто, а полетевшие с неба хлопья снега украшали волосы не тающей сединой. Я смотрела на Афоню и растерянно топталась на месте, не зная, смогу ли помочь. Ну а вдруг?! Кровь Ивана-царевича и всё такое. Но как только решилась и сделала шаг, ко мне вдруг подскочила бабуля и, схватив за руку, потянула назад.
— Да вы что?! — завопила я. — Не надо!
БабМаша молча толкнула меня в объятия ещё сонного Димки и, кликнув удивлённого Алексея, побежала с ним закрывать ворота. Они так торопились, как будто с той стороны на наш дом пёр гигантский дракон. Ну, судя по звукам, было вполне похоже. Однако, как только ворота закрыли, рычанье стало медленно угасать и вскоре вовсе стихло. Дед Лёша понуро огляделся и выдохнул:
— Туды ему, поганцу, и дорога. Однако… что ж вы всё утаили, Марьюшка? Почему я не знал?
— Так нужно было, Алёшенька, — вздохнула бабМаша. — Не сдержался бы ты, ведь сам же знаешь, и раньше бы всё решил, до девочки. А чёрное сердце Афоньки должно в руках у неё побывать — так матушка хотела. И вот случилось. Некому будет силушку тянуть из славной землицы нашей.
Дед Алексей обиженно прошёлся взглядом по выползавшим из дома гостям.
— Все знали, кроме меня. Эх, Марьюшка! — горестно выдохнув, он двинулся к крыльцу.
А бабМаша на миг заломила руки, печально глядя деда, а потом решительно повернулась к гостям и засияла:
— Свершилось! Вот и пришла… Договорить бабуля не успела: за воротами вдруг взревел мотор, заскрипели шины, и к небу взвилось облако снежной пыли. БабМаша и гости растерянно переглянулись, а мне наоборот стало легче — холодящий душу ужас отступил. И словно в тон моему настроению в небе снова показалось солнце, а ветер унёс свой пронзительный шлейф, а с ним и снежную тучу. Я быстро выпуталась из Димкиных рук и сердито двинулась к бабуле.
— И почему у меня такое ощущение, что всё это… какая-то подстава? — спросила я, пытаясь уловить её взгляд.
— Не понимаю, — смутилась бабМаша, а потом всё же призналась, что и её болезнь, и моя авария — всё продумано. И участие егеря подтвердила. И даже — мама дорогая! — лося.
— А если бы я разбилась?
— Исключено. С тобой была защита Матушки.
— Да что она против бесчувственного железа! — парировала я. — И Кокаларис…
— А это сила его чар над тобой довлеет, — пропела бабушка.
У меня аж дыханье перехватило.
— Да вы… — воскликнула я и, оттолкнув от себя Димку, бросилась в дом.
У дверей комнаты мне едва не стало дурно: она была на месте. Висела себе на петлях, как ни в чём не бывало, и ждала, пока её откроют. Ну, я так и сделала. Внутри комнаты тоже царил порядок, как будто и не было драки, тушек зайца и утки, и… ларца. Ничего не было. Рванув из комнаты, я с досадой нашла всех гостей и бабМашу в приподнятом настроении за обеденным столом. Из кухни плыл приятный запах пирога.
'Они всё забыли?' — растерянно подумала я, и через миг убедилась, что в памяти близких сохранился лишь случай с аварией и моё время в больнице. Про Афоню и тем более про его родословную, увы, никто ничего не знал. Ага, Матушка замела следы. Зато мой ревнивец, как только услышал имя другого мужчины, тут же нервно засопел и спросил: 'это кто?'.
— Конь в пальто! — огрызнулась я и взглянула на руку, в которой недавно держала каменное сердце Кокалариса. Удивительно, но на ладони остались чуть подсохшие красные пятна. А что, если именно они не позволили мне всё забыть? Возможно. Ох! И что теперь? Ну и зачем мне эта память?!
***
Дело было вечером, всем делать было нечего. Ведь героиня дня — а то бишь я — тихо злилась в своей комнате и не спешила выходить, зачем-то разбирая и снова собирая сумки. Благо, дверь была на месте и закрыта на ключ, так что попытки толкнуть её с той стороны не увенчались успехом. Мне не хотелось их видеть: ни Мулю, ни Димку, никого. Они-то поиграли в сказку и забыли, а мне за что такое 'счастье'?! Я не стремилась узнать о своих 'корнях' настолько глубоко, и шутки папы про то, что наш дедушка — Иван-царевич, воспринимала с юмором. А как иначе?! И уж тем более не думала, что новый очаровательный знакомый вдруг окажется бессмертным Кощеем, мечтавшим безопасно забрать своё сердце.
А мою душу какого чёрта зацепил?! Ведь говорила ему Ядвига — 'не увлекайся', так нет же, все чары в ход пустил. Хотя… я же тоже развесила уши. И со стороны реальной жизни знакомство с Кокаларисом спокойно можно озаглавить 'Мой больничный роман'. А вот его продолженье вне больницы — погруженье в чудо. И как я ни ворчала, всё же… одно с другим сливалось в такой волшебный водоворот, что голова кружилась. А ещё…
Проще говоря, мне стало жаль себя — такую глупую, доверчивую дуру. Утешеньем была мысль о том, что моё общенье с Кокаларисом, наши встречи, разговоры, его касания и взгляды — не прошли зазря. Для него. Ну, раз
