произведение никогда не существовало и никогда не будет
существовать, тем не менее его мысль истинна, и мысль остается
одна и та же, существует ли произведение или нет; и, наоборот, если
кто-нибудь говорит, например, что Петр существует, а между тем не
знает, что Петр существует, то эта мысль для него ложна, или, если
угодно, не истинна, хотя бы Петр действительно существовал. Это
высказывание «Петр существует» истинно лишь для того, кто
наверное знает, что Петр существует. Отсюда следует, что в идеях
есть нечто реальное, чем истинные идеи отличаются от ложных; это
нам и нужно будет исследовать, чтобы иметь наилучшую норму
истины (ибо, как мы сказали, мы должны определять свои
помышления по данной норме истинной идеи, и метод есть
рефлективное познание) и познать свойства разума. Не следует
говорить, что это различие возникает из того, что истинная мысль
есть познавание вещей через их первые причины, — хотя этим она и
сильно отличалась бы от ложной, как я ее истолковал выше, — ибо
истинной мыслью называется и та, которая объективно содержит
сущность некоего принципа, не имеющего причины и познаваемого
через себя и в себе. Форма истинной мысли поэтому должна быть
заключена в самой же этой мысли, безотносительно к другим; она не
признает объекта за причину, а должна зависеть от самой мощи и
природы разума.
Ибо если мы предположим, что разум воспринял некое новое
существо, которого никогда не было, подобно тому как некоторые
мыслят разум бога до того, как он сотворил вещи (восприятие,
которое не могло, конечно, возникнуть ни от какого объекта), из этого
восприятия должным образом выводили другие, то все эти мысли
были бы истинны и не определены никаким внешним объектом, но
зависели бы от одной только мощи и природы разума.
343
Поэтому то, что составляет форму истинной мысли, должно
искать в самой этой мысли и выводить из природы разума. Итак,
чтобы исследовать это, рассмотрим какую-нибудь истинную идею, о
которой мы с полной достоверностью знаем, что ее объект зависит от
мощи нашего сознания и что она не имеет какого-либо объекта в
природе: на такой идее, как это явствует из уже сказанного, мы легче
сможем исследовать то, что хотим. Например, для образования
понятия шара я произвольно создаю фиктивную причину, а именно,
что полукруг вращается вокруг центра и из вращения как бы
возникает шар. Эта идея, конечно, истинна, и хотя мы знаем, что так
никогда не возник никакой шар в природе, псе же эти истинные
восприятия есть наиболее легкий способ образовать понятие шара.
Нужно заметить, что это восприятие утверждает, что полукруг
вращается, каковое утверждение было бы ложным, если бы не было
соединено с понятием шара или с причиной, определяющей такое
движение, или, вообще, если бы это было голое утверждение. Ибо
тогда дух устремился бы единственно только к утверждению
полукруга, которое не содержится в понятии полукруга и не
возникает из понятия причины, определяющей движение. Поэтому
ложность состоит лишь в том, что о некоторой вещи утверждается
нечто, не содержащееся в образованном нами ее понятии, как,
например, движение или покой в понятии полукруга. Отсюда следует,
что простые мысли не могут не быть истинными, каковы простые
идеи полукруга, движения, количества и т.д. Все в этих идеях
утверждается, соответствует их понятиям и не простирается далее;
поэтому мы можем без всякого опасения ошибки образовать простые
идеи. Остается, следовательно, только спросить, какой способностью
может наш разум их образовать и до каких пор простирается эта
способность; найдя это, нам легко будет видеть высшее знание, до
какого мы можем дойти. Ибо очевидно, что эта его способность не
простирается до бесконечности. Действительно, когда мы о какой-
либо вещи утверждаем нечто, не содержащееся в понятии, которое
мы о ней образуем, то это указывает на недостаток нашего
восприятия, т.е. на то, что наши мысли или идеи как бы отрывочны
или неполны. Так, мы видим, что движение полукруга ложно, когда
оно в голом виде содержится в сознании, но оно же истинно, если
соединяется с понятием шара или
344
с понятием некоторой причины, определяющей такое движение. Если
поэтому в природе мыслящего существа лежит образовать истинные
или адекватные мысли, как это видно с первого взгляда, то
несомненно, что идеи неадекватные возникают в нас лишь оттого,
что мы составляем часть некоего мыслящего существа, одни мысли
которого полностью, другие лишь частично составляют наш дух.
Однако, что еще приходится рассмотреть, о чем не стоило
упоминать в связи с фикцией, но в чем находится источник
величайших ошибок, это случай, когда представляющееся в
воображении оказывается также и в разуме, т.е. воспринимается ясно
и отчетливо; потому что тогда, поскольку мы не отличаем
отчетливого от смутного, достоверность, т.е. истинная идея,
смешивается с неотчетливым. Например, некоторые из стоиков 13
услыхали как-то слово душа, а также, что она бессмертна, по лишь
смутно представляли это; они также воображали и вместе с тем ясно
понимали, что тончайшие тела проникают все остальные, будучи
сами ничем не проницаемы. Воображая все это вместе и опираясь на
достоверность приведенной аксиомы, они тотчас приходили к
уверенности, что дух (mens) — это тончайшие тела, что они
неделимы и т.д. Мы, однако, освобождаемся и от этого, если
стараемся проверить все наши восприятия согласно норме единой
истинной идеи и остерегаясь, как мы сказали вначале, тех
восприятий, которые получили понаслышке или из
неупорядоченного опыта.
Добавим, что такая ошибка возникает оттого, что воспринимают
вещи слишком отвлеченно, ибо достаточно ясно само собой, что я не
могу то, что воспринимаю в его истинном объекте, приписать
другому. Наконец, такая ошибка возникает еще и оттого, что не
понимают первых элементов природы в ее целом; и потому,
подвигаясь беспорядочно и смешивая природу с отвлеченными, хотя
бы и истинными аксиомами, запутывают самих себя и извращают
порядок природы. Нам же, если мы будем действовать наименее
отвлеченно и начнем как можно ранее, от первых элементов, т.е. от
источника и начала природы, никоим образом не нужно будет бояться
такой ошибки.
Что же касается познания начала природы, то отнюдь не должно
опасаться, что мы смешаем его с абстракцией, ибо когда что-нибудь
воспринимается отвлеченно, каковы
345
все общие понятия (universalia), то оно всегда понимается разумом
шире, чем могут действительно существовать в природе
соответствующие ему частные вещи (particularia). Затем, так как в
природе есть многие вещи, различие между которыми столь мало,
что почти ускользает от разума, то легко может случиться, что мы их
смешаем (если будем воспринимать отвлеченно). Между тем так как
начало природы, как мы увидим дальше, не может быть воспринято
абстрактно или обще и не может в разуме простираться шире, чем
оно есть в действительности, и не имеет никакого сходства с
изменчивыми вещами, то по отношению к его идее не нужно
опасаться никакого смешения, лишь бы только у нас была норма
истины (уже показанная нами), а именно, это существо
единственное *, бесконечное, т.е. это все бытие и то, помимо чего **
нет никакого бытия.
Этого достаточно о ложной идее. Остается произвести
исследование о сомнительной идее (idea dubia), т.е. исследовать, что
может вовлечь нас в сомнение, и вместе с тем, как устранить
сомнение. Я говорю об истинном сомнении, существующем в духе, а
не о том, которое мы часто наблюдаем, когда кто-нибудь говорит о
своем сомнении, хотя в душе не сомневается. Исправлять подобные
сомнения не относится к методу; это скорее относится к
исследованию упрямства и к его исправлению.
Итак, никакое сомнение в сознании не дано самой вещью, о
которой сомневаются, т.е. если бы в сознании была только одна идея,
то будет ли она истинной или ложной, не будет никакого сомнения, а
также и уверенности, но только какое-то ощущение (sensatio).
Действительно, идея сама по себе не что иное, как некоторое
ощущение; но сомнение будет дано другой идеей, которая не
настолько ясна и отчетлива, чтобы мы могли из нее вывести что-
нибудь достоверное относительно вещи, о которой мы сомневаемся,
т.е. идея, которая повергает нас в сомнение, не ясна и не отчетлива.
Например, если кто-нибудь никогда не думал об обманчивости
