чувств на осно-
__________________
* Это не атрибуты бога, показывающие его сущность, как я покажу в
Философии.
** Это уже доказано выше. Действительно, если бы такого существа
не было, то его никогда нельзя было бы произвести; и, таким образом, ум
мог бы понять больше, чем природа может дать; а это выше оказалось
ложным.
346
вании ли опыта или как бы то ни было, — тот никогда не будет
сомневаться, не больше ли или не меньше ли солнце, чем оно
кажется. Поэтому крестьяне обыкновенно удивляются, когда слышат,
что солнце гораздо больше, чем земной шар; но из размышления об
обманчивости чувств возникает сомнение *.
Если, однако, кто вслед за сомнением приобретает истинное
знание чувств и того, каким образом через органы чувств вещи
представляются на расстоянии, тогда сомнение снова устраняется.
Отсюда следует, что мы не можем подвергать сомнению истинные
идеи на том основании, что, может быть, существует некий бог-
обманщик, который обманывает нас даже в наиболее достоверном;
мы можем это [делать] только до тех пор, пока у нас нет никакой
ясной и отчетливой идеи бога, т.е. когда, обращаясь к знанию,
которое у нас есть о начале всех вещей, мы не находим ничего, что
убеждало бы нас в том, что он не обманщик, каковое знание по
отношению к природе треугольника убеждает нас в том, что три его
угла равны двум прямым. Если же у нас есть такое знание бога, как и
о треугольнике, тогда всякое сомнение устраняется. И, так же как мы
можем прийти к такому знанию треугольника, хотя и не знаем
наверное, не обманывает ли нас некий верховный обманщик, таким
же образом мы можем прийти к такому знанию бога, хотя и не знаем
наверное, не существует ли некий верховный обманщик. Раз только у
нас будет такое знание, его будет достаточно, чтобы устранить, как я
сказал, всякое сомнение, какое может у нас быть относительно ясных
и отчетливых идей.
Далее, кто будет правильно подвигаться вперед, исследуя то, что
должно быть сперва исследовано, не допуская никаких разрывов
сцепления вещей и зная, как должно определять вопросы, прежде
чем мы приступим к их разрешению, у того всегда будут только
вполне достоверные, т.е. ясные и отчетливые, идеи. Действительно,
сомнение есть не что иное, как нерешительность духа перед каким-
либо утверждением или отрицанием, которое он сделал, если бы не
встретилось нечто, без знания чего знание данной вещи должно
остаться несовершенным.
__________________
* Т.е. человек знает, что чувства иногда его обманывали, но знает это
лишь смутно, ибо не знает, каким образом обманывают чувства.
347
Отсюда мы заключаем, что сомнение всегда возникает оттого, что
вещи исследуются без определенного порядка.
Вот то, что я обещал дать в этой первой части метода. Однако,
чтобы не опустить ничего, что могло бы способствовать познанию
разума и его способностей, я скажу еще немного о памяти и
забывчивости. Здесь наиболее заслуживает рассмотрения то, что
память укрепляется как с помощью разума, так и без помощи разума.
Действительно, что касается первого, то, чем вещь более понятна,
тем легче она удерживается в памяти, и обратно, чем менее она
понятна, тем легче мы ее забываем. Например, если я произношу
перед кем-либо ряд разрозненных слов, то он удерживает их с
гораздо большим трудом, чем если я произнесу те же слова в форме
рассказа. Укрепляется память и без помощи разума, а именно той
силой, которой каждая единичная телесная вещь воздействует на
воображение или на так называемое общее чувство. Я говорю
единичная, ибо на воображение воздействует только единичное.
Например, если кто-нибудь прочтет только одну любовную историю,
то превосходно удержит ее в памяти, пока не прочтет нескольких
других такого же рода, потому что тогда она одна жива в
воображении; но если их несколько одного и того же рода, то мы
воображаем сразу их все, и они легко смешиваются. Я говорю также
телесная, ибо на воображение воздействуют одни только тела. Итак,
если память укрепляется и разумом и без разума, то отсюда вытекает,
что она есть нечто, отличное от разума, и что у разума,
рассматриваемого в самом себе, нет никакой памяти и нет забвения.
Что же такое тогда будет память? Не что иное, как ощущение
мозговых впечатлений вместе с мыслью об определенной
длительности * ощущения, как это показывает и воспоминание.
Действительно, тогда душа мыслит о том ощущении, но без
непрерывной длительности; и таким образом идея этого ощущения
не
__________________
* Если же длительность неопределенна, то память об этой вещи
несовершенна, как это каждому очевидно от природы. Действительно,
часто мы, чтобы лучше поверить кому-либо в том, что он говорит,
спрашиваем, когда и где это случилось. Хотя и сами идеи имеют свою
длительность в духе, однако, привыкнув определять длительность
посредством некоторой меры движения, — что происходит также и
посредством воображения, — мы до сих пор не наблюдаем никакой
памяти, которая принадлежала бы к чистому сознанию.
348
есть сама длительность ощущения, не есть сама память. А могут ли
сами идеи быть подвержены некоему извращению (corruptio), мы
увидим в Философии.
И если это кому-либо покажется весьма нелепым, то для нашей
цели будет достаточно, чтобы он подумал о том, что чем вещь
единичнее, тем легче она удерживается в памяти, как это явствует из
только что приведенного примера любовной истории. Далее, чем
вещь понятнее, тем она также легче удерживается. Поэтому мы не
сможем не удержать вещь наиболее единичную и доступную
пониманию.
Итак, мы установили различие между истинной идеей и
остальными восприятиями и показали, что идеи фиктивные, ложные
и прочие имеют свое начало в воображении, т.е. в некоторых
случайных и, так сказать, разрозненных ощущениях, которые не
возникают от самой мощи духа, но от внешних причин, сообразно с
тем, как тело, во сне или бодрствуя, получает различные движения.
Или, если угодно, понимай здесь под воображением что хочешь,
только бы это было нечто, отличное от разума, и такое, отчего душа
находилась бы в состоянии пассивности. Ибо безразлично, что здесь
понимается, раз мы знаем, что оно есть нечто неопределенное и
такое, отчего душа является пассивной, и вместе с тем знаем, как при
помощи разума освободиться от него. Поэтому пусть также никто не
удивляется, что я здесь пока не доказываю ни существования тела, ни
других необходимых вещей и все же говорю о воображении, о теле и
его устройстве. Действительно, как я сказал, безразлично, что я под
этим понимаю, раз я знаю, что это нечто неопределенное и т.д.
Истинная же идея, как мы показали, проста или сложена из
простых идей и показывает, каким образом или почему что-либо есть
или произошло и что ее объективные действия в душе происходят в
соответствии с формальной сущностью самого объекта; это то же
самое, что говорили древние, именно, что истинная наука идет от
причины к действиям; только древние, насколько я знаю, никогда не
представляли, как мы здесь, душу, действующей по известным
законам и как бы некиим духовным автоматом.
Отсюда, насколько это было возможно вначале, мы приобрели
знание нашего разума и такую норму истинной идеи, что уже не
боимся смешать истинное с ложным или фиктивным, и мы не будем
удивляться, что мы понимаем
349
некоторые вещи, никоим образом не подверженные воображению, а
что другие вещи присутствуют в воображении, будучи совершенно
противны разуму, иные же, наконец, согласуются с разумом. Ведь мы
знаем, что те действия, из которых возникает воображение,
происходят по другим законам, совершенно отличным от законов
разума, и что душа в том, что относится к воображению, находится
лишь в состоянии пассивности. Из этого также очевидно, как легко
могут впасть в большие заблуждения те, кто не различает тщательно
между воображением и пониманием. К ним относится, например, что
протяжение должно находиться в определенном месте, должно быть
конечным, что его части реально различаются между собой, что оно
есть первое и единственное основание всех вещей и в одно время
занимает большее пространство, чем в другое, и многое еще такого
же рода, что все решительно противно истине, как мы покажем в
своем месте.
Далее, так как слова составляют часть воображения, т.е. так как
мы создаем фикции многих понятий в зависимости от того, как они
