большой священнической шубы высунулась голова с
остановившимися глазами.
– Жив, отец?
– Жив. <…>
Надо было спасать Гапона.
Я сказал ему, чтобы он отдал мне все, что у него было
компрометирующего. Он сунул мне доверенность от рабочих и
петицию, которые нес царю.
Я предложил остричь его и пойти со мной в город.
Он не возражал.
Как на великом постриге, при великом таинстве, стояли
окружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что
происшедшего, и, получая в протянутые ко мне руки клочки
гапоновских волос, с обнаженными головами, с благоговением,
как на молитве, повторяли:
– Свято.
Волосы Гапона разошлись потом между рабочими и хранились как
реликвия.>>
1.4. А вот – великолепный образец доверчивости несколько иного
рода. Цитирую воспоминания историка, прозаика и поэта Юрия
Айхенвальда:
<< Понимаете, я убежден, что Горб [разведчик, тесть
Ю. Айхенвальда] был человеком абсолютно честным. При том,
что многие его поступки… Я вот, например, знаю по рассказам
Евгении Семеновны [теща Ю. Айхенвальда], что за границей он
организовал отравление, убийство одного нашего атташе, который
остался в Праге, в Чехословакии – это было в 20-е годы. Или
чистка в Монголии: чекисты переодеты были – выдавали себя за
белых офицеров, которые собирают отряд в помощь китайцам,
чтобы воевать с бандитами-большевиками. Ну, люди шли на эту
удочку, а чекисты их расстреливали, как только они выезжали за
пределы города.>>[6, с. 273]
1.5. Приведу еще один отрывок из воспоминаний Юрия
Айхенвальда. Здесь, на мой взгляд, мы имеем дело со случаем
крайней доверчивости (к советской власти):
<<Теперь про Вольпина, как Вольпин туда [в Караганду] попал [в
1951 году]. Он получил, оказывается, 5 лет ссылки [неточность: не
ссылки, а высылки]. Выяснилось, что существует такая
возможность: тебя могут арестовать, предъявить 58-ю, потом ты
проходишь экспертизу, тебя признают психически больным, после
этого ты год-полтора примерно болтаешься в тюремной больнице,
где кормят нормально, прогулки, библиотека – в общем, совсем
нормальная, приличная жизнь. И после этого, мало того что тебя
не отправляют в лагерь, тебе еще дают 5 лет свободы [и
разрешают работать в школе]. Оказывается, вот таким образом
можно было спастись от советской власти, от ее карающей руки.
Это было потрясающе!>>[7]
1.6. Теперь – эпизод, заимствованный мной из воспоминаний
журналиста В.Л.Бурцева, разоблачителя Азефа. Здесь хорошо
видно, что доверчивость и недоверчивость – это, в сущности, одно
и то же:
<<На суде [имеется в виду суд над Бурцевым, устроенный
эсерами, чтобы защитить Азефа], как только началось дело Азефа,
я чувствовал к себе особенно злобное отношение со стороны
Чернова и Натансона. <…> В отношении к себе в деле Азефа я не
могу ничем упрекнуть только самого горячего защитника Азефа –
Савинкова. Чернов и Натансон не скрывали желания утопить
меня, спасая Азефа. Я был в положении обвиняемого, и мне
приходилось мириться с этим инквизиционным отношением ко
мне и отвечать на все вопросы, даже когда они делались с
злобными чувствами и даже когда этих чувств не скрывали.>> [8]
1.7. А вот еще пример выдающейся доверчивости. Видный деятель
белой эмиграции Шульгин писал о своем конспиративном
путешествии в Россию (23 декабря 1925 – 6 февраля 1926) [9]:
<<Разумеется, при скользкости моего предприятия, мне
предоставлялось вечно сомневаться: а не попал ли я в руки ловких
агентов Г.П.У.? <…> Дыхания предательства я не ощущал.
Наоборот, от всех моих новых друзей шли хорошие токи.>>
Как известно, Шульгина сопровождали именно агенты ГПУ.
1.8. В заключение – наиболее поразительный случай
доверчивости. Цитирую Лиона Фейхтвангера [10]:
<<И мне тоже, до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения,
предъявленные на процессе Зиновьева, казались не
заслуживающими доверия. <…>
Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я
увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал,
что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием
НЕПОСРЕДСТВЕННЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ [выделено мной –
А.Л.] от того, что говорили подсудимые и как они это говорили.
Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что
тогда значит правда. <…>
В первую очередь, конечно, [сомневающимися] было выдвинуто
наиболее примитивное предположение, что обвиняемые под
пытками и под угрозой новых, еще худших пыток были
вынуждены к признанию. Однако эта выдумка была опровергнута
несомненно свежим видом обвиняемых и их общим физическим и
умственным состоянием. <...> Тем не менее противники процесса
предпочитают хвататься за самые абсурдные гипотезы
бульварного характера, вместо того чтобы поверить в самое
простое, а именно, что обвиняемые были изобличены и их
признания соответствуют истине. <…>
Если бы мировому общественному мнению представить не только
то, что говорили обвиняемые, но и как они это говорили, их
интонации, их лица, то, я думаю, неверящих стало бы гораздо
меньше.
Признавались они все, но каждый на свой собственный манер:
один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат,
третий внутренне сопротивляясь, прибегая к уверткам, четвертый
– как раскаивающийся ученик, пятый – поучая. Но тон, выражение
лица, жесты у всех были правдивы.>>
P.S. А.С. Есенин-Вольпин рассматривал сходные вопросы в своей
статье «Теория диспутов и логика доверия» [11]. Вот что он, в
частности, пишет:
<<Источник доверия должен иметь определенный акт доверия к
нему, без чего он считается подозрительным.>>
<<Основаниями к акту доверия могут служить доказательства и
ВОСПРИЯТИЯ БЕЗОШИБОЧНОСТИ ИСТОЧНИКА [выделено
мной – А.Л.], а также ранее принятые суждения и правила.>>
<<Неподозрительный источник доверия всегда предпочитается
подозрительному, за исключением случаев, когда считается
обоснованным обратное предпочтение.>>
<<Отмена акта доверия, совершенная по ошибке, отменяется, чем
восстанавливается этот акт и все акты принятия суждений,
отмененные в силу этой ошибки.>>
По-моему, Лион Фейхтвангер был вооружен именно этой крайне
полезной теорией…
Москва, 2008–2012
[1] Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой, т. 2. – М.: Время, 2007,
с. 247, 361–362.
[2] См. Ардов М. Монография о графомане. – М.: Захаров, 2005, с. 75–79.
[3] Фромер В. Реальность мифов. – Иерусалим: Гешарим, 5764; М.:
Мосты культуры, 2003, с. 404.
[4] Троцкий И.М. III Отделение при Николае I. – Л.: Лениздат, 1990, с.
127–128.
[5] Рутенберг П.М. Убийство Гапона. – М.: Слово, 1990, с. 11–13.
[6] Айхенвальд Ю.А. Последние страницы. – М.: Изд-во РГГУ, 2003.
[7] Там же, с. 247. Для сравнения приведу цитату из лагерных
воспоминаний Януша Бардаха, опубликованных Люсьеном Фиксом
(Заметки по еврейской истории , 2012, №4):
<<… доктор Пяседский сказал: «Мне кое-что известно о докторе
Ситкине. <…> Ситкин был восходящей звездой в московской
психиатрической больнице имени Краснушкина. Как и все психиатры в
Советском Союзе, он тесно сотрудничал с НКВД. Он обязан
докладывать директору госпиталя и начальнику НКВД о поведении
каждого больного. В Москве арестованных, которые отказывались
давать показания против других, направляли в больницу имени
Краснушкина. Доктор Ситкин был один из психиатров, которые
должны были вырывать у них показания. Используя имеющиеся в его
распоряжении химические препараты, он добивался показаний у ведущих
советских и партийных официальных лиц. Он также использовал
электрошок, вызывал судороги и делал операции лоботомии…» >>
[8] Цит. по: Джанибекян В.Г. Азеф: король провокаторов. – М.: Вече,
2005, с. 223.
[9] Шульгин В.В. Три столицы. Путешествие в красную Россию. –
Берлин: Медный Всадник, 1927, с. 63–-64.
[10] Фейхтвангер Л. Москва 1937. – М.: Захаров, 2001, с. 88–96.
[11] См. Есенин-Вольпин А.С. Избранное. – М.: Изд-во РГГУ, 1999,
