На недоуменный вопрос жены, не лишенный подтекста и официальности: «Господин Громм, она сказала, что не собирается выходить замуж. Что ты думаешь об этом?», кондитер лишь замахал рукой, словно отгоняя от ушей дым, и потребовал повторить коньяк.
* * *
…пока в один погожий июньский день в кабинет не вошла, шурша юбками, надменная, хорошо одетая девица с чертами лица, выдававшими близость к семье хозяина.
Девица одарила презрительным взглядом обстановку, совершенно проигнорировав Кира, ваксу и готовальню, а затем, миновав торшер, уселась со вздохом за столик у окна и достала из ридикюля маленькую сиреневую книжку, в которую в следующий час писала какие-то заметки.
Степень открывшихся к концу дня противоречий во взглядах была такова, что Сентенция публично отказалась делить с Киром рабочий кабинет, этаж и вообще здание конторы. (В чем весьма опытная бабуля немедленно усмотрела перспективу делить общую спальню, ибо глубокие противоречия во взглядах, как правило, лежат в основе сосуществования мужчин и женщин. Дети же вообще являются, и нередко, прямым следствием семейных скандалов.)
— Если бы я хотела совета деревенщины, то вызвала бы прислугу, — парировала Сентенция очередную реплику Кира. — И закройте окно, в комнате сквозняк.
— Окно у вас за спиной и мне никак его не достать, — защищался обескураженный Кир.
— Не нужно было открывать его, пока меня не было в кабинете, — отчитала его Сентенция.
— Так закройте и успокойтесь! — взрывался Кир, не находя аргументов.
— Я не собираюсь забираться на подоконник, как обезьяна! Это ваша прерогатива, — зашипела взбешенная Сентенция, бросая карандаш на пол.
— Я имел в виду не окно… — тихо отвечал Кир, стараясь раствориться в пространстве. — Ну, положим, вы на минуту выйдете, а я в это время его закрою. Пойдет?
— Нет.
— О…
Глава 24. РАДОСТИ СЕМЕЙНОГО ТОРЖЕСТВА
За ужином собралось все члены семейства Громм, что находились в тот момент в Сыре. Ботан Громм присутствовал в виде усатого портрета за стеклом над укрытой салфеткой тумбой, где хранились его курительные трубки. Хотя минуло много лет с тех пор, как он последний раз пользовался ими, но поныне, если открыть ее, в комнате разливался запах вишневого табака, и бабуля хмурилась, уже готовая отчитать мужа, чтобы не курил в доме. Каждый раз она, осекшись, смотрела на портрет и тихонько грозила пальцем, ибо то, что ты умер, еще не освобождало от требований супруги — ныне почтенной, а некогда весьма энергичной дамы, вырастившей множество детей и продолжавшей давать напутствия им самим и теперь уже их детям (к немалой досаде вторых и первых). Вероятно, когда они с мужем встретятся там, часть причитающейся вечности займет выяснение отношений — в том числе и за этот неуместный в столовой запах табака.
Во главе стола восседал грузный кондитер Громм в жилете, расшитом устрицами и спрутами, — «морская тема» была коньком его супруги, и многое в доме свидетельствовало об этом. Сама Драмма Громм располагалась тут же возле огромной супницы с похлебкой из шпината, коя должна была примирить новации диетологии с горой копченного и жареного на столе.
Драгоценная бабуля всегда занимала место в центре по правую руку от председателя. Ее громоздкое кресло с прилагающимся котом производили эффект булыжника, брошенного в запруду: все пространство до и после Фурии Громм оставалось активно не занятым (в том смысле, что попытка усадить рядом с ней кого-либо приводила к яростной стычке с последним).
Далее вне всякого порядка присутствовали три дочери кондитера, два его сына, тетушки в пестром ассортименте сложений и темпераментов, тщедушный, вечно простуженный дядя Вивер в шапочке и пенсне, немолодая экономка Клодисса, а также гувернер Уппс — совершенный иностранец, никогда не покидавший столицы.
Добавим к этому приглашенного в качестве премии по случаю оформления некой сделки «всепомощника» Кира, коему, да воздастся ему по незнанию, а домашним в добросердечном снисхождении, было отведено место рядом с бабулиным троном.
После перемены горячего и в ожидании десерта, когда вкусовые сосочки должны отдохнуть и приготовиться к ощущениям сливочных помадок и джемов, произошла недолгая музыкальная пауза.
Дядюшка Вивер уселся за клавесин, а Драмма Громм взяла в руки неопознанный струнный инструмент, напоминавший половину дыни с черенком от совка. Все семейство со стороны супруги кондитера, по собственному убеждению, обладало незаурядной музыкальностью, жертвой которой оказывались все, кто не успел вовремя сбежать.
— Иди и потанцуй с ним… — шипела Фурия на старшую внучку, заперев ее в углу своим креслом. — Это невежливо. Парень сидит как пень, не знамо куда деваться от этого скрипа. Будто кошку дерут граблями, — иногда бабуля поражала точностью оценки и здравомыслием.
— Отстаньте от меня, пожалуйста. И вообще, уже выносят торт! — парировала юная Сентенция, ногой отгоняя свалившегося с кресла кота. Животное, не найдя поддержки, отчаянно заорало, укрепив минор в исполнении музыкантов.
Кир, несколько растерянный от происходящих эволюций, и впрямь сидел в полукресле в углу столовой, поджав под него ноги и стараясь угадать с рассеянной улыбкой, что делать дальше. Согласитесь, чужие праздники, на которые ты приглашен впервые, да еще многочисленные и в семейном кругу, способны смутить кого угодно.
«Хорошо, что не пришлось произносить тост, — думал он, добавляя от всей души: — Хоть бы и теперь не пришлось!» Впрочем, угрозу составляли вероятные танцы… Танцевать Кир не умел и страшился этого испытания больше, чем наступить на болотную змею.
Тут мимо его лица что-то воздушно прошелестело, обдав терпким цветочным ароматом. Юноша вздрогнул, стараясь не пропустить важное в программе званого вечера. Какой-то древний инстинкт поднес палец к кнопке «тревога».
Прямо перед ним, поджав губы, стояла нарядная и надушенная Сентенция. Ее рука обвиняющее указывала ему на грудь — где, без сомнений, он поставил позорное пятно от жаркого, сам того не заметив! Однако пятна на сорочке не было…
— Ну, что ты сидишь как пень? — без особого политеса спросила девушка, помахивая кистью руки. — Не изволите ли совершить танец? Дамы приглашают кавалеров. И без всяких там! — гораздо тише и с угрозой прошипела она, когда Кир подскочил, словно отпущенная пружина.
Когда тур чего-то там завершился[18] и в столовую действительно внесли торт[19], юноша тяжело дышал, причем непримиримо боролся со своими вдохами и в особенности с судорожными выдохами, а в глазах его бегали муравьи, как у человека, перешедшего пустыню. Сказать, что он был измотан — ничего не сказать, хотя, если подходить к делу объективно, не сделал и полутора десятков шагов, не говоря уже о всяких вращениях и поддержках. Все, о чем он мог думать в эти бесконечные три минуты, — как не опозориться еще больше.
К чести молодого человека, отметим, что он почти не наступал на ноги партнерше. То есть делал это не слишком часто и не особенно сильно. К тому же немедленно убирал ногу, извиняясь. И всего два раза пытался сбежать в туалет, но оба раза постеснялся сказать об этом вслух. В общем, все прошло не так плохо, как могли предполагать пессимисты.
— Ты… Уф-ф… Спасибо за танец, — поблагодарила Сентенция партнера (судорожно ищущего карманы, куда можно деть собственные руки), ибо приличное воспитание дает о себе знать, а девушка росла в приличной семье. — И спасибо бабушке, конечно… — это уже было сказано очень тихо, но гораздо более искренне.
— Ага, — ответил, кивая, Кир и попытался сесть на ближайший стул, совершенно игнорируя уже сидящего на нем дядю Вивера.
— Ну, вот и здорово! Славный вечерок!!! — отозвался тот как можно громче, пытаясь увернуться от настырного юноши.
В конце концов все расселись на отведенные места и начался знаменитый во многих семьях разговор за чаем — разновидность пытки, до сих пор не запрещенной ни одной конвенцией.
Первой заговорила тетушка, что была в розовом (и вовсе не о погоде, как вы полагали):
— У вас замечательные ковры, Драмма! Вот ведь знаешь, что старые, а идешь по ним, как по новым! Такой шерсти теперь не встретишь.
— Именно… Мне с коврами всегда не везло: то облезет, то прорвется под ножкой стула… Раньше, ну, когда эту мебель покупали, мастера еще были что надо, — встряла в обсуждение та, что была в лиловом. — Да и подсносились углы… Это на пользу, я считаю.
— А я вообще больше доверяю старым вещам. И одежда тогда не снашивалась за раз. Шили добротно, петелька к петельке! Этому платью нет и недели — я всегда к весне обновляю гардероб — и вот уже потускнели кружева. Представляете? Стоило целое состояние! Говорю еще портнихе: милочка, не экономьте ни на чем! А вот, вышла первый раз, и уже не то… Нет, что ни скажи — вы очень практичные люди, Драмма, никогда ничего не выбросите напрасно, — похвалила та, что была в зеленом, кивая на туалет хозяйки.
