Ну, а на маленьких аллеях было не столь оживленно — разве что пробежит, шурша платьем, какая-нибудь дама, пройдет вельможа, да с таким-то гордым, напыщенным, воинственным видом, будто он никто иной, как воитель Тулкас, пред которым разбегались когда-то самые опасные из тварей Моргота.
По одной из таких пустынных аллей стремительно, с пылающими страстью очами, шел Альфонсо — взгляд юноши впивался в проходящих дам, он то ждал встречи с одной — ведь, именно на этой аллее назначена была их встреча.
И вот он услышал милый ее голос — он летел со стороны, оттуда, где среди кустов виднелась полянка. Альфонсо бросился было туда, хотел уж и имя выкрикнуть, как и замер, с ужасом вслушиваясь в слова, которыми потчевала она кого-то:
— Милый, милый мой! Какой же ты красивый и статный. Нет, нет — никогда я не встречала создание более прекрасное, нежели ты. Кажется, Иллуватор влил свою благость в каждую твою черточку. Ах ты, милый мой…
Тут раздался счастливый мужской смех, а возлюбленная Альфонсо все приговаривала:
— Милый, милый мой.
Альфонсо побледнел, дыхание его стало еще более частым, нежели раньше; в груди неудержимым колючим комом возрастала боль.
Вот шепотом повторил он имя возлюбленной своей: Благодушное настроение Альфонсо разрушилось — каждое новое слово Сэлы (так ее звали) было для него, точно удар стенобитного орудия.
«Да как же она смеет, после всех признаний… да как же тот неизвестный смеет становится на нашем пути?!» — все это как то разом взвилось в нем, а он, чувствуя безграничную ненависть к тому, который так счастливо смеется в объятиях Сэлы — вырвался на поляну. Он намеривался тут же вызвать на дуэль похитителя его сокровища, и тут же, на глазах у Сэлы, и завершить все.
Разъяренный взгляд метнулся, выискивая противника. Да вот он — стоит, самодовольный, со счастливым лицом — конечно Альфонсо знал его — это был один из виднейших кавалеров и его приятель.
Но теперь, от гнева, Альфонсо даже и имя его позабыл, он выкрикивал:
— Ты… мерзавец! Похититель! Я бросаю тебе вызов, ты гнусная тварь!
Лицо приятеля — этого известного воителя — еще продолжало улыбаться — он увидел Альфонсо, был рад этой встрече, и не хотел верить, что слышал эти оскорбления. Улыбка его даже стала шире и он молвил:
— Альфонсо…
Сын адмирала с лицом, которое все больше искажала ярость, выкрикивал:
— Ты принимаешь мой вызов, или, быть может, прирезать тебя, как бандита?! А?! Ну — доставай свой клинок!.. Мерзавец!
И с этим криком он выхватил клинок; рассек им, старательно заточенным, воздух — от этого смертоносного свиста, спорхнули с густых ветвей, мирно до того ворковавшие птицы, а со стороны раздался еще выкрик Сэлвы:
— Альфонсо, да что с тобой!
Юноша презрительно скривил губы, несколько раз рассек клинком воздух, чувствуя себя правым и оскорбленным, выкрикивал:
— Ну же… Мерзавец!.. Давай скорее — не медли же!
Улыбка на лице приятеля исчезла — теперь пред Альфонсо стоял суровый, статный воин, изучающий глазами своего противника.
— Ты нанес мне оскорбленье! Да — я принимаю твой вызов! Да — после того, что я услышал, мы будем драться, но не здесь, и не сейчас, конечно…
— А я говорю: здесь и сейчас! — запальчиво выкрикнул Альфонсо — он стал наступать на Бэриона (так его звали), вертя клинком.
Тот оставался на месте, положил руку на эфес:
— Здесь дама — это во-первых. Во-вторых — драться в сегодняшний праздник, против всех законов!
— Похищать возлюбленных, тоже против всех законов! Мерзавец! Сейчас же!
Следующим ударом Альфонсо размозжил бы сэру Бэриону голову, однако, тот ловко отступил и также выхватил клинок.
— Хорошо же, разъяренный щенок — сейчас ты узнаешь, как кусать меня.
В следующее мгновенье их клинки должны были схлестнуться, однако тут плечи Альфонсо обвили девичьи руки, потянули его в стону — и не от этого рывка, а от резкого, пронзительного вопля: «Нет!!!» — Альфонсо не устоял таки на ногах, повалился в траву.
Те же девичьи руки теперь крепко обхватили его за голову; губы, показавшиеся ему прохладными, быстро целовали его в лоб; сквозь всхлипывания, раздавался голос Сэлвы:
— Альфонсо, милый, да что же с тобой?! Зачем же ты так?!.. Сэр Бэрион не надо, я молю вас — отойдите! Альфонсо — это же сэр Бэрион…
Тут со стороны аллеи раздались выкрики:
— Это где-то здесь кричали! Скорее, скорее сюда!
Альфонсо вырвался из объятий, презрительно взглянул на Сэльву:
— Теперь ты меня называешь милым?! Только минуту назад ты то же самое говорил этому мерзавцу! Так же ты и ласкала его!..
А Сэльва, испытывая к нему то же, что к тяжелобольному, умирающему, вновь обхватила его голову руками, стала целовать:
— Да что ты говоришь такое?! Как ты мог подумать? Да — вот же кому же я это говорила!
И тут Альфонсо увидел… единорога. Эти благородные и мудрые создания обитали в Валиноре, ну а в Нуменоре жило их всего трое.
Белоснежный, окруженный светлой аурой, похожий на коня, но более статный и высокий, чем любой конь, стоял единорог на краю поляны, возле скамейки, а на траве, у его ног, лежала оброненная Сэльвой арфа.
Очи у единорога были белыми, а большие, золотистые зрачки сияли спокойствием. Альфонсо почувствовал призыв: «Спокойно, спокойно. Достаточно гневится, теперь пришла пора помириться».
Альфонсо больше и не чувствовал ярости — он все понял, и теперь вот, сквозь побелевшие губы, выдавил:
— Что ж это на меня нашло такое?!.. Сэр Бэрион — я прошу прощения… — он ища поддержки, повернулся к Сэльве.
В это время, на поляну, из аллеи стали вбегать услышавшие крики придворные. С изумлением смотрели они, то на гневного, раскрасневшегося Бэриона, то на бледного, сидящего в траве Альфонсо, которого обнимала Сэльва.
Альфонсо, услышавши их шаги, резко обернулся и выкрикнул:
— Здесь произошло недоразумение, прошу оставить нас! Уйдите!
Может, кто и ушел бы — да, привлеченные этой тревожной ноткой сбегались все новые. Среди подошедших оказался и Тэур — главный судья королевства, своим обычным, торжественным голосом потребовал он объяснений.
Сэр Бэрион посмотрел на Альфонсо, на Сэльву, потом — на единорога — бардовой цвет гнева постепенно уходил с его лица, и вот он расхохотался — так громко и надменно смеется победитель:
— Этот юнец спутал меня с единорогом! Слышите — обращенные к единорогу ласки, он приревновал ко мне! Он оскорбил меня, потребовал поединка! Сначала я хотел принять его вызов, я был оскорблен, но теперь мне просто смешно. Я прощаю тебя, Альфонсо! Но впредь, до тех пор, пока не поумнеешь — не подходи ко мне…
С этими словами, гордо расправив плечи, с торжественным лицом Бэрион покинул поляну. Вот и придворные стали расходится, и Альфонсо понадеялся было, что их с Сэльвой оставят, и он сможет ей все объяснить. Однако, подошел судья Тэур сурово молвил:
— А ну-ка поднимайся, молодой Альфонсо, давно собирался с тобою поговорить.
Альфонсо пребывал в таком состоянии, что не мог ничего возразить; раскаяние, отвращение к себе — ведь это такой позор и для него, и для Сэльвы! Он не мог понять, в чем была причина его гнева — все казалось теперь настолько ничтожным, мелочным. Теперь он и слова, не смел вымолвить; взглянул на Сэльву — та ободряюще улыбнулась:
— Ничего, ничего. Я все понимаю. Глупо, конечно, вышло, но я не держу на тебя обиды — все это скоро забудется. Я пойду вместе с тобою.
По парковой аллее направились они туда, где гудела целая река ясных, радостных голосов. Со всех сторон — круженье платьев, ясных лиц — теперь Альфонсо казалось, что все дамские смешки обращены к нему; и все мужчины деловито и басисто, также обсуждают недавнее происшествие..
На самом деле — в обычно счастливый рокот этого дня вплелась тревожная нотка, но, конечно, не из-за истории Альфонсо (эта история уж и забывалась) — но из-за быстро разлетевшимся слухе о посланце Манвэ.
Альфонсо же никак не мог отделаться от мысли, что это его поступок все они обсуждают — от этого стала уж и злоба проступать: «Вот стервятники! Вот слетелись и клюют! Да хватит же рокотать…»
Альфонсо даже и представить не мог, что всем этим людям он может быть столь же безынтересен, как и они для него. Нет — ему казалось, что вся эта толпа должна обсуждать его, его и только Его…
— Адмирал Рэрос. — это Тэур подошел к отцу Альфонсо. — Надо поговорить относительно вашего сына.
Адмирал Рэрос был среднего для нуменорцев роста; очень широкий в плечах. Покрытое морщинами, мужественное лицо, украшали несколько шрамов, полученные в стычках с пиратами в южных морях. В темных, коротко остриженных волосах его виднелась проседь — глаза внимательные, сдержанные, и, видно было, что человек он волевой.
Одет адмирал Рэрос был в темно-голубой, бархатный кафтан, перестегнутый тонкими златистыми пряжкам. На поясе — клинок в увитых драгоценными камнями золотых ножнах — подарок Тар-Минастира за уничтожение водной столицы пиратских морей — грозного и жуткого Сэулака «Кровавого жира»… Каких-либо иных украшений он не носил.
