- Пешком, что ли идти? - Углы ромкиного рта опустились вниз, как у пустого кошеля.
- И пешком бы сходил, невелик барин.
- Далеко…
- От Уборевича * 22 нарочный приезжал на «форде». Если ещё не уехал, подбросит вас до набережной.
«Форд» тихонько стоял у забора, рыча мотором. Шофёра не было.
- До ветру, что ли, пошёл? - Ромка обогнул автомобиль. - Хороша машина! Усядешься за руль и прокатишь по городу, как пан - все девки твои!
- Мне и одной хватит. - Гарька погладил автомобиль по выпуклому боку. - Давай прокатимся до конца улицы и обратно. Я водить умею.
Ромка потёр ухо.
- Достанется нам… - Поглядел на «форд». Искушение оказалось сильнее благоразумия. - Давай! А ты точно умеешь?
- Да умею, невелика наука.
Гарька сел на место водителя. Горячее кожаное сиденье подрагивало, будто подбадривало самозваного шофёра.
- Поехали! - Гарька махнул рукой.
Автомобиль тронулся с места. Пробуя силы, Гарька положил руль в сторону; «форд» послушно вильнул влево.
- Поосторожней. - Ромка вцепился в винтовку.
- Ничего, - Гарька засмеялся, кровь прилила к щекам. Он прибавил скорость, выкатил на широкую улицу, лихо развернулся. В проулке маячил взволнованный шофёр.
- Езжай обратно, - сказал Ромка.
«Форд», плавно снижая скорость, повернул обратно. Шофёр погрозил Гарьке кулаком. Гарька ответил ему счастливой улыбкой. Внезапно из калитки выскочил Зуб, зарычал и бросился на автомобиль, будто хотел остановить его грудью. Горшечников выжал педаль, одновременно рванул рычаг ручного тормоза; машина резко встала, содрогнувшись всем корпусом; Гарька ударился о руль, только рёбра сбрякали. Улизин, зачем-то начавший открывать дверь на ходу, схватил рукой воздух - дверь резко распахнулась, толчок вышвырнул Ромку на мостовую. Зуб присел на задние лапы и зарычал, попытался укусить «форд» за колесо.
- Отойди, убоище! - Шофёр замахнулся на пса, выволок Гарьку из автомобиля. - Что ж ты, поганец, делаешь?
- Мы прокатиться хотели…
- Под трибунал тебя отдам! Вот там тебя прокатят!
- Нечего было автомобиль бросать где попало. - Ромка, кряхтя, поднялся. Осмотрел ствол винтовки. - Мать-перемать!
- Помял?
- А то нет. Прямо на неё брякнулся. Эх, голуба моя, отвоевалась! Ну, Горшечников! Водитель из тебя, как из лягушки красный командир!
- Прости…
- Бог простит.
- Ваше счастье, что машина цела, - буркнул шофёр, - а то бы сделал из вас чучелы соломенные, конникам для тренировки.
Он дал по газам и умчался, оставив после себя облако сизого вонючего дыма.
Друзья переглянулись.
- Зуб виноват, - великодушно сказал Ромка. - Тоже, сторож выискался. У, зверь бобруйский! - Он замахнулся кулаком.
Пёс заскулил, не понимая, в чём он виноват.
- Придётся брать коней, - проговорил Гарька подавленно.
- Что ж я Фильченко скажу? Пока от него новой винтовки допросишься, все потроха вынет.
- Возьмёшь мою, к Фильченко я сам пойду.
Друзья побрели на конюшню.
Златоверхов поджидал их, картинно облокотившись о перила. Увидев друзей, он сделал утомлённое лицо (дескать, сколько можно дожидаться), вынул портсигар, намереваясь закурить. Сзади набежала радостная баба - «Усиленный дали!», - толкнула поэта в корму. Златоверхов сделал журавлиный пируэт; портсигар ляпнулся в месиво бывшей клумбы. На рассыпавшиеся сигареты кинулись уличные мальчишки, расхватали их вмиг и давай бог ноги.
Ромка спешился, поднял портсигар.
- Нате. Хорошо, что из соломки, а не золотой, а то бы и его упёрли, стервецы. Вы верхом?
- Мне обещали автомобиль. - Златоверхов осмотрел Ромку с макушки до подмёток, будто надеялся найти автомобиль у него в кармане.
- Мы вам возьмём извозчика, - быстро сказал Гарька, - а сами обок поедем. Неужто и вправду на вас кто-то покушается?
- Вы недооцениваете силу поэтического слова. - Златоверхов отбросил кудри со лба.
- Что вы, я очень даже… дооцениваю. Я даже сам сегодня ночью сочинил одно стихотворение. Прочитать? - Гарька с надеждой покосился на поэта.
Тот снисходительно кивнул.
Гарька прочистил ставшее наждачным горло, заложил руки за спину, выпрямился и начал:
- Как подойти и как сказать,
Что сердцу плохо без тебя,
Вот иссякают силы ждать:
И лицезреть мне так обидно
Тебя в толпе чужих людей.
Как скрыть мне боль - её же видно,
А с болью жить ещё больней.
И почему я вдруг влюбился
В тебя, и больше ни в кого?
Чтоб сердце, так любя, томилось,
Душе же было тяжело.
Такая жизнь. Страдать мне вечно
И каждый день тебя всё ждать,
Когда полюбишь - неизвестно,
Придётся мне стихи писать. * 23
- Здорово! - искренне проговорил Ромка.
- Полагаю, вы сочинили эти стихи для девушки? - Златоверхов усмехнулся. - Лучше почитайте ей Пушкина, иначе ваша девушка испугается и убежит. Может быть, кухарка и может управлять государством, но поэтический талант даётся не каждому.
Гарька стоял как оплёванный.
- В стихе злободневнее не фигурность, а богатство начинки, - высказал своё мнение Ромка.
- Стихи - не пирог, молодой человек, - сказал Златоверхов. - Принесите мне папиросы, будьте добры. На столе в моём кабинете пачка «Иры». Буду ждать вас здесь.
Он отвернулся. Гарьке мучительно захотелось двинуть ему по смазливой физиономии. Он молча повернулся и пошёл по грязной лестнице, глядя в ступеньки.
- Он тебе просто завидует, - утешил его Ромка. - Сам-то замысловато пишет, с загогулинами, то фонарь у него на аптекаршу похож, то груши на грачей. А про чувства ничего. А народу, между прочим, про чувства тоже интересно! Может, народ тоже хочет выразить свою любовь без этих там всяких. Ты мне свой стих запиши.
- Тебе нравится? - Гарька приободрился.
- А то! Был бы я бабой, тут же бы и размяк.
В лито дева с чудными оленьими глазами двумя указательными пальцами тыкала в клавиши пишмашинки.
- Где кабинет Златоверхова?
- За шкаф пройдите. Как пишется «технический» - через «чи» или «ща»?
- «Тихнитщицкий», - добросовестно продиктовал по буквам Ромка.
- Спасибочки.
Дева вырвала лист из машинки и удалилась, покачивая бёдрами.
Гарька с Ромкой протиснулись за шкаф с оторванной дверцей, в закут, от края до края заполненный столом красного дерева и заваленный бумагами.
Гарька снял верхний слой бумаг (поэма, театральные афишки, какие-то замусоленные листки). - Вот… Что такое? Ромка, погляди!
Улизин прислонил винтовку к шкафу, подошёл и длинно свистнул.
- Хлебные карточки!
* * *
- Может, это его?
- Что, все? Да тут на целый полк хватит. Спекулянт он, Гарька. Надо идти в Чека.
- Не советую, молодые люди.
Гарька схватился за кобуру. Лохов-Златоверхов повёл дулом ромкиной винтовки.
- Как глупо с моей стороны было послать вас сюда. Совсем забыл про карточки. Не двигайтесь. Впрочем… - Голубые глаза заволоклись грустью. - Можете двигаться. Для вас это ничего не изменит.
- Бросьте, - сказал Гарька. - Сдадитесь сами - будет вам снисхождение.
- Я на ваше снисхождение не рассчитываю… хамьё неумытое! - Лохов злобно улыбнулся. - Разве только на снисхождение в Аид? - Он засмеялся, довольный каламбуром. - Однако это снисхождение я устрою вам раньше.
- В человека стрелять - не рифмы складывать. - Гарька незаметно повернулся боком. - Вам хоть раз доводилось убивать?
- Ах, мой наивный мальчик! - Лохов засиял белыми зубами. - Кто, по-твоему, объявил большую охоту на комсомольско-коммунистскую шваль нашего благословенного города?
- Вы? Зачем?
- А то не понимаешь, - буркнул Ромка. - Им что коммунист, что офицер деникинский - карточки они воровали.
- Экспроприировали, - поправил Лохов. - Грабь награбленное. Превосходный лозунг! Вы правы, политические убеждения добычи меня мало интересуют.
- Гарька, доставай наган, и скрутим гада, - проговорил Улизин. - Винтовка-то испорчена, не выстрелит.
Лохов снова рассмеялся, театрально выпятив грудь; его палец нарочито медленно надавил на спусковой крючок… раздался грохот, острый, вязкий запах пороха заволок комнату. Когда дым рассеялся, друзья увидели, что Лохов неподвижно лежит на полу. Его лицо, руки и грудь были иссечены; остатки куртки пропитались кровью.
- Говорил же, разорвёт возле вмятины, - равнодушно сказал Ромка. - Вишь, у самого патронника?
Гарька присел на корточки, нащупал бьющуюся жилку на шее Лохова.
- Подох?
- Жив ещё.
- Вот незадача! - огорчился Ромка. - Зачем его лечить? Всё равно шлёпнут. Добей ты его.
- Нельзя, - Горшечников вздохнул. - Не следует нарушать принципы революционной законности. К тому же, сам подумай: мог он на коленке карточки нарисовать? Нет. Стало быть, есть сообщники.
Лохов застонал.
- Сбегай на улицу, приведи первый же патруль. Загнётся раньше времени, а его ещё допросить надо.
Ромка ушёл. Гарька стащил с Лохова обрывки куртки и перевязал ими раны бандитского поэта, чтоб не истёк кровью. Через четверть часа Улизин привёл нескольких чоновцев. Одного из них, по фамилии Фокусов, а по имени Финист, Гарька знал: как-то разговорился с ним в приёмной Шмелёва.
