Жалел Пак об одном: еды не нашлось и тут. Ну, и плевать. Подумаешь, проблема! Да любой подкуполянин, если не пускают к раздаче и к кранику, запросто проживёт на крысах.
Теперь у Пака был пулемёт, нож, фонарь — всё, что нужно, чтобы устроить завоевателям сладкую жизнь. Оставалось найти путь на поверхность. Пак плотно прикрыл тяжёлую железную дверь — и бодро зашагал по туннелю. Вода плескала внизу, капала сверху, висела взвесью в воздухе, но он не расстраивался. Теперь… Теперь он… Планы, один другого фантастичнее, возникали в мозгу, в мыслях он уже заставил забарьерцев бежать из города, где по ночам они гибнут один за другим. Хотелось петь, и, на ходу сочиняя куплеты, Пак запел:
Мы «туристов» быстро выбьем,
Й-эх, ядрит всех, вашу мать!
Будет, что подземным крысам
На обед потом пожрать.
Ну, а крыс съедим мы сами,
Крысы вкусные вполне.
И носки свои, как знамя,
Мы поднимем на войне.
Что такое носки, Пак не знал: его окостеневшим, каменной твёрдости ступням с самого детства не нужны были ни ботинки, ни носки. Да и народец поселковый вполне так обходился без ботинок, часто и без одежды: у бедняги Грюни, вон, такая шерсть была, что лучше всякой шубы. Только от пули в упор не спасла… Да и те, кому не повезло с шерстью, особо не переживали — есть, чем срам прикрыть, и ладно. Некоторые, впрочем, щеголяли голышом нарочно. Типа, выставляли на обозрение всего мира свои достоинства. Что ж, если больше нечем, можно гордиться и этим.
Пак чуток передохнул — и грянул новой запевкой. На этот раз он озвучил заветную мечту каждого подкуполянина:
А как всех врагов побьём мы,
К краникам придём опять.
И заслуженное пойло
Будем с бабами хлебать.
Пака нисколько не расстраивало, что рифмы из «побьём мы» и «пойла» не получилось. Главное, слова вписывались в ритм шагов, да ещё и выражали заветные мысли. Пак плескал ногами по воде, шагал во тьму и придумывал всё новые куплеты — где находил Попрыгушку Леду, становился передовиком производства, как Папаша Пуго, помогал Отшельнику — и шёл добивать «туристов» в Забарьерье. Хорошо бы и правда… Чтобы потом никогда сюда не пришли!
Он начисто утратил понятие о времени. Только ноющие от усталости, окоченевшие в ледяной воде ноги, едва слушавшиеся, напомнили, что пора передохнуть. Уже несколько платформ, которые ещё не затопило водой, остались позади, а новая всё не попадалась. Пак уже решил, что проклятый тоннель так и будет идти в земных недрах, когда, наконец, тоннель перешёл в очередной колоссальный зал. Пак удовлетворённо взобрался на платформу и, вытянувшись поудобнее на распухшей от сырости скамейке, заснул сном младенца. День наверху, утро или ночь, он не знал, да, в общем, было и наплевать.
Пак проснулся в абсолютной мгле и тишине — впрочем, нет, было слышно, как где-то капает вода. А вот тьма, не отнимешь, была непроглядной и тотальной. Без фонаря тут делать нечего. Надо выбираться.
Фонарь был, и он ещё работал. Конус света на чёрном склизком полу придал Паку уверенности. Насвистывая вчерашний бодренький мотивчик, Хитрец Пак дошагал до бывшего эскалатора. Здесь тоже остался рельс, по которому некогда ездили ступени, и металлический остов обшивки. Но выглядело всё это настолько ненадёжно, что…
— Всё равно выберусь! — решил Хитрец, ступив на рельс. Раздался какой-то скрип, рельс просел, но его вес худо-бедно выдержал. Осторожно, стараясь не делать резких движений, Пак стал подниматься. Старое-престарое, почти насквозь проржавевшее железо держалось на честном слове, но уйти из-под ног не пыталось. Пак уже одолел почти половину пути, когда раздался короткий металлический хруст — и ненадёжная опора подломилась. Железный прут, за который Пак ухватился, как утопающий за соломинку, выдержал всего несколько секунд. С матерным воем, лупясь в полёте о какие-то металлические шестерни и судорожно пытаясь за них зацепиться, Пак низвергся в черноту. Его падение подсвечивал кувыркающийся фонарик, но и тот погас, разлетевшись осколками, когда ударился о кафельный пол. Пак оказался прочнее: хотя ему показалось, что удар вышиб из него дух, на самом деле он даже ничего себе не сломал.
Некоторое время Пак бессильно лежал во мгле, пытаясь нашарить заветный фонарик. Напрасная попытка, фонарь погиб безвозвратно. Вот автомат умудрился зацепиться ремнём за какую-то железную штуковину, Пак никогда бы не нашёл его, но приклад висел как раз на уровне лба. Стоило выпрямиться, как голова Пака ударилась о железную набойку, а следом на многострадальный череп упало и остальное. Хитрец матернулся, но теперь, по крайней мере, он снова не безоружен. Ещё бы понять, куда он попал, и найти хоть какой-то источник света.
«Ага, а ещё можно пожелать бочку пойла и Эду Огрызину с её вечным «а мне всё до фига» впридачу!» — язвительно подумал он, бредя на ощупь во мрак. Конечно, странствовать вот так, без света — верное самоубийство, но сидеть на месте не лучше.
Сначала это был очередной тоннель с проложенными по нему рельсами, что удивительно — сухой. «Так не бывает! — подумал Пак. — Он же ниже предыдущего, должен быть вообще затоплен!» Но, видимо, воде было негде протечь, и единственной влагой в тоннеле оставался конденсат на стенках.
Потом сапоги стали гулко бить в пол, а сам пол стал покатым и плавно поднимающимся кверху. «Труба!» — догадался Пак. Это и правда была огромная, способная вместить броневик, труба, отзывавшаяся металлическим гулом на каждый шаг. Запахло ржавчиной. Но препятствий в трубе не было, можно было идти и в полной тьме. Разветвлений не встречалось, заблудиться Пак мог не бояться. Вдобавок подъём радовал, дарил надежду, что по трубе можно добраться до поверхности. А расторопный че… мутант наверху не пропадёт…
Неизвестно, отчего ему вдруг вспомнился Отшельник… Сперва он считал пещерного карлика с огромной головой непонятным чудиком да отщепенцем, потом — фокусником и обманщиком. А ведь если б не его помощь, Пак никогда бы не стал собой нынешним — хотя бы потому, что до сегодняшнего дня бы не дожил. Одна помощь в битве чего стоила… И нужно быть вовсе скотиной, чтобы не навестить мудреца. Если он мёртв — удостовериться, что это так.
Если честно, Пак даже не представлял себе, как найти мудреца без его помощи. А надеяться на помощь не приходилось: все дни, прошедшие со дня боя за столицу, мыслеречь карлика ни разу не зазвучала в голове. Да и прошлая встреча с мудрецом состоялась совсем в другом месте, не так уж далеко от границы Подкуполья. Вспомнилась подземная река, вода почти тёплая, купайся — не хочу. Тогда инвалид Хреноредьев чуть не утонул: «У мене комплек-цыя неа-дык-ватная». И железная ржавая дверь подсобки совсем не напоминала лаз, ведущий в крошечную пещерку, в которой… И всё-таки Пак протиснулся внутрь. В ноздри тут же ударил знакомый каждому подкуполянину запах пойла, он подсказал, что Хитрец на верном пути. Пак никогда его не пробовал, а теперь, наверное, и не попробует, вряд ли «туристы» ещё не отключили краники. А если и не отключили — он не возьмёт отраву в рот. По крайней мере, до победы.
Первый раз Пак бесцеремонно вломился в жильё мудреца, расшвыривая баночки, вёдра и бочонки с пойлом. Теперь он старался ничего не повредить, осторожно обходя сосуды с прозрачной отравой. Он больше не доставит старику неприятностей.
— Отшельник! Отшельник! — позвал Пак.
Гробовая тишина. И мгла. И запах. Теперь к запаху пойла отчётливо примешивался душок мертвечины.
Нащупав какую-то тряпку, Пак опустил её край в ведёрко с пойлом, и, прислонив ствол, выстрелил одиночным. Пламя приобрело странный синеватый цвет, но мглу в пещерке худо-бедно развеяло. Теперь наделённый острым зрением, не испорченным за книгами и инфоцентром, подкуполянин мог рассмотреть неподвижное тело с непропорционально огромной головой, бессильно скорчившееся на столе. Милосердная полумгла скрывала, что мудрец мёртв уже не первый день, не давала рассмотреть распухшее, мертвенно-синее тело, которое давно не теплее окружающих камней, выпученный остекленелый глаз, потёки крови из порванной ржавой иглой вены. Подземный холод надолго задержал процесс разложения, и в полутьме, да когда слабый ветерок уносил вонь мертвечины, казалось, что Отшельник спит. Но Пак уже учуял запах, да и огромная голова, помнится, при жизни светилась.
«Теперь ты будешь один. Всегда один». Пак никогда не был сентиментальным, он привык воспринимать жизнь по принципу: «День прошёл — ну, и хрен с ним». Но сейчас, первый раз в жизни, Пак почувствовал, что по сердцу будто прошлась тупая пила. Под глазами, всеми четырьмя сразу, стало мокро. Хотелось выть, раздирая неподатливую землю клешнями, хотелось разнести к такой-то матери весь этот дерьмовый мир, в котором всякой дряни жить легче, чем добрым и мудрым. Он только не знал, как это сделать, наверное, это мир и спасло.
