Плыть было тяжело. Больше всего «вода» напоминала рвоту алкашей у краников, только лениво струилась меж высоких берегов. Лениво-то лениво, но течение сносило изрядно — приходилось всё время выгребать против течения, а уж как всё это пахло… И, тем не менее, настал момент, когда парень бесшумно причалил к раскрошившейся бетонной плите, почти скрытой чёрными ветвями мутантских кустов. Осторожно, стараясь не хрустеть ветками, парень выполз к огромной, мощной крепостной стене. Так вот она какая, крепость-то! Нет худа без добра — зато она надёжно прикроет спину. А когда кончится, начнутся здания, и лучшего места проникнуть в город не сыщешь.
— Кто идёт?!
Снова окрик, и снова на родном языке. Получается, ублюдок в кевларе всё-таки помер и не успел объяснить своим, что «ошибочка вышла». Отлично.
— С Ситников, звать Хорем, приказано связаться с вами.
— Ясно, — произнёс мутант. В темноте было не различить, но голова у него явно не человеческая. Автомата за плечом или в руках не видать — в руке лишь на совесть заточенный старинный топор-колун. С таким не стоит связываться даже в кевларовом панцире: не пробьёт броню — сломает кости. Серьёзнее только пудовый кузнечный молот, какой недолюбливает за примитивность Петрович. Против автоматов толку чуть, а вот если б такой был у Хоря в момент схватки…
Может, удалось бы решить дело первым же ударом — например, прямо в прикрывающее лицо псевдостекло?
— Ты можешь проводить к вашему главному?
— Не, главных у нас нетути, — отмахнулся паренёк. — Каждый себе главный. Ну, разве что, совет у Старины Раста спросит. У нас тут полная дымакратия… Как тогда говорил этот хмырь, ну, который всё про права человека заливал…
Вопреки прозвищу, Раст был совсем ещё молодым, едва достигшим совершеннолетия, парнем. Окружала его вообще молодёжь. Ублюдки из-за Барьера могли сколько угодно путать пол и возраст мутантов, но для Хоря никакой тайны не было. Годика три, с ещё не набравшими прочность костями, и лет пять, уже почти взрослые, по крайней мере, способные хоть как-то драться с чужаками, парни и девушки. Было их тут даже больше, чем ожидал увидеть Хорь. Наверное, пятьдесят, а то и сто, в потёмках не видно. Но толку-то? Один молодняк… Остальные-то где? Взрослые мужики, бабы, ребятишки?
Отвечая на невысказанный вопрос, Раст смачно сплюнул и растёр плевок мохнатой необутой ногой.
— Там, — зло буркнул он. — На раздаче толпились, дураки, и мелюзгу туда пригнали. Будем, мол, просить у красивых людей прощения. Там все и легли, мы стрельбу сильную у раздачи слышали, и крики. А я сюда пошёл, и пацанов повёл. С утра ещё с вокзала парень переправился, три автомата и ящик патронов принёс. С ними тут и сидим… А у вас какие вести?
— Ночью — общий прорыв. Уходим в подземку. Помогите захватить мост — когда наши пойдут на штурм, надо напасть на тех, кто на мосту, со спины. Главное — покончить с пушкой и большими пулеметами. Те, на вокзале, уже готовы, Петрович тоже пойдёт. Как проскочит обоз, все и пойдём. Заодно вас вооружим.
— Ясное дело, поможем, — Старина Раст почесал крепкий бугристый затылок, лишённый даже намёка на волосы. Вместо них кожу покрывало что-то вроде разноцветной плесени. В одном месте кожу перечеркивала запёкшаяся кровавая борозда: и с ним смерть разминулась совсем чуть-чуть. — Хоть вы и не нашего посёлка… А, теперь тут все — наши. Когда пойдёте?
Вот это был действительно Вопрос. В Подкуполье никто не задумывался о такой штуке, как время. Часы, минуты, тем более секунды для подкуполян не существовали вообще, не считая времени, когда открывается раздача и пойло начинает подаваться в краники. Да и его никто не определял в часах и минутах, а чувствовали — интуитивно. День и ночь — да, были, и то восточный ветер порой превращал день в ночь. Так же различались лето и зима, то есть почти никак. «Туристы» могли бы сказать, что тут вечный октябрь. И теперь, когда появилась нужда в точном времени, объяснить оказалось непросто. Хотя сам-то Петрович в этой забарьерной премудрости соображал: у него на заводе ещё ходят древние настенные часы. То есть ходили, пока пущенная с гравиплана ракета не снесла весь корпус.
— Подберитесь к реке и, прячась за стеной, будьте наготове. Услышите, что мы начали, нападайте. Прежде всего, валите расчёты пушки и пулемётов. Потом и остальных. Ну, а дальше Петрович скажет, что делать.
— Понял. Передай, мы будем готовы.
Глава 10. Наследие предков
— Ну где он шляется?! — яростно сплюнул Петрович, ноги непривычного к наземному передвижению мастера нешуточно устали. То ли дело — на крыльях, по воздуху он километров на сто летал. Увы, после бойни на заводе о полётах придётся забыть — не меньше, чем на пару месяцев. Тогда, днём, он поднялся в воздух, чтобы уточнить направление главного удара. Он опасался вертолётов или чего поновее — машин больших, рёв моторов которых слышен за километр, — но не маленьких, юрких и почти бесшумных БПЛА, оснащённых малокалиберными пулемётами и противотанковыми ракетами. В этот вылет Петрович взял с собой не привычные гаечные ключи, а старый-престарый пистолет. Очередь, продырявившая крылья и отдача ответного выстрела сорвали Петровича в штопор, к счастью, высота была совсем невелика, метров семь, не больше, а внизу не оказалось ничего острого. — Говорил же, доберёшься до вокзала — и мухой обратно. Вот и ходи теперь по земле, как дурак, а ноги, между прочим, не железные…
…На вокзал он на всякий случай направил двоих — Дрысю и пронырливого, подвижного, как ртуть, Хоря. С первым всё ясно: наблюдатели из передового охранения видели, как того скосили в упор. Хорошо, если сразу — насмерть. А если живьём взяли? Ярцефф говорил, что допрос со спецсредствами развяжет язык даже пленному «хунвейбину», если не сработает система самоликвидации. А стоит им узнать, что завод оставлен, да передать тем, кто всё ещё блокируют пустые корпуса… Вне заводских руин всех перебьют за полчаса. А то и просто ракетами врежут, как в самом начале…
— Вернулся? — спросил Петрович у посыльного из головного отделения. — Что там?
— Эти стреляют по вокзалу, оттуда слышны одиночные и короткие очереди. Похоже, с мостов бьют.
— Хорь?
— Не видели. Вроде, когда Дрысю завалили, кто-то там метнулся — в смысле, эти стреляли не по вокзалу, а рядом. Но может, и не он, а если он, мог и не проскочить…
— Ясно, — скрипнул зубами Петрович. Похоже, дальше ждать бессмысленно. Наоборот, с каждой минутой растёт риск быть обнаруженными. А на внезапность вся надежда… — Ступайте обратно. Оружие к бою, начинаем, как подойдёт остальной взвод. Вы, — обратился он к стоящим рядом бойцам. — Бегом к Амёмбе и этим, новеньким — Борзе и Штыре. Передайте: пусть бегом охватят этих с боков — и атакуют сразу вслед за нами. Амёмба остаётся в резерве, — это слово мастеру более-менее знакомо, не то что совсем уж чуждое «фланги». Резерв мощностей на заводе — дело вообще хорошее. — Начинаем.
Развалины становились всё ниже, всё неказистее. И в прежние-то времена они были по большей части старинными двухэтажками. От таких по большей части не сохранились даже перекрытия первых этажей, лишь изредка — несущие стены. Скоро, знал не раз летавший в крепость Петрович, развалины вовсе сойдут на нет, и откроется длинная и узкая полоска пустыря. В прежние времена тут были железнодорожные пути, совсем как на заводе, только чуть шире и сильно длиннее. Говорят, до Москвы до самой шли, а кто-то утверждает, что и дальше на восток. В такую ерунду Петрович не верил: да кто кататься-то будет на такие расстояния?! Им вот и четыре километра пройти — проблема.
Может, под слизью рельсы и не проржавели насквозь, но уж точно не осталось ни одного вагона. А дальше — вокзал, на котором ещё отстреливается горсточка храбрецов. Если они ударят забарьерцам в спину, шанс ворваться на мост будет. Ну, и если первый удар будет, чем подпереть. Потому Ярцефф и настоял, что один взвод до поры останется в резерве.
Вот и край. Г-образная, липкая от слизи стена с единственным окном — без крыши и дверей. Пола давно нет, он провалился в подвал, и там сгнил, а дожди год за годом смывали в провал всю грязь. На этой-то почве и поднялось хилое, всего с четырьмя чёрными листьями, изломанное деревце. Казалось, жить под ядовитыми ливнями, в вечном полумраке и сыром холоде невозможно, да ещё ствол ещё в самом начале придавил и надломил упавший бетонный блок, и потом деревце не раз ломало и корёжило. И всё-таки оно выжило, и хотело жить дальше, яростно цепляясь за жизнь. Как придётся цепляться участникам прорыва. За стеной больше никаких строений — до самого вокзала, и какие-то совсем уж жалкие развалины дальше. С детства совсем не суеверный, Петрович счёл это хорошим предзнаменованием. Вроде бы ничего особенного, в Подкуполье и не такое увидишь — а вот поди ж ты, зацепило.
