id="id18">
— Лиза, любимая! — горячо шептал я в телефонную трубку. — Любимая!.. Представь, что в этом мире нас только двое. Ты и я. Ты стоишь на фоне занимающейся зари, протягиваешь ко мне руки и голосом неземной красоты спрашиваешь…
— Василь Петрович, можно, я у вас подсолнечное масло из кухонного стола возьму? — раздался за дверью басовитый голос соседки Тихоновны.
— Разумеется, Тихоновна, возьми, — ответил я. — Только оно у меня давнишнее, с осадком. Понюхай сначала на фоне занимающейся зари.
— На каком фоне? — удивилась Тихоновна.
— Фу, что я говорю! — засмеялся я. — Ну, конечно, на фоне кухонного стола.
— Как, ты уже видишь меня на фоне кухонного стола? — послышался из трубки Лизин голос.
Я поспешно схватил трубку.
— Ни в коем случае, дорогая! Никакой кухонной утвари. Ты паришь надо мной, как богиня, как олицетворение вечной, непреходящей любви. Ты манишь меня своим таинственным глубоководным взглядом. И вот я лечу к тебе, беру за руку, и мы осуществляем коллективную прогулку по околоземному пространству. Одни во всей вселенной. И, ослепленный красотой своей богини, я шепчу ей эти единственные слова…
— Василь Петрович, вы не будете возражать, если я прокручу говядину через вашу мясорубку? — снова пробасила Тихоновна.
— А богиня без костей? — деловито осведомился я у Тихоновны, зажав микрофон рукою.
— Какая богиня? — не поняла Тихоновна.
— То есть не богиня, а эта… говядина, — поправился я.
— Без костей, Василь Петрович.
— Ну крути, Тихоновна, на здоровье.
— Милый, ты кому-то другому шепчешь слова любви? — спросила Лиза.
— Кому же их шептать, — страстно сказал я в трубку, — если s этом мире меня тревожат только твои волосы, огненные, как дневное светило, твой голос, необъяснимый, как зов космической бездны? А больше меня ничего не тревожит.
— Василь Петрович, мясорубка заедает! — взволнованно обратилась ко мне Тихоновна.
— А нож не забыла поставить? — спросил я, спрятав трубку в карман.
— Не забыла.
— Значит, все дело в ручке. Разболталась она.
— Но у вас-то мясорубка работала.
— И еще как, Тихоновна? — ответил я горячо. — Да это же божественная мясорубка. Сходящий с нее фарш напоминает прическу кинозвезды, ее мелодичный скрежет подобен журчанию весеннего ручейка… Ах, мясорубка, мясорубка! Милое, прелестное создание!
— Кому предназначены все эти комплименты? — спросил из кapмана гневный Лизин голос.
— Тебе, дорогая, только тебе! — сказал я, мгновенно выхватив трубку. — Разве не твои волосы ниспадают водопадом, как у кинозвезды, разве не твой голос журчит весенним ручейком?.. Ах, мясорубка, мясорубка! Милое, прелестное создание!..
Трубка залаяла на меня частыми гудками.
За дверью насмешливо журчала мясорубка.
Изобразив на физиономии неподдельную скромность, я открыл дверь первою редакционного кабинета и спросил:
— Куда мне обратиться? Я тут кой-чего совершил.
От стола метнулась и спряталась за шкаф женщина.
— Не пугайтесь! — успокоил я ее. — Я не убивал, не грабил, а совершил благородный поступок. Под рубрику «Так поступил бы каждый».
Она вышла из-за шкафа и вопросительно окинула мою преисполненную благородства фигуру.
— Я нашел женскую сумочку с документами и крупными купюрами. — Выдержал знаменитую качаловскую паузу и добавил — Хочу вернуть ее законной владелице.
— В чем же деле? — удивилась сна. — Верните.
— Вернуть-то нетрудно, — сказал я, загадочно улыбаясь. — Тем более в паспорте имеется адрес. Трудно быть благородным. Все-таки не пять рублей. На эту сумму можно холодильник купить или шубу. Однако я устоял перед соблазном. И знаете, почему?
— Нет, не знаю! — заинтересовалась она.
— Я сразу вспомнил все, что писала ваша газета о людском благородстве. И почувствовал в себе полную готовность к аналогичным поступкам. И вот стою перед вами, живой герой еще не написанной заметки.
— Покажите сумочку, — сказала женщина, заметив сверток, торчащий из кармана моего плаща.
— Показать-то недолго. Взял и показал. А где у вас фотоаппарат?
— В нашем отделе фотоаппарата нет.
— Нету? — надрывно переспросил я. — И после этого я должен Представить вам сумочку?! А кто зафиксирует на пленку торжественный акт передачи ценной находки, чтобы проиллюстрировать заметку о моем благородном поступке?
— Никто. И вообще отнесите сумочку в бюро находок.
— Странно. Я рассчитывал на более теплый прием. По-моему, вы чего-то недопоняли. Человек, поступивший благородно, сам идет к вам в руки. Не нужно бегать за ним, посылать на его поиски корреспондентов. Он стоит перед вами, готовый приносить в редакцию все свои находки.
— У вас есть и другие находки?
— Пока нет, но могут появиться. И если сейчас редакция не поддержит мой порыв, в дальнейшем я еще подумаю, стоит ли быть благородным.
— Дайте-ка сюда сумочку, — потребовала моя собеседница.
— Так и быть, возьмите, — сказал я, подумав. — В конце концов торжественный акт передачи находки легко повторить, когда на меня нацелят глазок фотоаппарата.
— Никаких повторов! — взорвалась она и заперла сумочку в сейф. — Так будет вернее. Учитывая ваше неустоявшееся благородство.
— Вероломство! — закричал я. — Отдайте немедленно сумочку! Я передумал совершать благородный поступок. Все равно о нем никто не узнает. Лучше куплю жене шубу.
— На чужие-то деньги? — спросила она, глядя на меня в упор. — Пожалуй, стоит написать о вас. Для рубрики «Уголовная хроника».
— Ах вот вы как! — возмутился я. — Теперь понятно, для чего существует рубрика «Так поступил бы каждый». Чтобы заманивать в свои сети дураков вроде меня.
— Именно для этого, — сказала она издевательски.
— Но со мной такое не повторится, — предупредил я ее. — Все находки я буду приплюсовывать к семейному бюджету. Отныне вашу рубрику придется назвать «Так поступил бы почти каждый».
Поздно Метет. В гостинице Карусельска нет мест. Спит администратор, контролирует во сне ключи от номеров, предназначенных для областных и столичных командированных. Несу слой портфель в ночь, по закоулкам незнакомого города На улице Шмидта захожу погреться в городской медвытрезвитель.
Три пары глаз пробуют меня на алкоголь. Трезаый. Смотрят вопросительно. Представляюсь. Знакомимся. Прошу пустить на ночлег.
— С удовольствием бы, — говорит лейтенант Шикунов. — Люди мы гостеприимные. Сами разъезжаем по городу в поисках гостей. Но принимаем их при условии кондиционности.
— Так перед вами вполне созревший командированный, — убеждаю я. — Замерзший. Голодный. Небритый. Не спавший двое суток.
— Сочувствуем и соболезнуем, — встревает в разговор второй милиционер, совсем молоденький, с девичьими глазами. — Но кондиционность ваша как бы не наша. Для полного дозревания вам необходимы граммов двести — триста.
— Где их взять в такой час? — потерянно говорю я. — Да и язва у меня. Двенадцатиперстной кишки. Алкоголь противопоказан.
— Эх, жаль человека! — оттаивает лейтенант. — Видать, с ног валится. Но нарушить приказ не имеем права. Разве что…
— Что разве? — подхватываю я.
— Разве
